— "Отчего у вас в Сибири так холодно?
— Богу так угодно! — отвечает возница.
Да, уже май, в России зеленеют леса и заливаются соловьи, на юге давно уже цветут акация и сирень, а здесь, по дороге от Тюмени до Томска, земля бурая, леса голые, на озерах матовый лед, на берегах и в оврагах лежит еще снег…
Зато никогда в жизни не видал я такого множества дичи. Я вижу, как дикие утки ходят по полю, как плавают они в лужах и придорожных канавах, как вспархивают почти у самого возка и лениво летят в березняк. Среди тишины вдруг раздается знакомый мелодический звук, глядишь вверх и видишь невысоко над головой пару журавлей, и почему-то становится грустно. Вот пролетели дикие гуси, пронеслась вереница белых как снег, красивых лебедей… Стонут всюду кулики, плачут чайки…
Обгоняем две кибитки и толпу мужиков и баб. Это переселенцы.
— Из какой губернии?
— Из Курской.
Позади всех плетется мужик, не похожий на других. У него бритый подбородок, седые усы и какой-то непонятный клапан позади на сермяге; под мышками две скрипки, завернутые в платки. Не нужно спрашивать, кто он и откуда у него эти скрипки. Непутевый, не степенный, хворый, чувствительный к холоду, неравнодушный к водочке, робкий, всю свою жизнь прожил он лишним, ненужным человеком сначала у отца, потом у брата. Его не отделяли, не женили… Нестоящий человек! На работе он зябнул, хмелел от двух рюмок, болтал зря и умел только играть на скрипке да возиться с ребятами на печке. Играл он и в кабаке, и на свадьбах, и в поле, и ах как играл! Но вот брат продал избу, скот и всё хозяйство и идет с семьей в далекую Сибирь. И бобыль тоже идет — деваться некуда. Берет он с собой и обе скрипки… А когда придет на место, станет он зябнуть от сибирского холода, зачахнет и умрет тихо, молча, так что никто не заметит, а его скрипки, заставлявшие когда-то родную деревню и веселиться и грустить, пойдут за двугривенный чужаку-писарю или ссыльному, ребята чужака оборвут струны, сломают кобылки, нальют в нутро воды… Вернись, дядя!
Переселенцев я видел еще, когда плыл на пароходе по Каме. Помнится мне мужик лет сорока с русой бородой; он сидит на скамье на пароходе; у ног его мешки с домашним скарбом, на мешках лежат дети в лапотках и жмутся от холодного, резкого ветра, дующего с пустынного берега Камы. Лицо его выражает: «Я уже смирился». В глазах ирония, но эта ирония устремлена вовнутрь, на свою душу, на всю прошедшую жизнь, которая так жестоко обманула.
— Хуже не будет! — говорит он и улыбается одной только верхней губой.
В ответ ему молчишь и ни о чем не спрашиваешь, но через минуту он повторяет:
— Хуже не будет!
— Будет хуже!"
Так писал Антон Павлович в 1890-ом году, когда ехал через Сибирь на Сахалин.
А я, признаться, жду грибов и... в статье, навеянной впечатлениями Чехова о Сибири, буду беззастенчиво цитировать Владимира Набокова:
"Любимейшим ее [матери] летним удовольствием было хождение по грибы. Сыроежки или там рыжики, и вообще все низменные агарики с пластиночной бухтармой, совершенно игнорировались знатоками, которые брали только классически прочно и округло построенные боровики, подберезовики, подосиновики. В дождливую погоду, особливо в августе, множество этих чудных растеньиц вылезало в парковых дебрях, насыщая их тем сырым, сытным запахом – смесью моховины, прелых листьев и фиалкового перегноя, — от которого вздрагивают и раздуваются ноздри. Под моросящим дождичком мать пускалась одна в долгий поход, запасясь корзинкой. Часа через три можно было увидеть с садовой площадки ее небольшую фигуру в плаще с капюшоном, приближавшуюся из тумана аллеи; бисерная морось на зеленовато-бурой шерсти плаща образовывала вокруг нее подобие дымчатого ореола. Вот, выйдя из-под капающей и шуршащей сени парка, она испускает вздох преувеличенной усталости, и рука и плечо вдруг обвисают, чуть ли не до земли опуская корзинку, дабы подчеркнуть ее тяжесть, ее сказочную полноту.
Около белой, склизкой от сырости садовой скамейки со спинкой она выкладывает свои грибы концентрическими кругами на круглый железный стол со сточной дырой посредине. Она считает и сортирует их.
Старые, с рыхлым исподом, выбрасываются; молодым и крепким уделяется всяческая забота. Через минуту их унесет слуга в неведомое и неинтересное ей место, но сейчас можно стоять и тихо любоваться ими.
Выпадая в червонную бездну из ненастных туч, перед самым заходом, солнце, бывало, бросало красочный луч в сад, и лоснились на столе грибы: к иной красной или янтарно-коричневой шляпке пристала травинка; к иной подштрихованной, изогнутой ножке прилип родимый мох; и крохотная гусеница геометриды, идя по краю стола, как бы двумя пальцами детской руки все мерила что-то и изредка вытягивалась вверх, ища никому не известный куст, с которого ее сбили.
Река местами подернута парчой нитчатки и водяных лилий, а дальше, по ее излучинам, как бы врастают в облачно-голубую воду совершенно черные отражения еловой глуши по верхам крутых красных берегов, откуда вылетают из своих нор стрижи и веет черемухой; и если двигаться вниз, вдоль высокого нашего парка, достигаешь наконец плотины водяной мельницы – и тут, когда смотришь через перила на бурно текущую пену, такое бывает чувство, точно плывешь все назад да назад, стоя на самой корме времени.
Набоков: "Другие берега"
Намеренно выложила те грибы, которые не котируются грибниками и вообще, кажется, не нужны никому, но как же приятно их фотографировать! В детстве я обожала их есть, но... только бабушкины. Чужие и магазинские никакого энтузиазма не вызывали, и я думаю, что если на небесах мне предложат какую-нибудь амброзию, что это будут серые солёные грузди с перламутровым таинственным блеском и гладкие - как конфетки тоффи - рыжики. Те самые, которые плавали в чугунной ванне на улице Аэрофлотской, а потом отправлялись в банки и в темнушку... Процесс чистки энтузиазма также не вызывал, и пальцы потом были как у обезьянки Леи из Дома Природы. Она, кстати, любит местные деликатессы: лиственницу грызёт, кабачки, тыкву, кедровые шишки обожает, ветки черёмухи... грибы не ест, ну да она убеждённая вегетарианка. С причудами иркутская обезьяна, да...
С грибами вспомнила историю:
Мы с другом оказались в гостях, и добрая мама нашей подруги положила нам грибов на тарелки:
-Что это?
-Чернушки!
Стоило Надежде Михайловне отвернуться к плите, как я резво перегнулась через стол и высыпала свои грибы приятелю в тарелку.
-Ну, и что это было? - спрашивал он потом.
-Может, они несъедобные! - воскликнула я.
-А меня, значит, не жалко...
-Не жалко. Ты вегетарианец - как-нибудь, - я похлопала его по плечу.
Такой дед-лесовичок в шляпке... ой, вспомнила, как возила детсадовцев в театр народной драмы на сказку "Дед-косопят". Сама спектакль не видела, но смеяться начинала от одного названия, - хуже дошколят.
Зато это запомнилось. А то сколькое затёрлось, замылилось, залоснилось и как-то пролисталось в жизни... словно то была не жизнь, а черновик с примерами по алгебре или выписыванием бесконечных разборов: фонетических, морфологических, лексических, синтаксических...
Ну так вот и старайся — вспотевший, воскресший, больной
записать эту линию жизни на рваной бумаге
(электронной, древесной, зеленой, небесной, любой)
и за это я буду тебе — как и все — благодарен.
Сколько счастья вокруг, сколько сильных людей и зверей! —
... вот приходит Антон Очиров, вот стрекочет Кирилл Медведев,
а вот человек (пригревшийся на раскаленном камне), несколько лет нёсший возле меня свою добровольную гауптвахту,
с переломанной в детстве спиной, сам похожий на солнечную саламандру,
на моё неизменное: «бедный мой мальчик»,
отвечавший —
«нет, я счастливый»...
Эти люди стоят у меня в голове,
кто по пояс в земле, кто по плечи в рыжей траве,
кто по маковку в смерти, кто в победе своей — без следа.
Эти люди не скоро оставят меня навсегда.
Черновик: Дмитрий Воденников
Очень мне нравятся эти "мадоньи" томные взгляды коров... они тут полноправные хозяйки всюду:
Возникают из леса как сказочные белые существа... чем хуже единорогов? У тех один рог, а у коров аж целых два!..
Мне нравится, как дорога стелется атласной шёлковой лентой среди сотни оттенков зелёного, жёлтого... и как радуешься деревьям вдоль дороги - это явно дела рук человеческих... только один раз мы здесь встретили людей, впрочем. Это были три колоритных горца в дагестанских папахах... пришлось спрашивать Интернет. Оказалось, что в Кыцигировку депортировали в сталинские времена чеченцев...
Вообще по Качугскому тракту хорошо путешествовать подробно и со вкусом. Кому интересно про бывший наш бурятский автономный округ, то вам сюда:
Глаз в таком зелёном шуме быстро учится фокусироваться на чём-то одном, выхватывать предметы не хуже объектива:
Иногда внезапно видишь готовые картинки и пейзажи в миниатюре: румяное солнце выглядывает из-за линии горизонта, но дело происходит на Марсе - оттого всё так необычно:
-Хочешь я посажу в саду марсианский мох? - как писала другая замечательная русская поэтесса Ольга Родионова. В 90-ые годы она уехала в Америку, а потом вернулась... помню, когда я случайно купила её книжку "Не летай" в иркутском магазине Продалитъ - радости не было предела!
вот, говорят, в аризоне тоже думали, что гроза,
а потом посреди пустыни приземлились — мне так сказали —
странные человечки, у которых одни глаза,
а рта никакого нет, и они говорят глазами.
рта никакого нет, они не умеют есть,
а как же они живут? а они не умеют жить.
умеют, наверное, плакать, потому что глаза-то есть,
а в общем, годятся только кузнечиков сторожить.
хочешь, я посажу в саду марсианский мох?
кто говорит о любви? о любви нельзя говорить.
мне бы хотелось что-нибудь красивое им подарить,
но все, что было красивого, им уже подарил бог.
Ольга Родионова