Едва схоронили Тихомира, как ночью ударил мороз, а наутро первый снег затянул землю белым покровом, словно погребальным саваном. Зима неумолимо приближалась – ранняя, холодная, лютая. Найда, стоя на крылечке, в который раз пыталась вспомнить последние несколько дней, и не могла.
Когда на деревне стало известно о смерти Тихомира, народ переполошился.
- Бедная Авдотья! – вздыхали люди. – Не успела Ждана схоронить, а тут сын… дай-то Бог ей сил! Дай Бог пережить это!
Особенно полоскали страшную новость между собой бабы. Некоторые, крестясь, так говорили: «Гляди-ка, сорока дней не прошло, а вторая смерть приключилась! Ждан, Ждан это Тишку с собой забрал, попомни мое слово! Ох, Господи… это что ж выходит?! Двум смертям бывать, а третьей не миновать?!».
Злые же сплетницы шептались: «Малуша это, Малуша виновата! Она же всех спасала обыкновенно, а тут – на тебе, помер Тишка! Как так? Недоглядела, вот и весь сказ! Ох, ужас-то какой!».
Сама же травница не пыталась себя обелить в глазах народа, на вопросы и упреки любопытных баб отвечала лишь, что сделала все возможное для спасения Тишки.
Смутно Найда припоминала, как шли на погост всей деревней, как лежала и стенала на могиле Авдотья… припоминала Голубу – несчастную, заплаканную… вот кого жалко было: и так-то радости девка в жизни не видала, все детские годы провела в страхе и бедности… теперь же потеряла и отца, и брата-кормильца…
- Сынок ты мой… - лила Авдотья слезы на поминальном обеде, - бедный мой сынок… и за что ж такая напасть на нас свалилась?! За что ж так Боженька не жалеет нас с Голубой? Как мы жить теперь будем? Тишу не вернуть… отмучился, бедный… столько лет мы ото всех хоронились, и ради чего? Ради того, чтоб в сыру землю мой сынок лег? Да пропади оно все пропадом… заела жизнь эта бестолковая…
- Ну, ну, Дуня, - успокаивала ее Матрена, - ты погоди… погоди жизнь проклинать… у тебя вон – дочка подрастает… заневестится скоро… о Голубе думать надобно… ради нее жить… пропадет девка без тебя-то… ну, Дуня… ох, горе-то какое…
И Матрена сама начинала плакать, утираясь платком.
Найда, находясь в каком-то странном оцепенении, никак не могла поверить, что Тихомира уже нет в живых. Горько ей было за него, очень горько. Да что можно было теперь поделать? Надлежало как-то жить дальше, вот она и жила. Сама не ведая, зачем.
Грешные мысли приходили порой в голову, но Найда гнала их от себя, гнала и крестилась. Когда совсем тяжко становилось – она молилась, стоя на коленях перед образами. Молилась, плакала и продолжала нести в сердце свою печаль.
Наступающая зима угнетала ее. Сильные морозы еще не пришли, но природа уже впала в глубокий, беспробудный сон. Отгорела золотая осень, и в считанные дни лес оголился, сорвал с него ветер нарядные одежды. В ожидании густых снегопадов лес прикрылся пока еще тонким снежным покрывалом.
Поле, занесенное первым снегом, казалось пустынным и мертвым. Сколько жизни было в нем летом, сколько красоты! Нынче же все было забыто, все осталось позади – и пряные запахи летнего зноя, и буйство диких цветов и трав, и порхание ярких бабочек…
Найде казалось, что и жизнь ее так же замерла, опустела, как осиротевшее белое поле. После расставания с Мечиславом она вдруг обнаружила, что ничто вокруг ее больше не радует. С его уходом ушла и надежда, ушли все короткие мгновения радости, ради которых она жила все последнее время.
Матрена, глядя на дочь, лишь головой качала и говорила тихонько Горазду:
- Что делать, отец, с девкой, ума не приложу! Кажись, совсем она закручинилась. Вон, будто всю радость с лица стерли! Раньше, бывало, и улыбнется, и песню себе под нос ходит напевает, а нынче что? Как неживая она стала. Ох, беда прямо какая-то…
- Что ж ты думаешь, мать, отчего это? – поглаживая бороду, задумчиво отвечал Горазд. – По Тишке, что ль, страдает? Или еще по кому?
Матрена лишь вздыхала:
- Да кто ж знает, родимый! Может, и по Тишке убивается…
- Ну, тут уж мы ничего не поделаем… схоронили его. Вот ведь какая история с ним темная вышла… одно радует: спасли мы его душу, и нынче хоть этим можно утешиться…
- И то верно, родимый! – всхлипывала Матрена. – Хоть одно бедной Авдотье утешение…
Она хотела было поделиться с Гораздом своими истинными соображениями, да все не решалась. Опасалась поклеп возвести на девку. Сама старалась у Найды кое-чего повыспросить, да окольными путями на чистую воду вывести. Надеялась, а вдруг ошибается, вдруг не так худо все. Но сердце подсказывало Матрене неладное. Мать, все же. Ну, так и оказалось. Добралась-таки она до правды. А когда окончательно убедилась, что виной всему тоска дочери по дружинному, стала думать, как бы с Гораздом объясниться. Боялась Матрена: вдруг сделает что с собой Найда! Вроде и разумная она девка, а, неровен час, доведет себя до погибели. Или от горя и любви этой проклятой зачахнет, или дурное что сотворит. Свят, свят!
Однажды вечером, в очередной раз приметив, что Найда толком ничего не поела за трапезой, Матрена убрала со стола и втихомолку расплакалась. Перед сном, как мальцы заснули, да старшие улеглись, она подсела к Горазду и тихо заговорила:
- У девки-то нашей опять крохи во рту не было! Ишь как, откинуло от еды!
- Что сама мыслишь? Не хворь ли какая с ней приключилась?
- Думается мне, отец, тут другое…
- Что ж?
- Ругаться опять зачнешь, коли скажу.
- Да не зачну: говори уж, слушаю.
Матрена сняла с головы платок, пригладила свои темные, с проседью волосы. Собравшись с духом, проговорила:
- Это дружинный сердечко-то ей разбил. Страдает девка по нему, хоть режь меня! Правду тебе говорю. Уж вы, когда уехали-то в тот день, Мечислава провожать, как она рыдала, как убивалась! Видал бы ты. Я едва ее успокоила. С тех пор и потускнела она вся. Ишь, как засохла по нему! Что делать-то, отец, будем? Боюсь, не померла бы девка с тоски-то!
- Тьфу ты, как скажешь! – отвечал Горазд громким шепотом. – Не помрет! Дурного тоже сделать не должна: она девка разумная, грех на душу брать не станет! Не то что Беляна, вон.
- Так резаться-то не станет, а тоска заест девку! Жалко мне ее, отец! Жизнь ей не в радость стала! Помнишь ли, какова она была? Цвела и хорошела день ото дня! А теперь?!
Матрена тихонько завсхлипывала, а Горазд задумался крепко и просидел так долго, покуда не сказал:
- Я вот как, мать, мыслю: надобно поскорее замуж ее выдавать. Глядишь, там и оживет. Заботы новые появятся, а там и дети пойдут, не до глупостей станет.
- Да как же замуж? – спохватилась Матрена. – Уж разве пора? Весной же свадьбу-то наметили… как снег сойдет, морозы спадут… куда уж, в зиму-то… дай девке оправиться, в себя придти! Да и надобно ли силой-то ее за Радима выдавать? Ведь не мил он ей совсем, не мил…
- А что, мать, прикажешь делать?! – не выдержал Горазд. – Ждать, покуда совсем она с тоски зачахнет? Так тогда уж и никто ее замуж не возьмет, скажут, мол, хворая, невеста-то. Всем же здоровую, ладную подавай, как яблочко наливное! А Найда вон – с лица спала, сама не своя. Что ж я, откуда ей дружинного достану, из-под земли, что ли?! Сама подумай. Ну какой в нем толк? Он дружину оставить не обещал. Свататься – не сватался. Признался мне, правда, что по сердцу ему Найда. Но так это все слова, а делом-то он никак своей любви не выказал!
Матрена с надеждой спросила:
- А ты бы, отец, отдал Найду за него, коли бы он свататься вздумал?
- Не отдал бы. Потому как служба его княжеская – дело ненадежное: и убить могут, ни сегодня-завтра, а дочь моя что же, тут и овдовеет сразу? Такого ей не надобно. Вдовья доля – плакать вволю. И потом: знать не знаю, каковы сродники Мечислава, да в какой дом он бы дочь мою привел после свадьбы. Мы дружинного-то лишь с его слов и судим. Да, нам хорош он показался, статен, толков. Но более мы ничего о нем не ведаем. Чтобы дочь за него отдать, надобно знать, какая жизнь ее ждет на чужой стороне, да с кем бок о бок придется каждый день за стол садиться. Так-то.
Матрена всхлипнула:
- Выходит, коли и посватался бы он, ты бы счастью Найды мешать стал?
Горазд разозлился:
- Ты не мели, коли не смекаешь, что к чему! Мешать. Где я ее счастью-то мешаю? Хочу, напротив, Найду пристроить лучше всех. Зря я, что ли, Радима ей приглядел? Другие и не надеются на такого жениха, а он, вон, пороги наши обивает! Ты уж не переворачивай, мать. Сказал я: Мечислав по душе мне, да только его семья для нас – кот в мешке! И чего говорить-то, коли дружинного след простыл. Поди, думать забыл уж про Найду в своем городу-то!
Матрена тихо всхлипывала. Горазд смягчился:
- Ну, ну, будет тебе, мать, слезы лить. Оклемается девка, говорю тебе. Время надобно только. Я же тоже всю голову уже сломал, как с ней быть. И так, и эдак крутил, а лучшего жениха, чем Радим, не смог придумать. Замуж все же пора Найде: глядишь, покамест мы тянем, отцветет девка, и на нее не глянет никто.
- Ну уж ты, Горазд, хватил! Молода она еще, чего каркаешь!
- Да я не каркаю, мать. Ты вон по сторонам-то гляди: скоро Беляна уж заневестится, и все свежее казаться будет, чем Найда. Кажись, мала еще девка, а туда же: ума хватило с Радимом спутаться!
- Уж не путалась она ни с кем, окстись, отец! – перекрестилась Матрена. – Сам он девке голову задурил, вон что и вышло. Сохнет она по нему, да не осмелится сама и слова молвить. Беляна девка тихая, смирная.
- Ну-ну, - кивнул Горазд, - смирная! Пойми, мать: я не хулу на дочерей наших возношу, а глаза тебе открыть пытаюсь. Девки – народ особый: как в голову что втемяшится, так прощай покой! Одна вон, по дружинному горюет, другая – на Радима заглядывается. Потому и маюсь я, побольше тебя. Думаю и об Найде, и о Беляне, и желаю им судьбу устроить на зависть всем. А это – ой, как непросто! В нашей-то глуши.
- Так что ж, - помолчав, молвила Матрена, - что порешил-то? Как с Найдой-то поступим?
- Мыслю я, потихоньку к свадебке надобно начинать готовиться. Вот нынче, пройдут сороковины Тишкины, оправимся, оглядимся. Там и начнем кумекать что да как. Приданое, опять же, пересмотреть надобно.
- Так уж готово все, отец! – вздохнула Матрена.
- Ну и славно. Ничего, оправится Найда, некуда деваться ей будет. Девка молодая, скоро про дружинного и не вспомнит. Что дружинный? С глаз долой – из сердца вон. У нее вон, какой жених имеется!
- Ну, может и прав ты, отец! - пожала плечами Матрена. – В самом деле, что нам толку от Мечислава? Был – и нету его…
Шепча молитву и охая, пошла Матрена, мальцов на полатях проведала, да убедилась, что спит Найда крепким сном. Перекрестила дочку, потушила свет и сама спать легла. И не ведала она, что Найда слыхала весь их разговор с отцом. Слыхала и обливалась про себя горючими слезами, потому как чуяла, что не так-то просто будет ей позабыть дружинного. Ей даже казалось, что она и вовсе до самой смерти его не забудет. Слова отца о том, что Мечислав уже выкинул думы из головы про нее, Найду, полосовали сердце, точно острым ножом. Не глупая девка она была – понимала, что доводы отца походили на правду. Оттого и вовсе не хотелось ей жить с этой мыслью. Оттого и катились тонкой струйкой слезы из-под ее прикрытых век до самого утра…
А утром Радим к ним в дом наведался. Сама Найда не понимала, отчего теперь спокойна стала к его появлению. Раньше как-то избегать старалась, вспыхивала от досады, глядела неласково, а нынче все равно ей стало… не гнала она его от себя, не противилась. В сердце глубоко засела печаль по Мечиславу, но она сознавала, что прошедшего не вернешь. Появится он или нет еще в их селении, никто не мог сказать, разве что Господь Бог.
Радим, как нарочно, каждый день являлся с подарками: то сласти какие принесет, то муки из закромов. Знал же, хитрец, что мука в селении на вес золота. Горазд каждый год ей запасался, да лишней никогда она не бывала: хлеб-то постоянно пекли. Да и без пирогов не привык он жить, Матрена всегда стряпала их в скоромные дни. Мясные-то пироги бывали на столе только по праздникам, а вот рыбники, шаньги, пироги с грибами, луком и яйцом пеклись у Горазда частенько, коли пост не воспрещал. Потому Радим и старался…
В то утро же пришел он раненько, принес с собой муки и морозный запах свежевыпавшего снега. Сказал, глядя на Найду:
- Нынче мы поросенка закололи. Покамест мясо свежее, ожидаем всех нынче на вечерю.
- Ой! – всплеснула руками Матрена. – Ужо и закололи порося-то!
- Так что ж, - ответил Радим, - покуда осенний мясоед идет, пора на зиму сало заготавливать, да мясо солить.
- Верно, верно, - закивал Горазд. – Пора бы и нам запасы-то пополнить. А то пост Рождественский начнется, не до того станет.
- И правда, отец, - подхватила Матрена, - когда порося-то заколем? Ох, жалко… да что ж делать…
Горазд крякнул:
- Да я собирался как раз… думал вот, Молчана подсобить просить… не могу свою животину резать, хоть ты тресни! Жалость берет.
Радим усмехнулся:
- Так и я подсобить возьмусь. Вы, как надумаете, скажите, это для меня дело нехитрое.
Как-то кровожадно прозвучали его слова, хотя речь шла о поросенке. Найда поежилась и отвернулась, не выдержав пристального взгляда жениха.
- Дык… вот завтра можно бы… - отвечал Горазд.
- Ну, завтра, так завтра! – сказал Радим. – А к вечеру милости просим. Мать похлебки наварить обещала, да пирог мясной состряпать.
- Благодарствуем, - кивнул Горазд.
Найда надеялась, что Радим отправится восвояси, но он стоял в ожидании чего-то, покуда сам не молвил:
- Проводишь до крылечка, Найда?
- Холодно там, Радим, - отозвалась она.
- Не успеешь продрогнуть, - усмехнулся он, - накинь платок теплый!
Одевшись, Найда последовала за ним в сени. Она опять подумала, что сейчас, в полутьме, он набросится на нее с жадными поцелуями, но этого не случилось. Радим вел себя непривычно сдержанно.
Когда они вышли на крыльцо, их ослепил белый снег, искрящийся на утреннем солнце.
- Ну и ранняя зима нынче! – подивилась Найда.
- Верно, - сверкнул улыбкой Радим, - до больших снегопадов недалече.
Он заметил, что невеста не глядит на него, отведя глаза в сторону, и проговорил:
- Я на охоту нынче собираюсь. Пойду, дичи подобью к вечеру.
- Так поросенка же закололи!
- То – мясо, а то – дичь, вещи разные. Отправлюсь ноги размять, в лесу поброжу.
- Гляди, осторожнее, - сказала Найда простудушно.
Но Радиму, видно, хотелось расслышать в ее словах тайный смысл.
- Не бойся за меня, - он взял двумя пальцами ее подбородок и заглянул невесте в глаза.
- Да я не боюсь. Знаю, что ты в лесу – точно рыба в воде. Однако ж, зима почти, волки опять же.
- Волки… - как-то хищно усмехнулся Радим, - волки мне не страшны! А, чтобы была у меня своя защита, ленту возьму у тебя из косы.
Не успела Найда опомниться, как он вытянул из ее светлых волос ту самую алую ленту, что с базара привез.
- Пойду я, - Радим искупал ее в своем медовом взгляде.
- Доброй охоты тебе, - отозвалась Найда.
Он запечатлел на ее губах мягкий, но хозяйский поцелуй, будто она уже была его – его добыча, и направился в лес.
Назад или Читать далее (Глава 46. Алая лента)
#легендаоволколаке #оборотень #волколак #мистика #мистическаяповесть
