Потеря наивности.
(книга «Больше, чем тире»)
Необходимое вступление для уважаемого читателя. Прошу прощения за некоторую задержку этой публикации - глава немного больше предыдущих в силу того, что в ней собраны воспоминания многих курсантов – моих однокашников. Первые чувства и ощущения, они – самые искренние, самые яркие и незабываемые. Порой экспрессивные и эксцентричные с легким налётом экзальтации. Так что потребовалось некоторое время, чтобы всё это систематизировать. Впечатлений была масса, поэтому главу про начало перехода по Чёрному морю придётся разделить на несколько частей. Итак,
1. «И ленты сжимались зубами во все времена».
Утро перед снятием с якоря выдалось к лёгкой курсантской печали пасмурным и довольно ветреным. погода своим мутным серым горизонтом грозилась окончательно испортить настроение. К тому же лёгкой моросью, похожей на пыль, оседавшей на лицах, она постаралась смазать торжественность начала дальнего похода. Со свинцового моря тянуло холодящей тревожной тоской, повышенной влажностью и некоторой обречённостью.
Стоящие на внешнем рейде другие боевые корабли, в осенней смущённой мороси утратили свои четкие грозные очертания и теперь выглядели размытыми темно-серыми пятнами, отчего невольно хотелось в очередной раз протереть глаза, чтобы одолеть невольный астигматизм. Именно в это утро курсанты смогли разгадать одну закавыку, над разрешением которой смутно и подсознательно они размышляли первые два года обучения в военно-морской системе: отчего военные корабли всех флотов мира окрашиваются в серо-голубой цвет, который на флоте зовётся «шаровым»? Разгадка оказалась простой: а чтобы кораблям было легко сливаться с цветом моря, неба и даже далекой земли. Короче, для маскировки. Вот так!
Завтрак на корабле прошёл вполне спокойно и даже интересно. Столовое помещение курсантов находилось в носу корабля, где как известно из мирового опыта мореходов, самая большая качка. Но, находящийся на якорной привязи корабль, старался вести себя по-джентельменски смирно, периодически громко лязгая тяжелой якорной цепью в клюзе. Чай приходилось наливать всего на две трети стакана, чтобы при очередном взбрыке корабля, он не проливался на стол. Тарелки с кашей и прочими деликатесами мелко дрожали при каждом шлепке волны и то и дело пытались исполнить вольную программу фигурного скольжения по пластиковому зеркалу стола. Было необычно не только наблюдать за этим, но и прислушиваться к своим внутренним ощущениям. Но всё это пока что походило лишь на путешествие в раскачивающемся пассажирском вагоне дальнего следования – не более.
После завтрака всем курсантам было приказано построиться на восьмой астрономической палубе для торжественного напутственного митинга. На построение, посвящённое началу дальнего похода, курсантам разрешили выйти по робишке, а не «по первому сроку», а праздничную торжественность всему происходящему должны были придать обыкновенные бескозырки вместо удобных пилоток.
Вопреки всем ожиданиям, первое слово на построении взял не командир похода капитан 1 ранга Дворецков, а заместитель начальника училища по учебной части капитан 1 ранга Матвеев. Он во всех подробностях рассказал о перспективах дальнего похода и о том, что ожидает курсантов в недалёком будущем. Например, в период прохождения узкостей, то есть проливов и в период захода в порт, а также выхода из него, будут проводиться обязательные построения с тщательной проверкой личного состава. Этим самым Матвеев подтвердил один неприятный, холодящий курсантскую душу, давешний слушок. Мол, тщательная проверка специально проводится, чтобы никто из курсантов не сиганул в воду и не поплыл к вражескому берегу в поисках политического убежища. В качестве острой приправы к этому слушку добавлялась одна жуткая подробность. Якобы на борт корабля прикомандировано несколько морпехов с автоматами, пулемётами и гранатами, которые в случае предательского бегства были обязаны открыть по ренегату огонь на поражение. Всё это было для нас необычным, местами страшным и даже диким. Нет! Не в том, что по прыгнувшему с борта будут открывать огонь, а была дикой сама мысль, что кому-то может взбрести в голову дурная «мысля» сигануть с корабля в поисках политического убежища...
От этих мыслей капитан 1 ранга Матвеев отвлёк курсантов и другой информацией – не менее интересной. Он подробно остановился на том, что во время прохождения особых географических точек – проливных зон – по громкоговорящей связи на восьмой астрономической палубе курсантам специально будут рассказывать о достопримечательностях того или иного географического района. Поделятся легендами и мифами, связанные с этими достопримечательностями. Матвеев также предупредил, что за двое-трое суток до возвращения в базу Балтийск курсанты должны будут обязательно сдать несколько зачётов: по астрономии – знание созвездий и название крупных звёзд. По навигации – практическое местоопределение корабля при помощи секстана. А также обязательный зачёт по метеорологии и умению пользоваться метеорологическими инструментами.
И уже после этого капитан 1 ранга Дворецков весело улыбаясь, пожелал всем курсантам удачи успехов и сообщил, что с минуты на минуту мы снимаемся с якоря и идём в болгарский порт Варна, в которой мы должны зайти через двое суток.
Вслед за ним вдохновенную речь на темы социалистического соревнования, руководящей роли Коммунистической партии Советского союза, а также морского братства произнёс замполит нашего факультета капитан 1 ранга Мурзин. Во время этого построения, который незаметно перешёл в эмоциональный митинг на темы превращение курсантов в настоящих морских волков, мы даже не сразу заметили, что корабль без нашего разрешения, призора и без непосредственного нашего активного участия, как-то незаметно поднял якорь и не спеша пошёл в открытое море, взяв курс к болгарскому берегу. Об этом курсанты догадались лишь в тот момент, когда корабль став носом на волну стал раскачиваться. На это незамедлительно отреагировали строевые курсантские коробки, ну, и офицерская коробка тоже. Теперь и сами руководители похода стояли перед нами не как на плацу, стойкими и стройными оловянными солдатиками, а нешироко расставив ноги, покачиваясь на волне, умело и привычно компенсируя тем самым всё увеличивающуюся качку, тем самым расслабляя курсантов своей невольной морской «вальяжностью». То же самое делала и офицерская коробка, только слаженно и синхронно. Ну, а уже «глядючи» на них, и курсанты стали постигать азы корабельной жизни, тоже покачиваясь – сначала неумело и спонтанно, а затем – слаженно и синхронно.
А потемневшее, ощетинившееся белыми барашками, море шипело злобными волнами, отброшенными в сторону мощными бортами корабля. И ветер всё силился сорвать с курсантских голов бескозырки. Всё ещё не осознавая, что начинается настоящая морская практика, а не потешная каруселька с качельками, курсанты вглядывались в серую пенящуюся морскую даль и рассеянно прислушивались к словам курсанта третьего взвода Владимиру Бочкову, которому выпала честь с комсомольским задором заверить всех преподавателей, начальника похода, а также нашего замполита и нашего командира роты в том, что курсанты постараются выполнить все задания похода и оправдать оказанное им доверие.
Свежий холодный ветер сурово освежал лица и с каждой минутой становящегося всё крепче и всё сильней. Ленточки бескозырок громко хлюпали за ушами и эпизодически хлестали по щекам от порывов ветра. Всё чаще и чаще из курсантских коробок летучими рыбками выныривали руки, на лету перехватывающие бескозырки, которые всё норовили сорваться с голов и улететь за борт в открытое море на оперативный простор. И сразу же вспомнились слова известной песни «По первому сроку», где «ленты сжимались зубами во все времена»… В скором времени уже все курсанты мерно и синхронно покачивались, сурово посапывая и мужественно сжимая зубами ленточки бескозырок, чтобы те своим массовым бегством за борт, не сорвали всю торжественность построения.
А море всё продолжало ёжиться и злиться. Уже волны заметно выросли и с их вершин под сильным ветром срывались пенные барашки. Корабль раскачивался всё сильнее и сильнее, небо всё тяжелело и тучи свинцовели и, наконец, не выдержав злобной тяжести плеснули в нас бодрящим октябрьским прощальным ливнем.
Построение в срочном порядке завершили и все бегом ринулись с палубы внутрь железного чрева корабля, который на целый месяц должен стать для всех родным домом. И вот тут-то началось самое интересное и необычное. Многие курсанты вдруг обнаружили одну очень неприятную особенность.
2. Необычность обыденного.
Ах, какой актуальной оказалась песня охотника из детского кинофильма «Про Красную Шапочку». Помните, как он проникновенно пел с нескрываемой грустью:
«Пускай ветра буянят, шторма пускай штормят.
Меня дороги манят, пути меня манят».
Итак, курсанты, спасаясь от дождя и ветра, громко грохоча тяжёлыми юфтевыми ботами по трапам и палубам, быстренько рассредоточились по своим кубрикам в ожидании очередных команд. Сейчас должны открыться штурманские вахты и прочие дежурства по кораблю. И вот тут-то курсанты непосредственно на себе стали ощущать весь истинный, а не показной романтизм морской жизни – обыкновенную корабельную качку.
На верхней палубе качка несомненно сильнее, нежели в районе ватерлинии, но она была всё-таки не так незаметна. Точнее сказать, как таковую качку ощущали все, но весь фокус заключался в том, что глаза видят причину такого неудобства – идущие по морю пенистые волны, свист ветра и качающееся в антеннах и мачтах корабля низкое серое небо с испуганными тучами. Но стоило курсантам спуститься вниз в свои кубрики, где все вещи, всё имущество и оборудование корабля было закреплено по-штормовому, то курсанты стали замечать что их вестибулярный аппарат никак не хочет дружить с головой. То есть ты ощущаешь, как туловище, словно на огромных качелях, то возносится к небесам, то падает в невидимую пропасть, перекатывается порой с левого бока на правый. И ты глазами ищешь хоть какое-то подтверждению тому, что же именно пытается вывести из строя твой хитрый вестибулярный аппарат, а подтверждения нет. Всё намертво закреплено и прикручено. Чтобы избавиться от этого дискомфорта подойдёт даже простой раскачивающийся ботинок, подвешенный на шнурке к подволоку, но у курсантов пока что нет нужного опыта. Поэтому с непривычки их головы начинают бунтовать и раскалываться, при этом лица постепенно окрашиваются в характерный бледно-зеленоватый оттенок молоденького капустного листа. Походка из бодрой и бравой заметно преображается в макаронную, во рту появляется неприятное ощущения грубого сушняка, а губы покрываются неприятным белым налётом, и порой обильный пот нет-нет, да и пробежит по лбу, да промеж лопаток крупным солёным градом. Что же это? Неужели беременность или менопауза? А может дифтерит со скарлатиной? Ах, нет, дорогой курсант. Это всего лишь морская болезнь, через которую предстоит неоднократно пройти, чтобы однажды вернуться в родное училище уже настоящим морским курсантом.
И вот по кораблю прошла команда: «Первой смене штурманской вахты занять свои посты!» Это даже неплохо, что смена нашего второго взвода будет третьей – ночной, к этому времени может быть мы хоть как-то прикачаемся. А то совсем уж неловко мы стали чувствовать себя при постепенно усиливающейся качке. К тому же волей судьбы, злосчастной звезды и рокового жребия мне выпала счастливая участь заступить дневальным по кубрикам – в небольшом предбаннике возле наклонного широкого трапа, соединяющем кубрики обоих взводов расположенных побортно – слева и справа. Пост сидящего дневального уже почти с неделю был остроумно организован в нише под наклонным трапом, где и дежурили, восседая на баночке. Вернее сказать – дневальные сидели вялыми и ленивыми церберами на жёсткой баночке, поочерёдно сменяя друг друга через каждые четыре часа, охраняя трап. Но это был вполне себе расслабленный вид дневальства. Но вот в условиях качки дежурство постепенно переросло в ужасно неудобную неприятность. Порой корабль так раскачивался, что дневальный, неосмотрительно облокотившийся спиной о переборку, либо в какой-то момент сваливался с баночки, либо летал прямо на ней по тесному предбаннику с опаской быть наотмашь припечатанным к одной из переборок.
По мере нарастания качки вестибулярный аппарат окончательно взбунтовался и дал сбой, его предохранители перегорели, а тумблер «голова-задница» перешла в крайнее нижнее положение и сломался напрочь. Ведь одно дело видеть штормовое море с верхней палубы или через иллюминатор, и совсем другое – лишь догадываться, что же там происходит за бортом и выше ватерлинии. Голова стала нестерпимо болеть и складывалось такое ощущение, что она вот-вот треснет, как спелый арбуз, забрызгав свей розовой мякотью и черными косточками все переборки с трапом в придачу.
Пришлось тупо и решительно сесть на палубу и зафиксировать себя в самом дальнем углу, упершись в переборку спиной, а ногами «законтрить» непослушную баночку, опрокинутую на бок, как раз в том месте, где наклонный трап целовался с палубой, покрытой темно-коричневым линолеумом. Находясь в таком стабильном, но весьма неудобном прокрустовом ложе на глаза вдруг упали шторки и дневальный мгновенно потерял сознание. Сквозь сон и тревожную дремоту доносились чьи-то голоса, топот ног по трапу, общий инфразвуковый гул и вибрация корабля. К реальности происходящего дневального вернул осторожный пинок одного из курсантов по ноге задремавшего часового.
- Ты живой?
- Не знаю, - был равнодушный ответ, приходящего в себя дневального. Он к своей радости вдруг почувствовал, что больше не ощущает неприятной качки. Неужели прикачался? Достал из-под трапа баночку, поставил её на ножки и торжествующе сел на неё. Но тут же радость от притупления чувств и ощущений сменилась унынием и разочарованием. Оказалось, отключившийся во время сна тот самый злосчастный вестибулярный аппарат уже пришёл в себя и тут же дал знать, что сейчас в мире не совсем всё в порядке. Голова опять начала чугунеть, словно пушечное ядро, покрытое предательской испариной коррозии.
В кубриках курсанты недовольно ворочались, вяло переговаривались и раздражённо делились необычными впечатлениями, вызванными первой качкой.
И снова вспомнились слова песни того самого героического охотника из «Красной шапочки»:
Па-па-па-па, погода злится.
Па-па-па-па, гроза грозится.
Па-па-па-па гроза грозится.
Как говорится, быть беде.
Тут же на память стали приходить советы и разные хитрости, как бороться с качкой. В распухшую от боли голову медленно вплыло одно воспоминание из детства лета 1981 года. Мы тогда всей семьёй отдыхали на Черном море в уютном городке Джубга. И вот как-то раз погода сильно испортилась и море заштормило. Конечно же, плавать в море было категорически запрещено. Тогда моему детскому расстройству не было предела, трагедия остаться в этот день без купания была неописуемой, а отец со знанием дела успокаивал:
- Не переживай. Чёрное море небольшое и внутреннее. Здесь шторма небольшие и кратковременные – не то что Баренцево или Норвежское море. Там если море и расштормится, то и за месяц не успокоится. Не переживай – уже завтра можно будет купаться…
Это воспоминание немного придало дневальному некое подобие оптимизма, потому что отец оказался прав, и следующим днём действительно можно было купаться. Обречённо вздохнув, дневальный опять перешёл в режим позабытой швабры и, слабенько обливаясь потом, нервно задремал, то и дело подёргивая своими щупальцами и прочими другими своими «ощущалами».
А в это время в кубрике второго взвода разворачивался нешуточный водевиль. Лежа в своей верхней люлечке и прислушиваясь к своему организму, Вова Стефаненко, не мигая уставившись в подволок, уставшим голосом делился секретом своего отца, который большую часть жизни ходил по морям, будучи в рыболовном флоте Советского Союза.
- От того, как ты сумеешь в самом начале побороть качку, так в дальнейшем и пройдёт всё плавание. И самое лучшее против укачивания кроме сухарей, вяленой рыбы и выпивки очень хорошо помогают соленые огурцы, декламация стихов и громкие песни.
Ни рыбы, и тем более огурцов с выпивкой у курсантов в этот час не оказалось. Из стихов на ум приходило только маяковское «я достаю из широких штанин», так что всем пришлось предаться песнопениям, тем более, что Саша Викторов решительно ухватился за гриф любимой гитары в надежде победить морской недуг.
- Так, давайте споёмте, друзья! – с этим восклицанием Саня подключил к усилителю ритм-гитару и под неё запел любимые песни. Усилитель гремел на все подпалубные помещения корабля, а вместе с ним наш кубрик истошно горлопанил, стараясь подальше отогнать от себя приступы противной тошноты. В те минуты, кажется самым мужественным и решительным был именно Викторов, который борясь с укачиванием, так вкладывал в свои песни душу и сердце, чтобы как можно «на подольше» отложить препротивнейшую процедуру «травли за борт». От этого становилось немного не по себе! Он настолько эмоционально и красиво исполнял свои песни, что складывалось впечатление будто он поёт в самый последний раз в своей жизни, исполняя свою финальную лебединую песнь. Уже несколько курсантов, сорвавшись со своих мест взлетали по трапу к ближайшему гальюну, продолжая и там солировать, выплескивая из себя эмоции с недавним завтраком. После этого, совсем обессиленными и слегка пристыженными «самими себями», они возвращались в кубрик, укладывались на место и, прикрыв глаза уже молча слушали песнопения. Ряды редели, а Саня всё также настойчиво сопротивлялся болезни, но всё же природа взяла своё, и вскоре кубрик погрузился в разочарованное и тревожное молчание. Все прислушивались к себе в ожидании той неминуемой роковой минуты, когда нужно было стремглав мчаться наверх: либо в гальюн, либо на верхнюю палубу и уже там подражая известному по книге «Человек-амфибия» старому индейцу Балтазару истошно кричать:
- Итиааандр! Сыыын! Мооой!
Так что хотя на флоте нечто подобное называлось «Травить за борт», в курсантской среде получило более изящное определение – «звать Ихтиандра».
В этом походе у нас даже был учреждён специальный клуб, который так и назывался – «клуб «Ихтиандр», в состав которого в качестве почётных членов входили наиболее отличившихся пятеро курсантов. Ну, на этой фотографии вы увидите этот список именно тех, кто очень плохо переносили качку.
А качку все переносили по-разному, благодаря чему у нас сложилась особенная градация, о которой я расскажу совсем скоро. А пока что сейчас всех укачанных и лежащих на своих коечках курсантов успокаивала и обнадёживала память об одном товарище по имени Горацио, который был к тому же ещё и виконтом, и который тоже всю свою яркую жизнь, по слухам, серьёзно страдал морской болезнью, что, однако, не помешало ему стать всемирно известным адмиралом Нельсоном.
3. Суровая градация.
Почему суровая? Да потому что море – оно, вообще-то, сама по себе штука суровая и совсем нешуточная. Ведь недаром бывалые моряки говорят, что море ошибок не прощает. Море суровое, строгое и честное – оно наглядно показывает каждому, чего он стоит в этой жизни. Несомненно, легче всего и безопаснее любить море с берега, но прошедший через настоящее море, впредь относится к нему по-иному: с большой осторожностью и глубоким трепетным уважением. Ну, хватит эпитетов про стихию.
С первых же миль дальнего похода Чёрное море великодушно осенило поголовно всех курсантов симптомами морской болезни. Каждый курсант переносил эту тяготу морской службы по-своему, по-особенному, с индивидуальной начиночкой, так сказать. И вот, обобщая все наши воспоминания и ощущения, можно сделать своеобразную градацию курсантов, согласно которой всех практикантов можно разделить на три условные группы.
Первая группа - «железобетонные» - весьма редкая и самая стойкая группа. Эти курсанты словно стойкие оловянные солдатики абсолютно невосприимчивы к качке. Они, что во время штиля, что при любом шторме всегда бодры, веселы и работоспособны. Никакой шторм не может нарушить или существенно помешать их повседневному режиму. Они являются своеобразными психологическими стимуляторами для остальных, невольными вдохновителями на подвиги и прочие патриотические свершения. Но и среди «железобетонных» всё же отмечаются некоторые особенности. На одних нападает безумный голод. И хотя сами они недостатка в пище не ощущают, ибо во время шторма столы просто ломятся от деликатесов и снадобий, такие курсанты постоянно хотят не есть, а жрать. Именно так, и ведь жрут словно в последний раз в жизни. Такие моряки обычно после похода сходят с корабля на берег весьма упитанными, набирая порой аж до десятка килограмм дополнительного веса. «Железобетонные» тем и ценны, что на них всегда и в любой момент можно положиться. В любых штормовых условиях они способны работать, вахтить и служить. Их немного, но они есть в каждом морском коллективе, и они постоянно готовы на подвиг – по зову сердца, души и желудка. Они выручат и подставят плечо в любой критический момент. На этих курсантах – светлоликом символе будущих морских офицеров - держатся все вахты и дежурная служба корабля. Кстати, они же и являются главными идейными вдохновителями суровой и грубой романтики. Но и у этой бравой группы есть одна слабость. Несмотря на всю свою негнущуюся «железность», где-то на третьи сутки непрерывной качки эти курсанты начинают сдавать и уставать. Нет, их по-прежнему не укачивает и у них по-прежнему отменный аппетит, но, как и у любого нормального человеческого организма, у них наступает утомляемость, появляется синдром хронической усталости, и курсанты попросту начинают эмоционально и физически выгорать, сдуваясь словно воздушные шарики. И именно в таких случаях весьма нужны и полезны курсанты второй категории.
Эта группа самая многочисленная, слегка ранимая и относительно болезненная, которая состоит из абсолютных "нелюбителей" морской качки. Качку они переносят с трудом с лицом, обладающим многими непривычными оттенками – от бледного кабачкового до радикально баклажанного. В своей основной массе принимать пищу и даже простую воду они могут лишь время от времени, ибо всё содержимое желудка рано или поздно просится у них обратно. Но, как ни странно, именно среди этого контингента встречается самый большой процент настойчивых и волевых людей, которые в непростых штормовых условиях могут не только взять себя в руки выполнять возложенные на него функции обязанности, но и своим личным примером вдохновить остальных - кто послабее. Среди этой категории встречаются ещё и совсем особенные, которые могут без тошноты и рвотных позывов принимать не всю пищу, а только отдельные продукты, которые в обыденных условиях имеют особый вкус и совсем уж своеобразный и крайне неаппетитный вид. К примеру, кабачковую икру. Воду пить они могут не только галлонами, но даже гектолитрами, от которой совсем легко и ни капельки не жалко избавляться – лишь бы поблизости оказался гальюн или открытый иллюминатор, наконец. Эти курсанты отличаются первичной бесконтрольной вялостью, неосознанной макаронной походкой, и особым выражением лица, словно вечно умирающая кошка, у которой постоянно болят зубы. Но они, не взирая ни на что, стараются выглядеть бодрячком и стараются действовать и справляться с сиим временным недугом, словно на автопилоте. То есть моря штормят, ветра буянят, а эти – невзирая! Но на третьи сутки эти курсанты окончательно прикачиваются. У них к воле к жизни добавляются теперь неподдельный и осмысленный интерес ко всему происходящему и просто нечеловеческий, прямо звериный аппетит. Теперь и им всё нипочём! Они с радостью тщательно вахтят, служат и дежурят.
И теперь они становятся главными «закопёрщиками», подменяя изрядно утомлённых «железобетонных» товарищей. На них флот держится тоже и верит в их светлое будущее. Но кроме долгого прикачивания у этой категории курсантов есть ещё один необычный недостаток. После ушедшего шторма, когда на море воцаряется штиль, их раскачивает обратно. И опять пропадает аппетит, настроение и блеск в глазах. Их сменяет головная боль, неприятное ощущение в желудке, глаза покрываются дремотной поволокой и туловище ищет что-нибудь горизонтальное. Но это длится совсем недолго – всего каких-то пару - тройку часов.
И есть третья категория – «огуречная». Эта категория редкая и весьма своеобразная. Их путь привыкания к качке весьма долог и тернист. Как правило они к качке не привыкают, а вызревают её, лёжа где угодно и как угодно с радикальным огуречным цветом лица. Отсюда и пошло их название – «кукумберы», что на "американском" языке и означает огурец. Огурцы не могут ни есть, ни пить, даже передвигаются с трудом, хватая ртом воздух выброшенной на берег рыбой. Они очень сильны лишь в одном – будут лежать, умирать и вызревать даже под угрозой казни сипаев «Дьявольским ветром» - расстрелом из пушки.
Они постоянно хотят спать, и им ни в коем случае нельзя давать никакого послабления, а тем более - оставлять в режиме обыкновенной швабры, которую можно прислонить к стене или поставить в угол. Этот курсант прямо стоя может легко впасть в летаргический сон вплоть до окончания шторма. Чем хорош наш Огурец, так это своей монолитностью и альпийской нетранспортабельностью. Где его оставишь, там его и найдёшь в том же положении и таком же состоянии. На вахту его обычно выносят, уложив на руку, как обычно это делает официант фешенебельного ресторана со своим накрахмаленным полотенцем. Огурцу необходим дополнительный стимул в виде какого-то нужного и жизненно важного поручения. А ещё лучше его эпизодически контролировать, подталкивать и мотивировать на нечто большее хотя бы посредством обыкновенного пинка под зад или дружеским подзатыльником. Главное, этому человеку нельзя давать расслабляться или замыкаться в самом себе. И вот спустя три дня всеобщих мучений по поддержанию жизни Огурца вдруг происходит удивительное явление, которое можно сравнить с настоящим природным чудом перевоплощения гусеницы в бабочку. Наш Огурец окукливается и в один волшебный миг он вдруг переходит в крайне положительное состояние курсантов второй, а порой и даже первой категории. Окончательно вызрев и тщательно прикачавшись, в нём вдруг просыпается страсть к морским путешествиям, заморским открытиям, а также к гастрономическим приключениям и к добросовестному несению вахты. Но не дай Бог шторму внезапно успокоится. Этот курсант вновь превращается в огурец. Он начинает панически искать свою или чужую грядку, где можно в горизонтальном положении переждать обратное «раскачивание», которое может затянуться аж на полдня. И всё же такая категория тоже заслуживает некоторого уважения. Ведь именно они уже в свои юные года невольно познали, что такое «вечность». Штурманские вахты в таких условиях им кажутся бесконечными, а шторма – бессрочными. Эти курсанты напоминают того самого несчастного Кая из сказки Ганса Христиана Андерсона «Снежная королева», который из четырёх буквочек «П», «О», «А» и «Ж» пытается составить то самое волшебное слово - «ВЕЧНОСТЬ».
Кстати, была замечена некоторая особенность: «железобетонные» курсанты первой категории по своему телосложению были коренастыми, невысокими и плотными. Таких и в самом деле не так уж и просто раскачать – они, как маринованные грибочки-боровички были всегда крепенькими и юркими. Иное дело - их собраться более высокого роста, у которых, видать, амплитуда раскачивания побольше, да и точка укачивания была несколько повыше.
Так что теперь уважаемому читателю будет легко разобраться в курсантах, о которых пойдёт речь в этой повести – кто и как переносил качку, и к какой категории «мореманов» его можно отнести.
4. Попав в глаз.
Да! Мы попали прямо в глаз. В глаз циклона. Не циклопа, а циклона! Ну, не то, что мы чувствовали себя в те беспокойные часы мореплавания командой авантюриста Одиссея, который в своё время выколол циклопу Полифею единственный глаз, но всё равно в нашем приключении тоже было что-то античное. Да и вот мы попали прямо в глаз циклону. Хотя, по правде говоря циклоном, а тем более тропическим, это погодное возмущение никак нельзя было назвать даже с натяжкой. Ну, обозначим это для ясности слегка разъярившейся непогодью.
Как там пел в одной песне Владимир Высоцкий:
Когда ярится океан,
Свирепым гневом обуян,
И, озираючись окрест,
Ты не поймёшь, где норд, где вест -
Доверься карте звездной,
Плывя над чёрной бездной!
Именно та самая пресловутая непогодь и закрутилась небольшой (по атмосферным понятиям) этакой воронкой возмущённой облачности, в глаз которой мы и попали под самый вечер, когда уже за бортом потемнело и даже ветер заметно поутих, а море оставалось всё таким же чрезмерно волнительным. Так что даже под ясным звездным небом мы продолжали штормовать. Штормовали уже второй день. Знаете, как обидно: ясная и безветренная погода, а море назло всем штормит и ярится! И корабль – тоже ещё тот злыдень! Словно издеваясь не только над курсантами, но и даже над самим морем, медленно чапал и явно не спешил к болгарскому берегу. Оно и понятно: расстояние от Севастополя до Варны чуть более 260 морских миль. Это расстояние даже самый ленивый танкер, залитый «по верхнюю рисочку» нефтью или, допустим, пивом, не напрягаясь может доползти до Варны всего за каких-то девятнадцать – двадцать часов. Нам же мудрое командование выделило на переход аж двое суток. Дата делового захода в Варну была специально так спланирована, чтобы курсанты немного поштурманили и поштормовали – чтобы слегка оморячились, так сказать. Поэтому учебный корабль, идя генеральным курсом на Варну, шёл переменными галсами. Это курсанты отлично чувствовали, когда килевая качка сменялась на бортовую, а затем - обратно. На штурманской вахте скучать не приходилось. Ещё бы! Когда бегаешь от навигационного стола к широкому квадратному иллюминатору, чтобы вволю накричаться в беспросветную шумную чернь морской ночи и обратно к карте, то время летит незаметно.
Необычным было вести штурманскую прокладку не на замызганных и затертых до дыр старых навигационных картах плотностью своей едва уступавших бумажным салфеткам, на которых мы учились на практических занятиях в училище, а на девственных, чистеньких и плотных листах. И вахтенные штурманские журналы приятно хрустели при каждом открывании и пахли свежей типографской краской, куда курсанты остро отточенным карандашом заносили результаты эволюций корабля. В перерывах, вызванными прямолинейными движения корабля, некоторые курсанты даже умудрялись спать не только под штурманскими широкими столами, но даже и в них – на специальных широких полках, предназначенных для хранения навигационных карт.
Ночная вахта в условиях постепенно успокаивающейся качки прошла быстро, и было особенно приятно плюхнуться в свою люльку, забывшись тревожной дремотой и отвлечься от липкого укачивания. И пришло утро. И наступило время утренней помывки и завтрака, которые наш взвод проигнорировал почти в полном составе – не от тошноты, а просто очень хотелось с непривычки спать. К этому времени море слегка подобрело, а на голубоватом потрепанном непогодью небе вновь появились перистые облака – невинные предвестники плохой погоды. Корабль не спеша выползал из глаза циклона навстречу штормовому ненастью.
Тяжелее всего пришлось нашим соседям – ребятам четвёртого взвода, которые со вчерашнего вечера заступили в камбузный наряд. Ещё то удовольствие - кашеварить, накрывать и убирать со столов, а также мыть посуду в условиях весьма зыбкой качающейся палубы. При этом какофония всевозможных камбузных ароматов особо раздражающе воздействовала на рецепторы камбузного наряда, заставляя их буквально поминутно высовываться в иллюминаторы и звать на помощь Ихтиандра. Правда, не всех. Вот, например, Денис Синин, как-то ощутив непреодолимый позыв прокричать морю что-нибудь злобное, выскочил на ют и… ничего не получилось. В животе мутило, в голове клокотало, на наружу выплеснуть плохое настроение почему-то не получалось. А тут кто-то из экипажа легкомысленно предложил курнуть для разнообразия. Денис попробовал, и в голове вдруг просветлело, на душе повеселело, и напрочь пропало желание рычать на море. Вместо этого вдруг проснулся зверский аппетит и неистовая страсть к «Беломору», с которым он в походе не расставался ни на минуту. Зато с папиросиной во рту работать на камбузе было легко, не так скучно и совсем необременительно. Ну, и ладно, что в помещении нельзя курить, и пофиг, что папироска давно потухла в зубах, зато горький никотиновый привкус во рту напрочь отбивает желание травить за борт. Вот такой нонсенс с фокусом.
5. «Не скажу, что это подвиг, но что-то героическое в этом есть».
Пожалуй, именно таким высказыванием бургомистра Ганновера из фильма «Тот самый Мюнхгаузен» можно озаглавить историю, которой поделились курсанты четвёртого взвода. Старшиной класса тогда был Владимир Иванов. По его же откровениям он принадлежал к невесёлой второй группе укачивающихся. То есть периодически тошнило, катастрофически плохело, но надо было встать и не только самому идти на камбуз, но и повести за собой взвод. Хотя завтрак и обед прошли относительно неплохо, но вот к ужину погода вновь испортилась, море вновь расхрабрилось и разбуянилось. Нужно было накрывать на ужин, но народ из кубрика поднять было совсем непросто. Кого смог вдохновить и поднять, Владимир увёл с собою на камбуз накрывать на ужин.
А там, в столовой, кроме всего прочего надо было дополнительно накрыть на стол и копченую колбаску и сгущёнку. И не просто бросить колбасный бублик на стол и поставить банку сгущёнки рядом, а аккуратненько нарезать на вкусные кружочки, а из банки в алюминиевую мисочку нацедить вкусный и питательный деликатес. Ну, всё же как-то нарезали. Ну, кое-как нацедили сгущёнки по алюминиевым мискам и принесли в столовку, которая находилась аккурат в носу корабля, где амплитуда качки была особенно неприличной. И тут кому-то из «накрывателей» вдруг стало не то что не по себе, а совсем уж хреновасто. Понимая, что до ближайшего гальюна он не добежит и всё расплескает по дороге по всему продольнику, тот позабыв про инстинкт самосохранения рванулся к ближайшему иллюминатору и трясущимися от нетерпения руками с удивительной лёгкостью отвернул барашки и распахнул «люмик». И в тот самый момент, когда он со своей распахнутой варежкой вплотную приблизился к заветному отверстию, корабль носом нырнул в морскую пучину.
Как бы это поточнее описать. Вот наверняка вы видели, как работают мощными брандспойтами пожарные при тушении. Ух! Какая сила и мощь! Не так ли?.. Так вот – по сравнению с морем, рвущимся к тебе в иллюминатор, этот брандспойт выглядит безобидным фонтанчиком для питься в калининградском парке культуры и отдыха имени 40-летия ВЛКСМ. И это не просто волна, ударившая в борт. Когда корабль зарывается своим носом в волну, погружаясь по самые якорные клюзы, а в это время кто-то из камбузного наряда, чтобы стравить наружу, легкомысленно открывает люмик, фактически находясь под водой метра на два – три, то эффект получается просто ошеломляющим. Морская вода, врывается в столовую через распахнутый иллюминатор ревущим толстенным удавом сметает всё на своём пути, круша, сметая и смывая всё, вся и всех на своём пути. В том числе не только отчаянного мечтателя потравить, но и всё, что было на столах, включая тарелки, подставки, чайники, наполовину наполненные чаем, бачки с первым и вторым (ведь на ужин подавали, как и на обед – и первое и второе, только на третье вместо компота был крепкий горячий чай). Желавший поблевать в иллюминатор, подхваченный мощной морской струёй, всё же осуществляет задуманное, но уже на лету и вовсе не от качки, а от ужаса и страха, летя вместе с толстой морской струёй к противоположному борту. Кстати, этот незапланированный полёт на струе провоцирует попутный приступ энуреза. Слава Богу, что без дефекации! Да и пофиг, итак уже все находящиеся в столовой все мокрые с головы до ног. Никто не заметит, да и не осудит – все сейчас в таком зыбком и безнадёжном положении в условиях весьма повышенной влажности начинают бороться за живучесть. Люмик с очередным взлётом носа корабля к небу тут же был насмерть задраен вовремя подскочившим Владимиром Ивановым, да ещё для пущей надёжности дополнительно прикрывается броняшкой – это такая тяжелая металлическая крышечка на иллюминаторе, как раз предназначенная для защиты стекла от ударов воды.
А забортной воды в столовой уже по щиколотку, и она лихо гуляет мелкими волнами под намертво прикрученными к палубе столами и баночками, смешно и задорно хлюпая то о левый, то о правый борт и обдавая солёными оплеухами всех борющихся за живучесть. Всё это сопровождается не только весёлым и тревожным матом камбузного наряда, но и жизнеутверждающим стуком пустых никелированных кружек и пластиковых стаканов, гулким стуком словно ржавыми средневековыми доспехами полупустых бачков из-под борща и макарон по-флотски со вкусной тушёнкой и обжаренным луком под кастаньетный стон тонущих тарелок. Все борются с прорвавшейся вовнутрь стихией под аккомпанемент ревущего моря и неистовой лихорадки корабля. Чем не водевиль? Вот только ещё не хватает музыкального сопровождения. Для этого случая как никто лучше подойдёт Рихард Вагнер со своим произведением «Полёт Валькирий».
Незамедлительно в поверженную столовку вносятся пустые лагуны и начинается великий водочерпальный процесс. Черпают абсолютно все всем, чем можно черпать и что попадается под руку. В лагунах на поверхности морской воды, наполовину разбавленной крепким чаем вызывающе и нагло блестят огромные жирные пятна от борща. Мелкой испуганной тюлькой у самого дна мечутся макароны, которым так и не суждено ощутить уют и тепло курсантского желудка. Они навсегда лишены привилегии быть переварены молодым растущим человеческим организмом – так и пойдут на корм местному планктону и прочим морским гадам Черноморья. Среди всего этого стихийно-катастрофического великолепия беззаботно шныряли пятнистые бордовые кругляшки свеженарезанной копченой колбасы, а со дна беловатой легкомысленной дымкой поднимались клубы сгущёнки, навсегда растворявшейся в морской воде. Осушали тщательно, рьяно и неистово – всё так же под рёв моря, под трепетную дрожь корабля и с лёгкой лихорадкой слегка опухших рук. Ах, как не хватало в те минуты для полноты атмосферы трагизма гениального произведения Адажио Альбинони!..
Но вот, вроде бы, к самому ужину вся палуба блестела вымытым линолеумом с обильным запахом борща, несомненно заваренном на сгущённом молоке, приправленном свежими макаронами и слегка пассированном луке.
Конечно же, не все столы в тот вечер могли похвастаться уставным изобилием дальнепоходного пайка. Что-то было утрачено навсегда и безвозвратно было вылито за борт. Чтобы создать максимальный эффект минимального присутствия съестного, соломоновым решением вся оставшаяся провизия была остроумно и равномерно распределена по всем столам. На одном столе слегка расплёскивая свекольное варево покоился бачок с наваристым борщом. Напротив него, на другом столе, стоически переносили качку пара уцелевших бачков с макаронами по-флотски. Но всех остальных столах на плоских алюминиевых тарелках испуганно покоились разнокалиберные кругляши копчёной колбасы, выловленной из-под столов, а в мисках, весело скользивших от одного края стола к другому, кремовым арктическим загаром блестела обольстительная сгущёнка.
Накрывали не просто так, а в условиях невесомости и повышенной гравитации. Не понимаете, как это? Да всё элементарно. Мы же все помним, что в носу корабля ох как сильно качало. И поэтому курсантская столовая, а вместе с ней не только все столовые приборы и бачки с содержимым и чайники со внутренней жидкостью, но и весь камбузный наряд тоже эпизодически то взметались к небесам с перегрузками, как при взлёте реактивного истребителя пятого поколения, то низвергались вниз в морскую пучину, испытывая первую гагаринскую невесомость. И вот, берёшь тарелки, идёшь вдоль столов. В этот момент палуба резко уходит вниз, и ты зависаешь с тарелками в воздухе. Пока понимаешь, что произошло, палуба так же резко возвращается обратно, да ещё и с амплитудой вверх, и ты получаешь нешуточный удар по ногам. Ноги невольно подкашиваются, но ты назло стихии удерживаешь равновесие и, самое главное, тарелки. Тоже самое и с бачками для первого и второго. Но тут главное удержаться на ногах и не упасть, чтобы не расплескать на себя и на пол содержимое. А то не только ожоги, но и каток по линолеуму надолго обеспечены. Проще говоря, незабываемое впечатление.
Горькому разоблачению и неминуемому наказанию камбузного наряда за ненадлежащее исполнение своих функциональных обязанностей по сохранению продуктов курсантского питания помешал сочный вечерний шторм. Голодный бунт на корабле так и не состоялся. На ужин пришло лишь малое количество курсантов самой первой категории. Со всех кубриков и всех взводов их едва набралось с десяток. Но они были голодны и свирепы, как стая диких бурундуков, и были готовых съесть не только всё что было на столах, но всё, что было прибито и прикручено к переборкам. Для камбузного наряда, замученного ароматами кухни, носовой качкой и борьбой за живучесть, было невероятно дико наблюдать, как эти ребята со звериным аппетитом трескали колбасу и запивали сгущёнкой. Это было действительно какое-то невероятное зрелище, которое у тех, кто накрывал, вызывал не просто шок, а активные позывы к очищение итак уже пустого желудка.
Но главное, что ребята четвертого взвода смогли встать, преодолеть качку и справиться с жутким камбузным нарядом. Как-то так… Именно в таких условиях и вырабатывается сила воли и настойчивость движения к своей цели. И это уже без излишнего пафоса - просто и откровенно.
© Алексей Сафронкин 2024
Понравилась история? Ставьте лайк и делитесь ссылкой с друзьями и знакомыми. Подписывайтесь на канал, чтобы не пропустить новые публикации. Их ещё есть у меня.
Отдельная благодарность мои друзьям-однокашникам, которые поделились своими воспоминаниями и фотографиями из личных архивов.
Описание всех книг канала находится здесь.
Текст в публикации является интеллектуальной собственностью автора (ст.1229 ГК РФ). Любое копирование, перепечатка или размещение в различных соцсетях этого текста разрешены только с личного согласия автора.