Нежина брела по лесу, судорожно сжимая в руках котомку. Каждый новый шаг давался ей труднее, чем предыдущий. Тело ныло от непривычности движения, ноги отказывались шагать, но страх погони упрямо гнал её всё дальше и дальше от страшного места, ведь страх управляет людьми гораздо лучше боли. Заросли вокруг то редели, то снова нависали над головой густыми зелёными тучами, комары зудели над ухом, трава шуршала мелкими животными, кишевшими в ни разу не кошенных стеблях, растекалась ручьём из-под ног. Почему-то жутко тошнило и кружилась голова, болела грудь, но скорее всего, это от долгой неподвижности, по крайней мере, эта мысль несколько утешала девушку, однако из-за тошноты приходилось терять драгоценное время.
Останавливаясь и пытаясь отдышаться, Нежина, как загнанный заяц, чутко прислушивалась ко всему вокруг, постоянно сверяясь с картой. Путь предстоял неблизкий, ведь для того чтобы попасть в город, идя в совершенно противоположную сторону, нужно было сделать гигантский крюк по диким местам, обогнув гору, в широком основании которой уютно прятался дом мадам Гроак.
Но Нежина упрямо шла вперёд, то пробираясь сквозь спутанный малинник, то по щиколотку утопая в густом мху. Ночевать приходилось на деревьях: дикий лес вокруг кишел зверьём. Несколько раз она видела в темноте фосфорицирующие глаза волков.
На третий кончилась вода, на четвёртый из продуктов осталась только корочка хлеба, которую измученная девушка пыталась растянуть, медленно, по крошкам рассасывая.
На пятый пить хотелось так, что Нежина отрывала листья лопуха, слизывая прозрачные капли горького сока на месте отрыва, но с едой по-прежнему было плохо. Июль небогат на ягоды, а грибы не растут в жаркую погоду. Только изредка встречались старые трухлявые шляпки мухоморов да бледных поганок. Босые ноги сбились в кровь, за беглянкой на мху кое-где оставались тёмные следы, которые вполне могли учуять собаки.
Сердце девушки терзала усталость. Она едва могла стоять. Во время короткого отдыха из берёсты и повилики Нежина сплела что-то вроде открытых сандалий - стало чуть легче. Но вода, нужна вода. Если судить по карте, то река давно уже должна была пересекать эту глухую местность, но даже запаха речной влаги не витало в прозрачном, дрожащем от зноя воздухе соснового леса. Однако на шестой день сухой песок сосняка изменил цвет на буро-коричневый, изумрудно-зелёный мох хлюпал под ногами, а следы наливались бурой, неприятно пахнущей жижей.
«Её нельзя пить».
За время странствий у Нежины появился собеседник: что-то в её голове говорило, помогало, не давая совершить оплошность. Это что-то иногда замолкало, будто засыпая, но чаще болтало без остановки. Вот и теперь умолкший было внутренний голос снова приподнял голову - он почуял опасность.
«Иди дальше. Болота обычно бывают по берегам рек».
Она уже видела бурые ручейки, которые стекали по мху и впивались в раздувшуюся реку. Действительно, чуть впереди по серой гальке перекатывалась, серебрясь, мелкая речушка. На перекатах, там, где мелко, вода бурлила, временами подбрасывая в пене быстрые серебряные тени. Однако чувство беспокойства не покидало девушку. И действительно, как только вдалеке показалась зеленоватая гладь тихой заводи, Нежина вскрикнула, радостно подавшись вперёд, и провалилась по пояс. Зелёный ковер, казавшийся таким надёжным, прикрывал яму с ледяным вязким киселём. Тягучая липкая жижа радостно обвилась вокруг добычи. Испугавшись, бывшая пленница Дома-Под-Горой резко вскинула руки, пытаясь схватиться за мох и выползти из ловушки, но тут же увязла по шею, как муха в меду. Дальше её не засасывало: она, должно быть, достигла ногами твёрдого грунта, может, и слоя вечной мерзлоты, потому что к ступням будто приложили по айсбергу.
Вечерело, на небо выполз молодой месяц, звёзды гроздьями повисли на верхушках сосен, лес ожил, переливаясь звучанием июльской ночи. Лунный свет играл на поверхности лужиц, поблёскивавших среди мха. Ночь выдалась необычайно жаркая даже для середины лета, но внизу холод сжимал тело ледяными пальцами. Нежина боялась пошевелиться, так как вокруг твёрдого выступа была лишь бездонная пустота. Оставалось лишь покачиваться, как водоросли на дне студёного пруда, в котором годами томился дневной свет, пока не сквасился и не протух. Остаток долгой ночи тянулся с медлительностью улитки. Нежина с отчаянием наблюдала за тем, как дрожащий от уходящего наверх зноя полумрак сменил бархат летней ночи на лёгкий ситец рассвета. Болото и не думало ослаблять хватку; оно окутывало, обволакивало, забирая с собой жар тела жертвы, растворяя его во влажном и тёплом дыхании леса.
Внезапно на краю леса показалась тёмная фигура.
«Старуха!»
Но фигура опустилась на четвереньки, шумно втянула воздух и двинулась к болоту.
«Медведь!»
Хотя какая разница. Ужас равнодушной змеёй свернулся внутри попавшей в ледяную ловушку пленницы. Приготовившись умереть, Нежина закрыла глаза, молясь лишь о быстрой и безболезненной смерти. Однако медведь, близко подошедший к ней, коротко вздохнул и, опершись мощными лапами на молоденькую сосенку, наклонил к яме, наполненной болотной жижей, гибкий ствол.
Едва дыша, Нежина ухватилась за сосну. Медведь убрал лапы, и упругое дерево медленно вытянуло податливое, мягкое тело из болота. Но зверь не ушёл после этого, он, ворча, приближался к девушке. Нежина лежала не дыша. Может быть, зверь побрезгует мёртвым телом? Хотя медведи всеядны, и добыча с душком хищникам даже доставляет удовольствие. Но этот вёл себя крайне странно: тревожно порыкивая, он вертел обмякшее тело в огромных лапах, очищая его от грязи, облизывал шершавым, как наждак, языком. Нестерпимый запах могучего животного лез в ноздри, и Нежина чихнула, потом перевернулась на живот, слабо постанывая и отталкивая огромную косматую голову: борьба с болотом выжала остатки сил из истощённого холодом, жаждой и голодом организма. Между тем медведь улегся рядом, согревая теплом сильного тела и настойчиво наклоняя голову человека к своему животу. В густом каштановом подшерстке набухли два соска, густое желтоватое молоко клейкой струйкой бежало по меху к лапам. Медведица! Но где же медвежата? Глухо ворча, медведица продолжала настойчиво наклонять голову беглянки, и Нежина поняла наконец, чего хочет зверь, и жадно впилась в живительный источник, захлёбываясь с непривычки. В животе что-то слабо, однако неприятно шевельнулось.
Утром медведица никуда не ушла. Она настороженно следила за каждым движением, и, когда девушка, пошатываясь, поднялась на четвереньки, принялась подталкивать её в сторону леса, но Нежина упрямо вырывалась из железных объятий, и зверь смирился, решив следовать за ней на некотором расстоянии.
Нежина по-прежнему шла к реке, однако теперь была более осторожна, проверяя каждый шаг специально найденной крепкой дубовой веткой. Грязь, пахнущая гнилью, неохотно отпускала ступающие по ней ноги. Следы тут же наливались водой. Недалеко от места её падения во мху зияло ещё одно «окно», в котором торчали два слипшихся грязных комка. Перевернув их палкой, Нежина увидела двух медвежат-погодков с удивлённо раскрытыми глазами, подёрнутыми белёсой пленкой.
Медведица всё ещё тревожно следила за девушкой, видимо, думая, что она один из её детенышей. Что ж, иногда от горя и звери сходят с ума.
Надо было спешить, болото отняло массу сил и времени. Скорее всего, мадам Гроак уже поняла, что единственно возможный, по разумному объяснению, план побега не был использован, и теперь по лесу рыщут гончие, пытаясь напасть на след беглянки. Однако во всём есть свои плюсы: тело, покрытое коркой грязи, не так донимали насекомые, а медведица, обладавшая чутким слухом и нюхом, не давала умереть от голода. Она выкапывала корни камыша, тростника и кипрея (в них много сахара, поэтому на такой диете не так отчаянно кружилась голова); срывала нежно-зелёные побеги сныти, хорошо утолявшие жажду, доставала молодые побеги рогоза, по вкусу напоминавшие спаржу.
Зверю удавалось разорять птичьи гнезда, тогда она подзывала Нежину пообедать коричневыми, голубоватыми и крапчатыми яйцами. Иногда в гнездах находились птенцы, которых девушка отказывалась есть, и тогда медведица сама расправлялась с крошечными созданиями, беспомощно разевавшими огромные рты.
К тому же еды хватало и котёнку, которого Нежина прихватила с собой. Зверёк не доставлял хлопот, смирно сидел в мешочке, подвязанном к груди, лишь иногда слабо шевелился, давая знать о своём присутствии. Нежина скармливала ему птичьи яйца и поила соком растений. Зверьку не нравилась эта пища, но за неимением молока в конце концов он был согласен и на скользкое содержимое пёстрой скорлупы, и на вязкий горьковатый сок.
В поисках переправы однажды Нежина наткнулась на куртинку незрелой белой клюквы. Ягоды были водянистые и лопались во рту, - оставалось только горькое жёсткое семя.
Мерзкое болото казалось бесконечным, и, хотя вода блестела в каких-то ста метрах, беглянка не могла к ней пробраться. Куда бы девушка ни наступала, всюду вязкая топь пыталась схватить её и упокоить в своих объятиях. Раз за разом палка погружалась в болотную жижу, прикрытую бархатным ковром мха. Нужно было что-то придумать.
На третий день возле болота Нежина обратила внимание на водомерку, бегущую по воде небольшой лужицы. Она не тонула, жидкость тянулась под её ножками прозрачной гладкой простынёй и не пыталась проглотить насекомое.
«Если нельзя обойти реку, нужно строить мост».
«Да, мост, только из чего?»
Пасшаяся неподалеку медведица настороженно подняла уши, ей послышалась человеческая речь.
«Лапник».
Внутренний голос был, как всегда, немногословен.
Дрожа от напряжения, Нежина ломала нижние ветки редких елей и стаскивала их к топи, выстилая путь к спасению. Медведица тревожно сновала неподалёку, то и дело оглядываясь на лес. Её явно что-то беспокоило. Обычно гладкая шерсть встала дыбом на загривке, массивные клыки угрожающе выглянули из-под приподнятой верхней губы. Нежина поняла, что надо спешить.
Чтобы выложить лапником очередную ступень, нужно ползком вернуться по вибрирующей колючей зелёной дороге к твёрдой поверхности, схватить несколько веток и по-пластунски двигаться к реке, на полметра становясь ближе к свободе.
Когда до воды оставалось метров десять, где-то далеко на опушке раздался приглушённый лай. Медведица волновалась всё сильнее. Приподнявшись на задних лапах, она оглядывалась, коротким рёвом приказывая Нежине идти в лес, но подходить ближе боялась: тяжёлую тушу болото засосало бы в несколько раз быстрее. Наконец, не выдержав, с гулким рычанием медведица бросилась к лесу и скрылась в чаще. Нежина с удвоенной скоростью таскала лапник, стараясь как можно быстрее добраться до реки. Вода нежно светилась всего в каких-то пяти метрах, когда на край болота выбежали гончие. Собаки остервенело лаяли, припадая на передние лапы, бестолковой кучкой толпились возле топи. Не обращая внимания на псов, беглянка упорно приближалась к реке. Три метра. Три метра - и её не достать.
Бух!
Резкая боль обожгла плечо девушки. У Нежины перехватило дыхание. Она ощутила, как накатывает волна страха и топит сознание. Но именно ужас, охвативший всё существо, подсказал, кто стоит за спиной. Упав, Нежина оглянулась - так и есть. В высоких сапогах и тёплой куртке, с охотничьим ружьем наизготовку, у края леса, сытый и розовощёкий, стоял Барыс.
- Не трать понапрасну силы, - весело крикнул он, укладывая приклад на плечо. – Ещё ни одно животное не сумело убежать от Барыса Жола! Пусть я и не Гроак - отец, как и тебе, не дал мне свою фамилию - но стреляю я ничуть не хуже, чем он! Конечно, старуха не обрадуется твоей смерти, точнее, твоей преждевременной смерти, но меня её мнение мало волнует. Итак, не шевелись, я не люблю стрелять по движущейся мишени!
Барыс, издеваясь, не торопился, зная, что мышка в мышеловке, он растягивал удовольствие, наслаждаясь беспомощностью жертвы, как вдруг заметил в лесу некое копошение. Кто-то двигался в жирных лесных тенях, тянул их за собой. Или что-то.
- Ух ты! – удивился охотник, медленно и осторожно взводя курок. Его рот скривился в подобии улыбки, хотя взгляд его оставался холодным и жёстким, словно кремень.– Наша мышка завела себе новую одноразовую подружку? Ну и правильно, они у тебя отчего-то долго не живут. Взять хотя бы ту, черномазую…Эй, хватит прятаться, выходи и покончим с этим!
Из густой чащи медленно вышла медведица. Желтоватая слюна клочьями падала с её обнаженных клыков на мягкий мох, бока раздувались, словно меха выдувая утробное рычание. Огромное животное янтарными глазами самого опасного хищника в лесу мрачно смотрело на охотника.
Барыс замер, изумленно глядя на гигантского зверя, исполинской статуей застывшего на краю болота. Собаки с трусливым лаем окружили охотника, прячась за его спину. Гончие, такие же малодушные, как и их хозяин, сбились в кучу и задом пятились к лесу, намереваясь удрать при первом же удобном случае.
Медведица даже не оглянулась на собак, обходя охотника так, чтобы стать стеной меха и мышц между припавшей к земле девушкой и её убийцей.
Рыдая, Нежина горстями срывала всё, что находилось под руками, и бросала в зверя, желая, чтобы тот убежал, спрятался, но он и не думал уходить. Нежина видела, как медведица, встав на задние лапы, с глухим яростным рычанием пошла прямо на Барыса, открыв как нельзя лучше грудь для пули. Первый выстрел не свалил могучее животное, оно лишь слегка пошатнулось, подавшись назад. Второй выстрел пришелся в голову, но каменный лоб не так просто прошибить, и разозлённая медведица кинулась на охотника. Ружьё выстрелило в третий раз, когда огромная туша накрыла собой слугу старухи. Осмелевшие собаки накинулись на уже бездыханное тело, ворча и кусая друг друга. Их зубы вязли в меху, а лапы были слишком слабы, чтобы перевернуть хотя бы голову добычи. Псы суетились возле медведицы словно мухи-падальщицы, стараясь урвать лакомый кусочек. Вой огласил поляну, и Нежина не сразу поняла, что он доносится из её глотки. Так звучал голос боли и безумия, ведь безумная боль и боль от безумия нередко похожи друг на друга, и ни то ни другое не может молчать. Горе неминуемой утраты и жгучая ярость новым слоем покрыли свежие шрамы на сердце беглянки, не сгладив их, но углубив.
Медведица зашевелилась. Из-под огромной лапы выбрался окровавленный Барыс, улыбнулся, слизывая медвежью кровь с руки и, поспешно перезаряжая ружье, похромал к лапнику.
«Сейчас или никогда!»
Собрав последние силы, кувырком проскользив по мягкой грязи, Нежина мягко вошла в воду до того, как пуля разбила тёмную гладь на тысячу мелких осколков. Бурное течение, крутя и переворачивая, как щепку, подхватило измученное тело и понесло вдаль.
Оказывается, та вода, что течет из крана тонкой ржавой струйкой или брызжет то огненными, то ледяными струями из головки душа, вот-вот готового отвалиться вместе с порыжелой плиткой, и вода быстрой глубокой реки сопоставимы с домашней кошкой и уссурийским тигром. Первая ластится, иногда выпуская когти просто для того, чтобы напомнить о том, что они есть, а вторая выпускает когти только для того, чтобы с наслаждением вонзить их в добычу.
Под тонким слоем нагретой солнцем прозрачной жидкости обнажилась ледяная бездна, стремительное течение которой одинаково быстро крутило и увлекало за собой и щепку, и огромное бревно, принесённое с верховьев. Но Нежине не хотелось погибать, ускользнув от стольких опасностей, поэтому она оседлала бревно, обхватив корявый толстый ствол и руками, и ногами, набрала побольше воздуха, и через минуты течение торпедой выкинуло дерево на свободу. Колода, набирая скорость, понеслась, подпрыгивая на быстринах, и к концу ночи за бесконечным лесом замелькал в восходящих лучах розовый крест высокой колокольни.
Река шла через город, но и шанс, что старуха с багром уже стоит на мосту, ожидая тело, тоже был велик. Поэтому на первой же песчаной отмели Нежина сползла в воду и на четвереньках опять побрела к лесу. Мелкие песчинки вперемешку с ракушками больно врезались в колени, поднявшееся уже высоко солнце нещадно пекло голову, рассудок мутился. Сердце подскакивало и трепетало, резко падая в желудок, так что мучительно тошнило и сжимало горло. Простреленное плечо ныло, но вода обмыла рану, к счастью, неглубокую, кровь подсохла и не текла по коже тонкой, уводящей жизнь струйкой. Но всё-таки эта рана, как и все остальные многочисленные царапины и ссадины, требовала обработки, однако силы совсем оставили девушку, и, добравшись до ближайшего густого куста, она уснула, даже не успев перевернуться на спину.
Над ней медленно наклонился Барыс, вода с его курчавых волос падала тягучими теплыми каплями на её грудь. Улыбаясь и ласково ворча, мужчина крепко сдавил горло пленницы жёсткими ладонями. Вскрикнув, Нежина открыла глаза, одновременно вскидывая руки, чтобы оттолкнуть убийцу: на её груди стоял крупный старый бродячий пес, видимо, ушедший сюда умирать, но передумавший при виде лёгкой добычи.
Движения девушки были медленны, руки слабы и дрожали, как в параличе. Пес неохотно посторонился, клацнул зубами, вывалив на секунду белёсый, покрытый слизью и хлопьями желтоватого налёта язык. Тоскливые, жадные глаза запаршивевшей собаки запали, дыхание хриплым свистом вырывалось из лёгких. Поджатый хвост палкой висел меж тощих, покрытых струпьями, ляжек с клоками нечистой шерсти. Пес был болен. Пес хотел жить.
Вяло зарычав, даже скорее сипло выпустив воздух сквозь ноздри сухого горячего носа, собака старательно сдавила предплечье Нежины остатками стёртых зубов.
Чувство дурноты, словно волной, накрыло девушку, но сил отбросить мерзкое животное не хватало: тяжесть обтянутого кожей собачьего скелета была достаточной, чтобы не дать подняться. Пёс не мог прокусить кожу и, ворча от обиды и жадности, чуть подался вперед, словно целуя Нежину в шею. Опершись на освобождённую руку, девушка упала на собаку всем весом истощённого непослушного телом и прильнула истрескавшими губами к нежной ямке, где ещё пульсировала жизнь, поддерживая это угасающее существо. Запах мокрой собачьей шерсти ударил в нос, пес взвизгнул и затих, вытянувшись и подрагивая лапами, пока густая тёмная жидкость пульсирующими толчками лилась в человеческое горло, убеждая смириться протестовавший желудок.
Казалось, это длилось бесконечно, но наконец Нежина отстранилась, мучительно согнувшись, однако удержав в себе кровь старого кобеля. Теперь, когда пёс лежал на боку, вывалив мёртвый язык и опав боками, было ясно видно, что это кобель. Ах, если бы на его месте был Барыс!
Но чудес не бывает, Нежина уже не раз могла в этом убедиться, поэтому заставила своё ноющее, разбитое тело подняться, и направить вперёд, к городу. Кровь, настоянная на ароматах старой свалки, помоях и сточных водах, как ни странно, придала сил, и, с трудом поднявшись с ободранных колен, девушка, ломая ветки кустов, в изобилии встречавшихся на пути, медленно, шатаясь, побрела в город. Река, сизой лентой сверкавшая под утренним туманом, осталась позади. Розовый, теперь уже в лучах заходящего солнца, старый позолоченный крест, словно маяк, возвышался посреди лесного моря.