По итогам Раскола, когда армия и знать остались верна никонианам, самой массовой формой борьбы за чистоту православия стал Исход. Одни укрывались в глухих дебрях Заволжья, Карелии, Печоры или хотя бы подмосковных Гуслиц, а будучи найденными - порой устраивали жуткие самосожжения всем селом. Другие - прибивались к вольным казакам на Волге, Дону и Яике, где позже вспыхивали соответственно Разинщина, Булавинщина и Пугачёвщина: мне нравится версия, что это были не просто мятежи, а религиозные войны по-русски. Самые рациональные же укрывались за границей, где в те века ещё хватало глухих углов - так появились общины Латгалии и липоване в дельте Дуная, но пожалуй больше всех на заре Раскола повезло тем, кто забрался на Ветку.
Так назывался остров в пойме реки Сож (ныне "причаливший" к берегу) в 20 километрах от Гомеля, на который выходили окна усадьбы Хальч, где магнат Карл Халецкий привечал деловитых и непьющих поселенцев, с 1685 года бежавших от гонений царевны Софьи. Спрашивать разрешения у короля в тогдашней Речи Посполитой было не принято, и даже сам Ян Собесский, спаситель Европы от турок и последний в истории Польши великий монарх, в 1690 году "задним числом" признал все права новых подданных. Те на радостях разбили на острове свою Красную площадь и воздвигли на ней храм - первый со времён Раскола.
Непосредственным предшественником Ветки были Стародубские слободы в глухих брянских лесах. Их основатели, ушедшие сюда ещё в 1660-х священники Козьма Московский из церкви Всех Святых на Кулишках и Стефан Белёвский из Твери, возглавили и исход на Сож. За стародубцами потянулись братья по вере со всей России, а следом и просто те, кто был с её законом не в ладах.
К началу 18 века вокруг Ветки, превратившейся в Старообрядческий Афон, остров монахов с тысячей (!) насельников и насельниц, выросло ещё 14 слобод - Косецкая, Дубовый Лог, Попсуевка, Марьина, Миличи, Красная, Костюковичи, Буда, Крупец, Гродня, Нивки, Грабовка, Тарасовка и Спасовка, в которых, по данным "Полного исторического известия о старообрядцах" 1795 года, на пике жило до 30 тысяч человек - по тем временам немало! В большинстве своём это были ремесленники, купцы и зажиточные крестьяне, а потому и в считанные годы Ветка расцвела.
Главное - люди шли сюда не спасаться от Антихриста, не плоть умерщвлять, а - ЖИТЬ. Хотя на Ветке возникли свои уникальные традиции иконописи и оформления книг, здесь спокойно заказывали иконы литвинам, привечали гостей-иноверцев и ели с ними за одним столом, а особенно были рады усомнившимся в "никонианстве" священникам, стараясь максимально упростить их переход.
С 1724 года и это стало не обязательным: у ветковцев появился свой епископ, тайно получивший этот сан в Молдавии киевский монах Епифаний, а там уж рукой подать стало до превращения Ветковского согласия в альтернативную Русскую церковь.
Но кадр выше, хотя скорее всего Ветковские слободы выглядели не сильно иначе, снят в Забайкалье: конечно же, перспективы разрастания Ветки понимал и Синод. Более того, как бы странно то ни звучало, а Россия и Польша тогда, скривясь от отвращения, дружили против Швеции как более опасного врага. Епифания несколько раз арестовывали в возвращали в Киев, где он умер в 1735 году.
Тогда же с полного согласия Варшавы случился Первый Выгон: после двух лет переговоров и приглашений вернуться в Стародубье границу пересекли пять полков русской армии и сбросили староверов с Ветки. Около 13 тысяч человек были принудительно выселены, а разобранная для перевозки церковь утонула в Соже. Но эффект был невелик: зайти в Польшу русская армия могла, оставаться там - нет, и уже через несколько лет напротив Хальча выросла новая Ветка.
Четверть века Россия пыталась действовать уговорами, и в 1762 году они даже возымели результат - несколько тысяч старообрядцев не смогли отказаться от предложения обширных чернозёмных земель на реке Иргиз под Саратовом. С теми же, кто не хотел по-хорошему, вскоре разобрались по-плохому: в 1764 году генерал-майор Яков Маслов устроил Второй выгон, на этот раз ещё более тотальный - с Ветки сняли больше 20 тыс. человек.
Их ждала невообразимо дальняя дорога: в первые годы своего правления обратив внимание на восточную торговлю, Екатерина II рассудила, что степям Забайкалья диким быть негоже. Изгнанники Ветки прибывали туда целыми семьями от стариков до детворы, за что и получили у казаков и пашенников, которые женились на туземках, прозвище семейских. В 1766-94 годах партия за партией они доходили до Верхнеудинска (Улан-Удэ), где их встречала "Хлебопашеств и поселения Контора" и распределяла по сёлам.
К началу ХХ века в Забайкальской области жило 40 тыс. староверов, а ныне, даже после всех раскулачиваний и воинствующих атеизмов, их потомками считается около 200 тыс. человек по всей России. Больший по масштабу побег дали разве что кержаки - на Урале как работяги неразборчивых в вере Демидовых, на Алтае как бухтарминские каменщики и искатели Беловодья, на Дальнем Востоке и по ту сторону океана... Ветка же с годами превратилась в маленький белорусский городок, где о былом напоминают старое кладбище, отличный музей и силикатная Красная площадь.
И встречающий в 50км южнее Улан-Удэ райцентр Тарбагатай - хоть и красив, но всё ж крупный посёлок с бетонными зданиями на главной площади, бараками по окраинам и заброшенным заводом у въезда. Тогда как про сёла семейских в стороне от дорог ходят слухи, будто там ещё в сарафанах гуляют.
Слухи, увы, разбились об унылую реальность: по словам смотрителя, национальный костюм тут не увидишь даже в праздники, и разве только пожилые женщины собираются иногда на традиционные чаепития у самовара да хором тянут принесённые ещё с Ветки распевы. Гостей на эти чаепития не позовут, а если позовут - значит, всё не на самом деле: у настоящих семейских есть из одной посуды с никонианами не принято.
Многие сёла в последние годы успели обзавестись небольшими музеями с названиями типа "Семейская горница" или "В гостях у семейских", но зачастую музей - единственное, что напоминает в селе о необычных жителях: в наше время семейские не носят бород (да и селятся меж ними дачники), а древнее незыблемое зодчество - его неуклонно побеждает пластмассовый мир... Как последние сёла, сохранившие хотя бы пейзаж старой Семейщины, смотритель тарбагатайского музея назвал Куйтун и Большой Куналей, но второй, по его словам, доступнее - 25 километров от Тарбагатая, причём - новым асфальтом.
После недолгих сомнений (это ломало расписанный по часам график - мы рассчитывали заехать к семейским в одном из сёл по пути), мы всё же пересекли федеральную трассу и вырулили на дорогу с удивительным названием Спиртзаводский тракт - описав полукруг, она приходит с другой стороны в Улан-Удэ, на полпути минуя посёлок Николаевский, росший с 1868 года у спиртзавода верхнеудинских купцов Голдобиных.
По долине Куйтунки и её притока Куналейки (от бурятского "хунилаа" - "складка") - типичный пейзаж Бурятии, и можно представить, как впервые присматривались к нему крестьяне после брянских и сожских лесов:
Но с годами - освоились и с почвами, и с климатом, и с соседями: даже среди бурят встречается взгляд на семейских как на крайне обособленное, но таки своё племя, прикочевавшее сюда немногим позже хоринцев или хонгодоров. Даром что сам ареал их подозрительно совпал с ареалом разгромленных ещё Чингисханом меркитов - низовья Хилка и Чикоя.
Да и делить семейским и бурятам оказалось нечего, зато было, чем друг друга дополнить: в юрте ли, в избе ли готовилось жаркое, но мясо попадало в него с бурятских пастбищ, а овощи и тесто - со старообрядческих полей. Семейские обжили чуждый край, кормили не только себя, но и казаков, и горожан, и чиновников, а между сопок выросли десятки сёл (в основном - с бурятскими названиями), три из которых, - Тарбагатай, Мухоршибирь и Бичура, - стали центрами районов, охвативших 9/10 Семейщины.
Правда, уже при Советах: дореволюционная Семейщина, дополненная ещё и портом Гремячинск на Байкале, была абсолютно полицентрична. Ну а основанный в 1764 одним из первых Большой Куналей (900 жителей) хоть и встречает вот такой стелой...
...а на двух длинных улицах за ней - "у отца было три сына, старший умный был детина...."
Этот пейзаж, знакомый по русским сказкам, ни с чем не перепутать - маленькие, крепко сбитые и ярко покрашенные избы с высоко расположенными окнами, соединённые перемычками высоких заплотов (заборов) и многостворчатых ворот. Их вид не сильно изменился со времён Раскола:
Некоторые избы обшиты дощечками под кирпич:
Но многие - заброшены и заколочены:
Улицы Куналея впечатляюще малолюдны, и чаще увидишь на них дачников в шортах и футболках, чем тёртых землистых селян.
Посреди села обнаружились потрясающе красивые ворота:
За которыми я углядел деревянного коня и избушку на курьих ножках. Да и увековеченный на мемориальной доске Александр Рыжаков - не ветеран войны, а основатель семейно/ского хора: как выяснилось позже, усадьба Рыжаковых - это местный музей.
Похожие ворота попадались нам на улицах Большого Куналея не раз:
И резьба их удивительно органична на фоне степной долины и таёжных гор:
Другой вопрос - как она здесь появилась: считается, что в Россию эта традиция проникла с двух сторон. Глухая резьба - из Хорезма, где так украшали двери и колонны, а следом и баржи волжских купцов, пока появление бездушных пароходов не пустило их резчиков по миру.
А вот в Беларуси уже в 17 веке, на полвека раньше, чем в России, столяры освоили пилу и лобзик, но их "навылетная резь" использовалась лишь в церковном убранстве. Вероятно, резчики с Поволжья привнесли моду украшать дома, а белорусская традиция оказалась сильнее, но вот когда всё это попало в Забайкалье?
Скорее всё же - с переселенцами последующих волн, однако что Ветка, что стародубская Злынка и ныне славятся тончайшей "навылетной" резьбой. Большой Куналей слывёт на Семейщине столицей резьбы - каждый дом тут украшены наличниками:
Прежде же основным украшением русского деревянного зодчества была роспись. Но все её аутентичные образцы, что остались в Бурятии, теперь в Верхней Берёзовке, а современными богаче оказался Тарбагатай, где хозяева домов раньше смогли прочесть об этом в интернете. В Куналее расписных ставень и ворот я не припомню.
Да и резные ворота - все новодел, а исторические у семейских ставили их вот так: с мощными опорами, створками для телеги, калиткой для людей и обязательно - под крышей. Но, согласитесь, на этом фото интереснее правая часть:
...В годы Раскола единство сохранили как раз-таки "никониане" - понимание того, что именно натворил патриарх, было у всех его противников разным. Одни сочли, что Господь в год трёх шестёрок оставил этот мир, склонившийся перед Антихристом. Никониан эти "партизаны духа" сочли кем-то вроде сатанистов, людей принимали лишь через повторное крещение, а потому со смертью своих последних батюшек остались беспоповцами, отказавшись от большинства обрядов и вспомнив все исключения из христианских обычаев, допустимые в чёрные дни.
Другие сочли, что православная церковь только продалась "латынянам", видели новообрядчество не более чуждым, чем католичество, и вскоре прослыли "беглопоповцами", так как принимали православных священников с сохранением сана. Поначалу - через особое крещение не снимая рясы и креста, на смену которому из Ветковских слобод пришло совсем уж простое технически миропомазание. Но надёжнее было всё же рукополагать священников самим: конечно, староверы лелеяли мечту о собственной иерархии, немыслимую в границах России.
За её пределами же на фоне беспоповской Латгалии и обломанной Ветки крепче всех стояли на ногах дунайские липоване, расселившиеся в том числе по Австро-Венгрии. В 1846 году они переманили к себе опального греческого епископа Амвросия, и получив возможность рукополагать священников, учредили полноценную Русскую Православную Старообрядческую церковь с центром в селе Белая Криница на Буковине (ныне это Западная Украина). Вскоре к ней одна за другой начали примыкать и российские общины, адептов которых остальные прозвали "австрийцами" - в противоположность "полякам", продолжавшим хранить верность традициям Ветки и принимать к себе беглых попов. Нетрудно догадаться, что главным оплотом последних осталась далёкая Семейщина:
В суровом пограничье государство не обижало староверов, но и явно не горело желанием поддерживать Раскол. К трудностям выживания в чужом краю добавилась весьма необычная проблема - священникам сюда бежать было просто неоткуда! 10-20% общины ещё в 18 веке подались в беспоповство, причём "классические" умеренные поморцы и радикальные федосеевцы оказались среди них в меньшинстве.
Больше ко двору пришлись спасовцы, которые отрицали большинство таинств и всякую иерархию, однако носили младенцев креститься к никонианам - "хоть и сатана, да в ризах". Тем более с 1780 года существовали ещё и единоверцы, служившие по старому обряду, но входившие в иерархию РПЦ: в Забайкалье 1840-х годов, в основном расширив семейские часовни, они освятили немало церквей - как например вот Успенскую в Бичуре (1846), одну из немногих попавших кому-нибудь в кадр:
Когда крещёных стали ещё и в полицейские книги заносить, от спасовцев откололись самокрещенцы, которые в сознательном возрасте трижды окунались, читая Символ Веры. Из тех выделились темноверцы - бродяги, носившие за пазухой одинокую икону, единственное средство связи с Богом, которое не дозволялось даже видеть чужакам. Большинство же староверов просто как-то жили: есть батюшка - Слава Богу, нет - на всё воля Божья.
На западе, тем временем, продолжалось соперничество "поляков" и "австрийцев", и последние активно слали своих священников за Байкал. Наибольший успех они имели в Тарбагатае, где в 1905 году Амвросий Федотов с семьёй построил часовню, а накануне революции добился её включения в Белокриницкое согласие. В 1923 году "австрийцы" заняли единоверческий Никольский храм (1809, перестроен из часовни в 1841) с кадра выше, а в 1929 Амвросий, в монашестве ставший Афанасием, был рукоположен в епископы Иркутско-Амурской епархии РПСЦ.
Так Тарбагатай сделался центром не только Семейщины, но и всех старообрядческих приходов от Ангары до Тихого океана. В те же 1923 и 1929 годах соответственно на западе в староверие перешли два епископа - саратовский владыка Никола (Поздеев) и Стефан (Расторгуев), отвечавший за единоверцев Иргиза. Их иерархия получила название Русской Древправославной церкви, или Новозыбковского согласия - хотя резиденция владыки не раз смещалась между Саратовом, Куйбышевом (Самарой) и Москвой, её духовным центром оставался Новозыбков на Стародубье. Семейские увидели в ней преемницу Ветковского согласия, и ныне Забайкальское благочинье Сибирской епархии РДЦ окормляет 2/3 их приходов.
Вид большой заброшенной избы (такие тут назывались "круглыми домами") с главкой-звонницей на крыше заставляет вспомнить о временах беглопоповщины, но нет - молельный дом Рождества Богородицы обустроили в Куналее лишь в 2003 году. На параллельной улице с 2017 года действует каменный храм того же посвящения - в последнее время такие, маленькие и уютные, появились в большинстве семейских селений:
По соседству с храмом - воинский мемориал с новыми фотографиями, и небольшой советский ДК:
На его крыльце мы вдруг увидели женщину в сарафане, и я тут же предложил Алексею и Даниилу притормозить. Чуда, кончено же, не случилось: в ожидании группы туристов, уже смотревших Рыжаковский дом, наряжался и румянился женский хор:
-А это старинная одежда? - спросил я одну из женщин.
-Какое там! Старинный надевать - так он развалится же! Старинный у меня в избе хранится, а этот я сшила, чтоб был похож!
Если мужская одежда у всех народов эволюционирует быстро, и уже в 19 веке семейских мужчин было не отличить от пашенных крестьян, то семейские женщины ещё пару поколений назад рядились в самые что ни на есть исконно-русские костюмы. Правда, в иных красках и узорах китайских шелков: если на Усть-Цильме староверы многое переняли у коми, то в Забайкалье - конечно, у бурят.
Но сам покрой - плюс-минус тот же, что носили купчихи и мещанки в допетровской Москве: сарафан, под него чехлик (широкая кофта с кошеными рукавами) и юбку-станушку, на плечи - шаль, а среди всех украшений особенно ценились бусы из крупного балтийского янтаря:
Но главным украшением замужних семейских женщин оставалась кичка - архаичная, чрезвычайно сложная шапка из множества элементов: при нас участницы ансамбля буквально собирали их, помогая друг другу.
Выступления хора мы не дождались, да и вряд ли нас ждали на нём - всё же ДК готовился принимать коммерческую группу. Однако главной реликвией семейских остались именно распевы - достаточно сказать, что наряду с якутским эпосом "Олонхо" это единственный российский объект из списка Нематериального наследия ЮНЕСКО. Но их и в записи можно послушать, или как-нибудь в следующий раз самому приехать с туром.
А вообще в пейзаже Большого Куналея даже советские вкрапления - деревянные и резные:
Нашлась и какая-никакая промышленность в виде заброшенной паровой мельницы:
По совету смотрителя тарбагатайского музея мы заехали на Красный Яр - косогор за Куналейкой, на фоне острой Демидовой сопки (1125м), где дома стоят в один ряд:
Окнами на село, на 4 километра протянувшееся вдоль двух улиц:
С той стороны на него смотрят предки:
Теперешней Большой Куналей - безусловно, справедливо входит с 2018 году в список "Самая красивая деревня России", включающий много куда более спорных мест вроде волжского Ширяева, иркутской Хор-Тагны или как-то затесавшихся городов вплоть до относительно крупного Ростова Великого.
Но я, уезжая, чувствовал горечь: в 2012 году даже в районном Тарбатагае улицы имели как бы не более сказочный вид. Скоро ли вон те ворота заменит профлист, вон те избы покроет сайдинг, а замшелый старый шифер в общем-то не так уж плох в сравнении с ядовито-синей металлочерепицей. На Дорогу из Жёлтого кирпича пригнали асфальтоукладчик...