Шёл последний день из четырех, отпущенных ему на побывочный отпуск. Первая половина этого дня отводилась на неспешные сборы, на звонки друзьям и некоторым бывшим коллегам, из числа тех, с кем хотел бы повидаться, но не смог. Слишком мало — четыре дня. Четыре дня тишины, непривычно мирной жизни, сна в домашних условиях, да что там, просто сна. Потому и встретился только с самыми-самыми. И то эти «самые-самые» отняли часть драгоценного времени, которое он хотел бы провести только с нею.
И вот, вторая половина этого четвертого, последнего из отведенных для побывки дней, посвящалась только ей. И он, и она, хоть и не сговаривались, но оба знали, что проведут это время так, как любили проводить такие моменты раньше. Устроят маленькое торжество для двоих. Такой маленький праздник включал в себя приготовление чего-нибудь вкусного, просмотр видеозаписей из их семейного фонда и обязательно теплую неспешную беседу. А иногда просто молчание. Не тягостное, не безразличное, а благостное молчание, когда слова читаются во взглядах, прикосновениях, жестах…
Вот и сегодня она приготовила особенное блюдо. Не из числа подаваемых к торжественному гостевому столу, а из тех, что готовила для их маленьких совместных праздников. По лёгкому чесночному, с ноткой розмарина запаху, едва уловимо присутствовавшему за пределами кухни, он догадался, что поданы будут креветки. Если бы его спросили, любит ли он креветки, то ему, наверное, пришлось бы задуматься. Скорее нет, чем да. Но креветки, что готовила она, всегда ел с удовольствием: ему нравилось всё, сделанное ею. Ещё утром он решил, что сегодня они выборочно пересмотрят видео об их путешествии в Венецию. Те фрагменты, где они плывут в гондоле по одному из каналов этого города-чуда. На кадрах этого видео ему особенно нравились её глаза. Взгляд немного смущенный из-за внимания к их паре пассажиров гондолы и, в то же время, такой счастливый и светящийся направленной к нему любовью и благодарностью за это путешествие, за эту прогулку, за эти съемки. Этот взгляд он часто видел в самые сложные моменты последних месяцев: в моменты, когда силы и выдержка были уже, казалось бы, на пределе. Именно этот взгляд помогал ему справиться с отчаянием, побороть усталость, да что там, просто выжить.
Сегодня он был доволен собой, доволен тем, что у него получилось не раскрыть ей подробности своей нынешней тяжелой работы, вообще о многом умолчать. Он берег её. Он не хотел, чтобы к тревогам, которые в его отсутствие у неё, безусловно, были, прибавились новые переживания, рождённые его откровениями. Решил, что потом расскажет. Когда все закончится…
А она была рада тому, что, как ей казалось, он не заметил её усталости. Все эти дни его пребывания дома она почти не спала, берегла его сон, смотрела на него спящего и не могла насмотреться. По новым, появившимся на его лице морщинкам, поседевшей голове, по учащённому дыханию, иногда прорывающемуся у него во время сна, она считывала все трудности, всё невероятное напряжение, всё то, с чем ему приходилось там сталкиваться. Она ни о чём таком не спрашивала. Она щадила его. Потом спросит. Когда все закончится. А пока ещё достаточно времени, чтобы неспешно насладиться едой, вспомнить приятные моменты путешествия в гондоле, поговорить о ничего не значащих сейчас известиях, полученных сегодня во время его телефонных разговоров. Ещё достаточно времени, чтобы на каком-то тончайшем, подсознательном уровне посылать друг другу сигналы любви, поддержки, уверенности в другой встрече, которая обязательно произойдет. Потом произойдет. Когда все закончится...
Время вышло. Он переоделся в дорожную одежду, сразу стал сосредоточеннее и уже отдаленнее. Она подала ему собранный рюкзак, пытаясь не показывать подступившее отчаяние и стараясь сохранять внешнее спокойствие. Ещё раз окинув взглядом покидаемую их небольшую квартирку, обняв, так же, взглядом, застывшую фигурку жены, он как-то пронзительно понял: как важно, что были эти четыре дня отпуска. Как много они ему дали! Ведь семья — это маленькая родина! Да, такое открытие для себя он сделал. Оказывается, кроме малой родины, места, где человек родился, бывает ещё одна маленькая родина. И это — семья. Он испил живительные соки этой маленькой родины, напитался силой семьи и чувствовал теперь, что готов и дальше отдавать все свои силы, и даже сверх этого, своей большой Родине, так сейчас в них нуждающейся.
— Вот так, дорогая? — выправляя воротник куртки из-под лямок запрокинутого на плечи рюкзака, спросил он тем шутливым тоном, как спрашивал, бывало, раньше.
— Так, мой милый, — постаралась выдержать ровный тон при ответе она.
Прижались друг к другу, обнялись, вдохнули родной, до боли знакомый запах. Он чуть отстранил её от себя, еще раз взглянул в родные, кричащие мольбой: «Не уходи!», глаза и шагнул за порог. Ушёл. Ушёл отдавать свой долг. Она дрожащими руками заперла дверной замок и отступила вглубь комнаты. Осталась. Осталась ждать...