(Семейная хроника Антонова-внука)
Среди тех, кто, по-доброму, комментировал размещённые в студии тексты есть один, кто делает это в стихах и весьма не тривиальных, высоко гражданственных. Их хочется запомнить и поблагодарить его стихами же. К сожалению, почти всё, написанное мною в рифму, носит слишком личный характер и не подходит для такого ответа. Зато есть вступление из повести "Дорога на хутор Акимовский", которое можно условно назвать стихотворением в прозе. Эта повесть посвящена моему деду и потому тоже имеет отношение к материалам, размещённым здесь, поскольку в начале этого увлечения, ставшего профессией, тоже, как всегда, "бе слово" и "слово было..." у деда.
Это было в те благостные времена, когда и обычные рабочие козыряли друг перед другом прочитанными книгами или журнальными статьями, а дед выписывал "Литературную газету". Однажды, прочтя статью археолога А.Н. Кирпичникова, специалиста по древнерусскому оружию, он обратился ко мне: "Вот бы, чадунюшка, чем тебе заняться!" Так и пошло...
«Тёмна ноченька – не спится…» и уже не уснуть. Встаёшь, выходишь в большую комнату. В углу, слева от сереющего окна на восток, в сумраке чуть золотится квадрат с тёмным силуэтом в середине. Пролетают в сознании привычные словосочетания, имена живых, и вот они: «Упокой, Господи, души усопших рабов Твоих: воинов Алексия, Михаила, Василия, Ерофея, Прокофия, Прохора, Василия…Панкратия, Антона» и с каждым именем опускаешься глубже в прошлое. Из середины века двадцатого – в век девятнадцатый, и далее движешься вспять, к его началу, затем - в восемнадцатый и снова стремишься к его началу, в 1718-й, за которым упираешься в стену незнания.
Говорят, твоя молитва нужна им, их вечно живым душам, а также душам тех, кто за ними. Чьи имена не сохранили семейные предания и архивные документы. Кого ты можешь лишь окликнуть в вечности словами: «…и всех сродников моих, их же имена Ты, Господи, веси». И, может быть, каждая мысль твоя, и каждое слово доброе, им посвящённое, имеет для них какое-то значение. Но здесь, в этой жизни, они нужны тебе не меньше, а, может быть и больше, чем ты им. Своим присутствием в твоей биографии, самим фактом своего бытия, своими делами, которые, суть – твоё неотъемлемое наследство и основа «самостоянья» перед миром, позволяющая не «быть как все», а ещё их молитвами, если ты, конечно, просишь их об этом.
Откуда-то из далека-далёка долетает до меня это чарующее, бередящее душу слово.
Нежное, как сама доброта, как ласковый привет от давно отлетевших, но по-прежнему любящих родных душ, как напутствие на дальнюю дорогу и как обещание неизбежной встречи. Давным-давно отзвучавшее, кажется, что оно эхом всё еще звучит во мне и, видимо, будет звучать, пока стучит сердце.
Но не только родственное чувство будит оно. Есть в нем и завет, и призыв, и сопричастность, ощущение кровного родства с чем-то большим и великим, с тем, что помогает жить и что дороже жизни, что нужно беречь и растить, делить с братьями, и передать дальше по цепи поколений.
…Одно из первых воспоминаний детства. Летний день. Наверное, время обеденного перерыва. Дедушка пришел с работы. Он сидит на своем постоянном месте, за круглым столом в большой комнате, и по обыкновению, что-то читает. Я еще так мал, что мои глаза на уровне его колена, обтянутого темно-синей, вытертой диагональю. Ковыляю к нему, утыкаюсь в эту диагональ со следом выпоротого голубого канта, чувствую крепкий табачный запах из кармана… .
«Чадунюшка, давай я тебя покачаю!» Дедовы руки подхватывают меня и сажают на колено. Это калено начинает ритмично подбрасывать меня в такт словам:
«Да - не мы ли – каза-ки.
Да - не мы ли – тер - цы.
Да - не мы ли – каза-ки,
Па - били - чечен - цев!»
Я счастлив, мне хорошо. Хорошо и жутковато, и весело так подлетать, держась за эти руки, что не дадут упасть, и нет дела мне до того, кто такие казаки и кто чеченцы. Хотя, нет – я уже слышал как бабушка, уложив меня спать, напевала:
«По камням струится Терек, катит мутный вал.
Злой чечен ползет на берег, точит свой кинжал».
Но мне не страшно. Тем более, что родной голос обещает:
«Богатырь ты будешь с виду и казак душой…».
Вот и это слово повторилось, но я еще не задумываюсь над ним. Тем более, что оно не так уж часто звучит в нашем доме. Лишь где-то в глубине подсознания отложилось: «Казак - хорошо».
«Чадуня», «Чадунюшка» - сотни раз я слышал это, обращенное ко мне слово. Впрочем, не только ко мне. Мама тоже была «чадунюшкой». Только видел я её в первые свои годы редко. В те давние времена моряки Балтийского пароходства бывали дома от случая к случаю. Папино судно постоянно требовалось то на Дальнем Востоке, то в Африке, то в Арктике и жёнам, чтобы сохранить семью, приходилась то и дело метаться то в Архангельск, Мурманск или в Ригу, а то - в Калининград, ещё называемый Кёнигсбергом или в Одессу. К тому же и работала она далеко от нашего дома – в Ленинграде. Так и получилось, что «отцом духовным» стал мне дед по матери, а маму, по крайней мере, в первые годы жизни во многом заменила бабушка.
А тот давний бабушкин голос продолжает пророчить судьбу. Всё в ней еще будет, и служба тоже. Только кони иные, и первые три года - вместо стремени – подножки «строевых» ЗИЛов или «ГАЗонов». Уже в конце службы, в 80-х, внезапно возникнут в ней казаки и вскоре заполнят собой пространство жизни. Будут в ней и Дон, и Терек, а работа, да и сама жизнь, уже на гражданке, казалось бы, в мирное время, вдруг обратятся в непрерывное информационно-редакционное «бранное житье», где враг могуч, многолик, неуловим, вездесущ, и, почти, недосягаем, а вся надежда - лишь на «образок святой». Тот, что, как будто невольно, «дала на дорогу» бабушка Елена Дмитриевна.
Очнувшись от младенчества, я слушал дедовы «донские рассказы», и с годами казачество незаметно входило в сознание и душу, уже в отрочестве оказавшись неотъемлемой частью «я». Затем, в пятнадцать лет, встретив это столь знакомое дедово словечко на страницах «Тихого Дона», помню, как испытал неизъяснимое чувство радостного удивления и по-новому открывшейся принадлежности: «Ведь и меня так зовут!». И ещё: эта незатейливая, тягучая колыбельная на первых страницах книги Первой. Ведь она тоже – одно из самых ранних детских воспоминаний! Только я до того не связывал этот, сто раз слышанный монотонный напев с казачеством…
Сорока – дуда,
А где ты была?
Коней стерегла.
Чего выстерегла?
Коня с уздой,
С золотым седлом.
А где тот конь?
За ворота ушёл.
А где ворота?
Вода унесла… .