Это я, Обожайчик. Утверждал, утверждаю, и буду утверждать — ужасно замороченные существа эти люди! Не ходят дорогами прямыми да гладкими, предоставленными природой-эволюцией трассами и шоссе. Тянет их на дорожки да тропки тайные, извилистые, собственной шальной фантазией нарисованные. И шагает-то человек с трудом, ибо путаются ноги в высокой траве, и мокнут в лужах, незамеченных из-за той же самой густой растительности.

Выразился я, конечно, заковыристо и аллегорично. Художественно. Что делать — талант мой литературный так и зудит, так и прёт, требуя выхода! А речь о том, что не могут человеки просто и аккуратно (а, главное, быстро) взять и сожрать сырое мяусо.

Хочется им то мяусо — и самое лучшее, заметьте, мяусо, испортить. Да-да! Через разрушительную шайтан-машину пропустить, да в полученную кашу накидать застарелого хлеба, да мерзкой растительности прозваньем лук. Фу… да, а потом ещё подержать эту смесь на огне, разделив предварительно на порции размером с мышку.

Хотя, мяусо — даже после всех издевательств, и, не побоюсь этого слова, святотатства (а называется оно КОТЛЕТАМИ), остаётся весьма заманчивым продуктом. Короче, Потап, дружбанчик мой давнишний, смиренно сидел на табуретке неподалёку от плиты, когда Ба (человек его подконтрольный), жарила такие вот котлеты.

А знаете ли вы, что свежепожаренные котлеты — штуки весьма горячие, обжигающие? И дотрагиваться до них не особо хочется? Лучше подождать, пока остынут. Но, дорогие мои, то, что лучше, не всегда — лучше. Остывшие котлеты людишки прячут в неприступную конструкцию прозваньем холодильник. Так что… так.

Ну так вот, выложила Ба на большую тарелку шесть штук только что пожаренных котлет, и на пару секунд отвернулась — чтобы вылепить и обвалять в муке следующую партию. Вздохнул мой друг поглубже, прицелился, и — ловко выцарапал одну котлету с тарелки… а Ба уже начала возвращать свою фигуру в исходное положение. То есть лицом к сковородке на плите, и к Потапу на табуретке.

Что было делать? Ну, не возвращать же честно добытое взад! Скрыл под нижними конечностями. То есть сел на котлету почти что по.пой! Пропитание припекало, но ради будущего своего благоденствия (сытного обеда) можно чуть-чуть потерпеть, не так ли? Так-то так, да только Ба считать умеет. По крайней мере, до шести.

Сразу углядела, что одной штуки не хватает: ручищами всплеснула, на Потапа заругалась. Вот когда котик сделает что-то пользительное (пользительное даже по человеческому мнению), люди сваливают на высшие силы и прочие мистически-виртуальные неуловимости. А как только котик сотворит вредность (вредность, опять-таки, по недалёкому человеческому разумению) — сразу допетривают, кто здесь ху.

В общем, глянула Ба туда, глянула сюда. Сунула нос за плиту — нигде нет котлеты! Ах ты, закричала, шерстяной гав.нюк! Щас как дам тапкой… Потап — ни мур-мур, сидит смирно, как охранник на дежурстве. Он, вообще-то, в тот момент и был охранником — своей добычи. Даже зажмурился — типа, дело житейское, и давай жить дружно.

Но Потаповская стойкость и спокойствие показались Ба верхом наглости и даже издевательством. Ах ты, говорит, ещё и ухмыляешься?! А ну брысь отсюда! И прошлась по Потаповой спине полотенцем. Ну, такого мой друг не выдержал — быстренько слился в Задиванье. Мало ли что...

Котлету, конечно, пришлось оставить где лежала. Ба её, ясен пень, тут же увидела. И заругалсь ещё больше! Типа, что же с ней делать, после Потаповой-то п.опы? Есть ну никак нельзя. Выбросить — жалко. Ну… это как же это — выбросить мяусо только из-за того, что на нём (всего минуту, даже меньше) посидели мягкие кошачьи лапки?! Возмутительно и расточительно.

Впрочем, до Ба это тоже дошло, хотя и не сразу. Ту котлету отдали Потапу, как оно и положено по справедливости. Он ведь честно добыл её! Но отдали не сразу, а лишь на другое утро. Чтобы тому не было повадно воровать — воровать(!) пропитание. Какое же это коварство, дорогие мои!