Роан проснулся среди ночи и долго смотрел в потолок. Рядом, завернувшись в одеяло, спит Тишь. Девушка, по женскому обыкновению, перетянула на себя большую часть, и парню достался клочок, едва прикрывающий бёдра. В углу зловеще красным светится камин, угли выглядывают из-под толстого слоя пепла. Комната теряет тепло, а в окно заглядывает Младшая Сестра.
На камни потолка проецируются картины дара Мардока. Это начинает раздражать, — Роан моргнул карта области пропала, точнее стала настолько прозрачной, что едва заметна. Моргнуть пришлось ещё три раза. Роан медленно сполз с кровати, замирая, лишь бы не разбудить любимую. Поколебавшись, подоткнул одеяло. Тишь заворочалась, кутаясь так тщательно, что наружу торчит только кончик носа.
Ступни утонули в шершавом мехе медвежьей шкуры. Роан потёр плечи, схватил с пола рубаху и натянул. К изголовью кровати прислонён Чёрный Меч, едва заметный в темноте. Навершие рукояти отражает свет Сестры и... шепчет. Роан взял оружие, и, успевшее стать обыденным, покалывание пробежало от ладони до плеча и дальше в сердце.
Клинок говорит без слов, языком богов, высекая в сознании смутные образы. Роан почувствовал чужое беспокойство, столь явное, как ветер за окном. Остановился на полосе лунного света, поднёс клинок ко лбу, силясь разобраться в образах...
... алмаз источает чёрный свет... алтарь... голос божества нарастает...
Парень качнулся и упал, медвежья шкура заглушила удар. Кровь сочится из носа, капает на шерсть. Роан с трудом поднялся, сел, утираясь тыльной стороной ладони. Затёр кровавое пятно и с усилием поднялся, держа меч в опущенной руке и прижимая ладонь к виску. Под кожей будто раскалённый стальной шарик.
— Да, я понял... — Прошептал Роан, отходя к окну и опираясь на подоконник. — Понял... нужно спешить в столицу. Хватит! Скажи нормально!
Последние слова почти сорвались в крик, но он зажал рот ладонью и прижался лбом к стеклу. Двор храма-крепости залит стальным светом, походные шатры жмутся к стенам, горят тусклые костры. К далёкому морю бегут клочья туч, чтобы над большой водой разразиться штормом. Роан просто знает это, чувствует, а едва заметная боль в шрамах на лице только подтверждает.
Бог говорит с ним каждую ночь, но, увы, речь его недоступна смертному. Каждый раз, когда Роан почти осознаёт значения «слов» — теряет сознание, или кровь бежит из носа. Ясно только одно: Мардок требует торопиться в столицу, к некоему алтарю. Учитывая, что там все храмы собраны на одной площади, найти нужный не проблема.
Роан утёр вновь набежавшую кровь. Положил меч на подоконник и задумался, поглаживая шероховатую рукоять. Зачем он ему? Учитывая дары Мардока, ему не нужно и даже бессмысленно выступать на передовой. Только в легендах и сказках правители с мечом в руке мчатся на врага. Ну или если они идиоты. Тем не менее меч перед ним и просится в схватку. Есть ли за этим высший смысл или он попросту символ власти?
Горизонт светлеет, и розовая дымка растекается от края до края, заполняет небо. Парень оставил меч и вернулся в кровать. День предстоит тяжелый, и надо набраться сил. Обнял Тишь и уснул, ткнувшись носом в волосы, так приятно пахнущие степными травами.
***
Крик разносится над войском и возносится к полуденному солнцу. Роан с вершины холма наблюдает, как армия идёт на штурм застигнутого врасплох города. На побережье мало опасностей с суши, потому крепостная стена давно обветшала и поросла плющом, кажется, даже без лестниц можно забраться. Но воины бегут с огромными и широким, такие просто так не отпихнёшь. Ворота закрыты, но и к ним приближается массивный таран с окованной сталью ударной частью. Лучники не дают защитникам высунуться из укрытия.
К вечеру порт будет взят, а все корабли, не успевшие сбежать, будут реквизированы. Затем он ударит по двум соседним и с моря, и с суши, возьмёт измором, избегая лишних жертв. Ему нужен опытные моряки и крепкий тыл. Компания в самом сердце осколков потребует много людей и ресурсов. Учитывая, что немалая часть лордов отказалась присягать новому императору. Что было вполне ожидаемо: никто не хочет терять власть и будет биться насмерть, лишь бы сохранить её. К Роану же примыкают апологеты Мардока и алчущие возвышения. Пусть силы новых союзников по отдельности малы, но, собравшись под единым знаменем, это уже внушительная мощь. Более того, многие уже действуют, портя сильным лордам жизнь. Грабят обозы, сжигают поля и нападают в ночи. Будто осы, обозлившиеся на медведей.
Первая лестница ударилась о стену, и двое солдат побежали вверх, как белки, зажав в зубах лёгкие мечи. Под прикрытием лучников добрались до вершины и перемахнули через зубцы. Там сразу закипел бой, и один храбрец с воплем вылетел обратно, но его место сразу заняло двое. Защитников оттеснили, освободив плацдарм.
С помощью даров Мардока, Роан наблюдает, как с другого участка стены спешит подмога. Её отвлекают новые лестницы и враги. Растерянный народ высыпает на улицы, те, что посмышленее, бегут в порт, но там и так давка. Корабли спешат выбраться, но в самом узком месте бухты протянуты толстая цепь — защита от пиратов. Опустить её некому, об этом позаботились его люди, засланные в город днём ранее. Так что, если их не выбьют из башен по обе стороны бухты, то у новой империи появится приятного размера флот.
Вот над первой башенкой у ворот взвилось знамя Скванов: красный прямоугольник, разделённый белой полосой сверху вниз. Роан внутренне улыбнулся и мизинцем приподнял уголок губ.
***
Ринзан остановился и осторожно раздвинул ветви куста, вгляделся на дорогу. Эллион и Ринзара встали рядом, скрытые от чужих глаз густыми зарослями и опадающей листвой. Курьер опустился на колено рядом с братом. По имперской дороге идут люди в потрёпанных доспехах, заляпанных кровью. Многие ранены и красуются грязными бинтами. Позади волы волочат телегу с теми, кто не может идти. Рыцари покачиваются на сёдлах в полных латах, только один снял шлем и подставляет лицо осеннему ветру. Знамён и гербов нет, у пары благородных щиты блестят свежей краской. Впереди едет жрец Мардока и зычным голосом ободряет воинов. Ветер хватает слова и уносит в противоположную от группы сторону, но по жестикуляции и мимике.
— Однако, — шепнул Ринзан, пятясь и садясь на ворох красно-жёлтых листьев, — стоит отдать мардонитам должное. В такой короткий срок окунуть осколки по уши в войну. Нам бы так...
— Централизация и иерархия. — Ответил Эллион, невольно ловя себя на эфемерном чувстве ностальгии по детству, когда между братьями не было вражды, а Ринзан ещё не поддался пагубной философии хаоса. —Сомневаюсь, что Аргантос одобрит такое.
— Всё стремится к порядку. — Апостол Преступления пожал плечами. — Такова суть Жизни: люди упорядочивают себя, но распространяют энтропию вокруг, балансируя мироздание.
— То есть, убийство уменьшает хаос? — Спросила Ринзара, подняв бровь.
— И да, и нет. — Ринзан вновь выглянул из куста, задумчиво оглядывая отряд и вьючных животных. — Убивая человека, я уменьшаю вероятностную энтропию, которую мог бы распространить он и его не рождённые потомки, но также возрастает хаос реальный. Так что в сущности, и беру часть вероятностной энтропии и перевожу в настоящую.
— Это очень странная логика. — Пробормотал Эллион, отодвинулся от куста и сел, скрестив ноги.
Палая листва прогибается под ним, влажно шуршит, но звук тонет в скрипе ветвей и вое ветра в кронах. Да и за стуком копыт и речью жреца у солдат просто нет шанса заметить.
— Философия истинного преступления запутанная штука. — Ринзан улыбнулся, почти как в детстве, но в глазах горит огонёк безумия и жажды крови. — Но в итоге всё сводится к абсолютной личной свободе. Ешь что хочешь, спи с кем хочешь, убивай кого хочешь!
— Так ты, выходит, с мужиками спал? — Ухмыльнулся Эллион.
Ринзан застыл, глядя на старшего брата округляющимися глазами. Дрогнул, едва сдерживая смех, и затрясся, погрозил пальцем.
— Хорошая подколка, но нет. Не могу. Буду честен, пытался, но не могу, мужчины отвратительны, и, увы, моё тело отказывается реагировать на них таким образом.
— Ну, — задумчиво сказала Ринзана, едва сдерживая едкую улыбку, — чтобы спать с мужчиной, необязательно быть сверху.
Ринзан застыл опять, но на лице появилось задумчивое выражение. Плечи передёрнулись от истинного отвращения, лицо перекосило, как перед рвотой.
— Фу...
— Подумай над этим, братец. — С самым серьёзным видом сказал Эллион. — Ведь это будет самое страшное преступление перед собой.
Ринзан покачал головой, красный лист опустился на макушку и соскользнул на плечо.
— Нет, самое страшное преступление я никогда не совершу, и это тоже, пусть оно и не такое страшное.
— О, есть что-то страшнее?
Ринзана от любопытства приблизилась к братьям и села рядом. Всё равно им нужно ждать, пока войско скроется из виду, чтобы пересечь дорогу и углубиться в лесные тропы.
— Да, самое страшное преступление перед собой — это Праздность.