Остановить меня могло только одно: укрытия, чтобы подслушать, не было и хоть я мог, как мне казалось, сделать что мне только было угодно, для самого себя бы я точно выглядел дураком, о чем я слегка догадывался, а потому лишь постоял на этом месте немного, так и не расслышав, что именно говорили те двое и пошел дальше, поминутно оглядываясь и всё о чем-то сожалея.
Вернувшись в дом уже через несколько часов, я устроился у окна в своей комнате и потянулся к той заветной кипе бумаг, но мысли вновь вернулись к этому незнакомому голосу, который я вспомнил только спустя это время, и теперь я думал, что раз я его так быстро едва не забыл, не могло бы это случиться со мной еще и раньше когда-то? Этого я не знал и не мог точно ответить на этот вопрос, хотя теперь найти на него ответ мне теперь действительно хотелось. Кипа бумаги, так мелко исписанная незнакомым почерком, так и осталась лежать, к ней я в тот день больше не притронулся. Заснул уже скоро, там же, где и сел, забыв на ночь еще и о том, что попросил зачем-то запереть дверь, как будто чего-то боялся.
Что должно было быть завтра, я не знал, но почему-то хотелось думать, что почти так же как и в тот день. Что может быть нового? Ничего!
***
Наутро эти ожидания начались оправдываться одно за другим. Более того, Гривин, как оказалось, не думал нас оставлять. Встал я снова позднее, чем сам того хотел, оттого, наверное, мне еще меньше хотелось с кем-то говорить, да и вовсе начинать этот день. Теперь я, конечно, понимаю, отчего тогда я не видел почти ни в чем смысл, но тогда я в этом не винил ничто и никого, лишь начал потихоньку надеяться, что все хоть немного изменится.
Думал я так, даже не подозревая, что желаемое может исполниться, ведь я, кажется, никогда не мечтал в своей сознательной жизни. Перестал, когда стало легче думать, что дядя уже никогда не приедет назад, так что грядущий через несколько недель, как я предполагал, его визит чудом уже казаться не мог. Я уныло уставился в точку напротив себя: аккурат на портрет какой-то моей прабабки, которая в году, который я ни тогда не мог вспомнить, ни сейчас не возьмусь, впервые завладела нашей деревней и, по слухам, "устроила порядки". Какие, правда, не уточнялось, и в этом случае мне упорно казалось, что они не сильно отличались от того, что мог я видеть своими глазами. В дебри истории тогда я лезть не собирался, а все, оставшееся от этой женщины исчислялось в земле, на которой мы и находились тогда и, собственно, портрета.
От нечего делать я принялся его разглядывать, забыв про еду, будто мне вновь было лет шесть. Снова пробежал глазами по показавшемуся холодным лицу, будто не дающее рассмотреть и заметить хорошенько его нежные черты. Я не мог предположить, сколько было прабабке лет на этом портрете. То он казался почему-то "прилизанным" и "плоским", то недовольное лицо на нем будто старило женщину, причем казалось, что так она хочет высказать нам свое пренебрежение в ответ на то, что по краям и особенно снизу картина покрыта слоем смеси пыли и копоти. По щеке прабабки поползла муха. Быть может, та самая, что была на этом же месте позавчера, а потом перелетела уже дальше, на портрет царский, затем облюбовав место у варенья, после чего ее и прогнали, не прибив. Неосознанно я принялся следить за этой мухой, будто мог убить ее взглядом, и когда муха с непудреных по тогдашней моде белокурых бабкиных волос поднялась до рамы и обосновалась там, тихонько, но быстро и какой-то странной походкой вошла Анфиса. Выражение на её лице было такое, что становилось ясно: пришла она не для того, чтобы убрать что-то со стола. Она будто одновременно и была удивлена, и сдерживала смех. Матушка тоже это заметила и мигом помрачнело, вожидательно воззрившись на Анфису, будто намекая ей на то, что наказания ей уже не избежать. Но бабу это будто не заботило, и она смело отчеканила все так же почти посмеиваясь:
-К вам тут барин один стоят, войти очень просят, надо им. До вас и до Елисей Андреича.
Вот тогда-то я и удивился. Тон Анфисы вместе с ее недоговариваниями звучали бы не так удивительно врозь, но подействовали на воображение вместе. Тут же вспомнился вчерашний день, только вот тот голос во всех деталях вновь ускользал, вспомнить его как следует снова не получалось. Из растерянности меня выдернула мать:
-Что ты выдумываешь, дуреха? Кому приезжать, или ослепла и не видишь, что господин Гривин уже здесь, а больше мы не ждали никого?
Анфиса быстро посмотрела в дверной проем так, что ничего, что там было, нельзя было увидеть. Покрутила головой, развернулась и закрыла дверь с твердым:
-Говорят, что ждёте.
Мать, поджав губы и поминутно поглядывая на Гривина, хотела было громко отчитать Анфису: на это указывало все, но, в очередной раз смерив соседа взглядом, будто успокоилась и немного отрывисто, со странной тоненькой улыбкой сказала:
-Раз ждали, пусть войдёт этот твой барин.
Тут же послышался скрип и я, уже отвернувшийся от двери, хотел было посмотреть, но меня остановило необычайное выражение лица матушки: не только не сошла эта странная улыбка, но и глаза, казалось, излучали противоположные чувства: что-то вроде радости и раздражение. Почти снова выскочивший из головы низкий голос произнес приветствие прямо за моей спиной, совсем близко.