Всем политзаключённым Прибалтики посвящается.
Я читал этот доклад несколько дней. На мой взгляд, это один из самых сбалансированных, взвешенных, свободных от предвзятого отношения трудов на эту тему, которые мне когда-либо попадали в руки.
С уважением к читателям и авторам,
Ярослав Колыванский.
Новые 30-е были нами предсказаны. И вот они наступают.
Как и любая аналогия, эта аналогия несовершенна, но в ней есть своя важная правда. Многие историки, да и современники указывали на странную черту 30-х годов: происходило что-то вроде поветрия, цепной реакции порождения подобных друг другу режимов, когда различные политические системы во всём мире как будто бы «заражались» друг от друга и перехватывали целый ряд свойств. Так, повсюду осуществлялись мобилизация, милитаризация, утверждалась та или иная форма «национализма» в широком смысле слова, велась борьба с инакомыслием, шло жёсткое преодоление правых и левых «уклонов» и т.д. Черты диктатуры с «фашизмоподобными» чертами прорезались практически повсюду.
Связано это было с тем, что между двумя мировыми войнами несходные между собой государственные системы были вынуждены отвечать на сходные вопросы, перед ними вставали сходные задачи. В результате Первой мировой войны кризис глобального капитализма не только не был преодолён, но вступил в более острую фазу — усилилась гонка за первенство в глобализационном индустриальном мире. Обострилась борьба за место в первом, а для кого-то — во втором эшелонах глобализации, за место в системе международного распределении труда, контроля над ресурсами и рынками сбыта.
Образцами фашизма в 30-е годы XX века были в сущности две державы — Италия и Германия, остальные правые диктаторские режимы, в том числе в Польше, Испании, Португалии имитировали лишь отдельные элементы итальянской и немецкой моделей. А сильные фашистские течения, существовавшие в Британии (партия Мосли), а еще больше — во Франции (кагуляры) так и не стали там господствующей системой. Если бы не Италия и Германия — вряд ли кто-то стал бы выискивать в истории правления Франко в Испании или Салазара в Португалии фашистский «след», при том что созданные там режимы были органичны для этих обществ, в целом, несмотря на усвоение ряда итальянских и немецких черт, не вторичны, а достаточно своеобразны[6]
Нельзя сказать, что фашистский синдром вышел из флагманских стран Запада. Муссолини пришел к власти отнюдь не в самой развитой, достаточно бедной, полуаграрной Италии, чувствовавшей себя обделенной по итогам Первой мировой. Союзники по Антанте отказались поощрить Италию, которая очутилась, как образно выражались — «побеждённой в стане победителей». Уязвимость, травматичность как исток фашистского мироощущения явственно видны и в промышленно развитой Германии, потерпевшей поражение в той же самой войне, сильно разоренной сначала гигантскими репарациями, а затем — в ходе глобального экономического кризиса, разразившегося в 1929-м году. И там, и там Германия оказывалась жертвой мировых потрясений.
С другой стороны, модели фашистского типа стали реакцией не только на национальное унижение, но и на Красный проект. Правящие верхушки Италии и Германии, олигархия западного мира в целом ожидала, что Москва через Коминтерн разожжет революции в их странах. В крайнем выражении эти страхи вылились в знаменитый Антикоминтерновский пакт Германии, Италии и Японии. Однако, невозможно и не замечать явный крен этих режимов к социализму, понимаемому весьма своеобразно — они предлагали третий путь: с солидарностью нации вместо межклассовой борьбы, с обеспечением сотрудничества труда и капитала.
То в чем Италия и Германия показывали пример остальному миру, так это ставка на государство в целях преодоления Великой депрессии. Приметой эпохи 30-х стало то, что не только СССР, который существенно меньше стран капитала пострадал от этого кризиса, но и страны Запада начали активно использовать государственные рычаги для регулирования социально-экономической жизни. Правда, для Франции и, особенно, для Англии данный этатизм был не так характерен, как для Германии, Италии или Японии. Однако, ярчайший пример этатизма показывают США времён Франклина Делано Рузвельта, которого тогдашние американские СМИ именовали «царём экономики» (именно так — «the tzar»)[7].
Сходства черт разных режимов в первой половине 30-х годов чутко уловил Герберт Уэллс. Именно он первым ввел в 1932 году понятие «либеральный фашизм», наблюдая много общего между современными ему США и Великобританией с одной стороны и фашистами материковой Европы с другой. Тогда термин «фашизм» не стал еще ругательным, а Уэллс вкладывал в него свое, «симпатичное» для западного читателя, содержание. Но видел он также и сходство между американской и советской моделями мобилизации. В 1934 году во время визита в Москву Уэллс встречался со Сталиным, и заявил вождю СССР буквально следующее: «В Соединенных Штатах речь идет о глубокой реорганизации, о создании планового, то есть социалистического хозяйства. Вы и Рузвельт отправляетесь от двух разных исходных точек. Но не имеется ли идейной связи, идейного родства между Вашингтоном и Москвой? Мне, например, бросилось в глаза в Вашингтоне то же, что происходит здесь: расширение управленческого аппарата, создание ряда новых государственных регулирующих органов, организация всеобъемлющей общественной службы. (…) Рузвельтовские лозунги “нового порядка” имеют колоссальный эффект и, по-моему, являются социалистическими лозунгами. Мне кажется, что вместо того, чтобы подчеркивать антагонизм между двумя мирами, надо было бы в современной обстановке стремиться установить общность языка между всеми конструктивными силами».
Сталин такую аналогию, естественно, отверг, указав на фундаментальный характер различий, связанный с господством на Западе и в СССР разных политических классов.
* * *
Важнейшей чертой, роднящей наступающую ныне эпоху со временами Муссолини и Гитлера, является прохождение той же точки на кривой исторических циклов. В XX веке фашизм рассматривался крупным капиталом как эффективный инструмент выхода из экономического кризиса[8]. Старые фашисты окрепли после краха Первой Глобализации 1860-1914 годов. Нынешний «криптофашизм» возникает на развалинах Второй Глобализации, бурно поднимавшейся примерно с 1980-х и крайне стремительно (по историческим меркам) пришедшей к своему финалу. Нас опять, как и в 1930-е, ждет раздел экономики планеты на макрорегионы (миры-экономики, миры-империи) с новыми протекционистскими барьерами (защита своих внутренних рынков во имя развития собственного производства), суверенными кредитно-финансовыми системами, стремлением как можно больше конечных изделий производить дома, а не покупать на стороне.
Почти век назад благодаря антирусской политике Запада возник фактор агрессивной развивающейся Японии, бросившей вызов фаворитам индустриального мира на поприще самого совершенного тогда оружия (авианосцы и скоростные самолеты). Теперь, в силу элементарной жадности капиталистов, поднимается примерный аналог тогдашней Империи восходящего Солнца — Китай. Произошло это в силу того, что обуянные страхом перед средним классом капиталистические элиты, стремившиеся, к тому же, еще и нарастить свои прибыли, десятки лет занимались переводом промышленности в КНР. До последнего они отказывались понимать простую истину: где оказываются фабрики — там, в конце концов, оказываются и финансы, и центры научно-технического прогресса.
Как бы то ни было, вышло, что Запад вскормил нового дальневосточного исполина на замену уничтоженному СССР. Если в 1941 году японская экономика по весу была примерно такой же, как в Бельгии, почти в 12 раз уступая американской, то нынешний Китай по объему своей экономики фактически уже превзошел США. Его «Один пояс — один путь» весьма напоминает план создания Зоны сопроцветания Японской империи конца 1930-х, причем китайцам удается пока строить свой проект и добиваться своих целей без военной экспансии.
Несмотря на черты сходств, две эпохи, безусловно, многим разнятся. За 90 лет произошли качественные сдвиги, которые делают нынешний кризис гораздо сложнее. Остановимся подробнее на нескольких таких отличительных чертах нынешнего времени.
Если в 1930-е годы капитализм еще не дошел до всех уголков мира и ему было куда расширяться, то ныне пределы достигнуты. Если в 1939 году Землю населяло 2,2 миллиарда душ, то теперь — мировое народонаселение уже свыше 8 миллиардов с перспективой стабилизации (по мере урбанизации) на уровне 10-11 млрд. человек. При этом само прекращение роста численности человеческой популяции также является фактором ограничивающим развитие капиталистических отношений. Таким образом, и демография свидетельствует о том, что расширяться становится некуда.
Планета, как написал один из неолиберальных идеологов, стала жаркой, плоской и многолюдной. Ресурсов на всех, как считается, больше не хватает, мы, как уверяют нас архитекторы нового криптофашизма, движемся к экологической катастрофе, к шестому великому вымиранию биосферы Земли. Все мировые тенденции развития нынешней эпохи можно назвать усугубляющими обстоятельствами — лишь усиливающими вероятность новой реакции со стороны крупного финансового капитала и транснациональных корпораций, аналогичной ультраправой реакции вековой давности. Капитализм сходит со сцены — а фашизм это такой строй, который капиталисты «включают» в экстренной исторической ситуации, цепляясь за жизнь и пытаясь удержать свое господство.
Новый фашистский синдром сегодня открыто исходит не из стран-аутсайдеров капиталистической системы, не в проигравшей войну стране, а в самом ее сердце — Соединенных Штатах. Опасность среднего класса, отмеченная в знаменитом докладе (авторы Крозье, Хантингтона, Ватануки) для Трехсторонней комиссии в 1975-м, ликвидирована. Средний класс размывается, государство всеобщего социального обеспечения демонтируется. Старые капиталистические страны буквально затапливаются мигрантами из стран Третьего мира, из бывших колоний[9]. Такое «Великое переселение народов», сравнимое разве что с наплывом германцев, гуннов и славян на земли Рима, объективно угрожает самому существованию прежней технически развитой цивилизации и способности той же Западной Европы поддерживать высокий уровень жизни. Хотя собственно для ядра капсистемы, Соединенных Штатов, такая угроза меньше, но есть она и там — в виде наплыва испаноязычных из Мексики и стран Южной Америки, местного аналога мусульманских и африканских мигрантов в Европе.
Если в «прежние тридцатые» никто и не думал рушить устои высокого научного и промышленного развития, то теперь даже в ядре капитализма идет борьба с точным научным мышлением. Подрывается основа для воспроизводства исследовательских, конструкторских, инженерных, квалифицированных рабочих кадров. Происходит это под знаменем борьбы с пережитками белого расизма, за феминизм, за политкорректность, за права меньшинств всякого рода. И хотя запас прочности по части науки и техники в тех же США еще велик, и их передовые военные системы наносят нам тяжелые удары на Украине, — тенденция очевидна.
Мы видим отказ верхов старых капиталистических стран от космического пути развития, от реального овладения новыми видами энергии. А пресловутая борьба за декарбонизацию экономики, за водородную «революцию» и замену даже ядерной энергии на солнечные батареи и ветряки выглядят как фарс, как театр абсурда. Ибо в итоге получается (как в случае насильственного пересаживания всех на электромобили) экономика с еще более дорогой энергией. В конце концов, выхлопные трубы перемещаются из-под автомобилей в трубы электростанций, где сжигают все те же углеводороды — ради того чтобы зарядить аккумуляторы новомодных электроходов, на поверку экологически еще более грязных, чем машины с двигателями внутреннего сгорания.
Точно так же в «первые тридцатые» никто и помыслить не мог о том, чтобы разрушать традиционные семейные отношения, отношения между полами. Создается впечатление, будто правящие верхи Запада решили сами расчистить место для мигрантов и вызвать падение в новые Темные века. Если прежний фашизм/нацизм опирался на национализм и белый расизм, то теперь положение прямо противоположное.
Если привычный фашизм/нацизм устанавливался в странах демографического бурного роста (в Германии и Италии тогда была громадная доля пассионарной молодежи в населении, к примеру, авиаконструктор Мессершмитт был одним из пяти детей в семье), то новый фашизм окажется поистине старческим, в «седых сумерках». А значит он обречен на изрядную застойность. Прежние формы «фасцио» бытовали в мире, где каждый человек был ценен — он требовался либо как работник в огромной промышленной сфере, либо как воин. Вспомним усилия, предпринимавшиеся тогда и в Италии, и в Третьем рейхе для повышения рождаемости. Теперешнему либеральному фашизму, как он убежден, этого не требуется. Люди даже коренных белых народов тех же США из-за автоматизации и роботизации в больших количествах не нужны ни на войне, ни в производстве. Их рассматривают скорее как обузу, как проблему.
Прошлая форма фашизма/нацизма развивалась в мире без оружия массового уничтожения (ядерно-ракетного). Первые атомные бомбардировки состоялись уже после того, как пали и Муссолини, и Гитлер, а милитаристская Япония находилась практически при смерти. Теперь же в мире существуют пять крупных ракетно-ядерных держав и по крайней мере четыре малых с перспективой вступления в клуб атомно-ракетных стран как минимум еще и Ирана. А при обострении мировой ситуации в разряд обладателей ядерного оружия могут перейти Япония, Германия, Нидерланды, Канада, Австралия, Южная Корея и Тайвань. Все это крайне суживает возможности решения геостратегических проблем чисто военным путем.
Продолжение следует...