Речь про «Вечер пяти», состоявшийся 11 февраля 1915 года, когда после чтения Маяковским эпатажного стихотворения «Вам!» оскорбленные посетители кафе стали бросать в него бутылки. А оказавшийся рядом «Пьеро русской эстрады» подбирал их и швырял обратно в публику. Пока, как вспоминал Вертинский, директор-распорядитель «Бродячей собаки» Борис Пронин не вывел обоих через черный вход, «спасая от разъяренной толпы гостей».
Но вот незадача: кабаре располагалось в подвальчике, предназначенном для хранения рейнских вин, и запасного выхода из него не было. Вход с Итальянской, 4, «был забит, и мы его так и оставили», вспоминал Пронин. Пропускным же пунктом в «обитель», над которой реял девиз Les artistes chez soi, что в переводе с французского значило «артисты у себя (дома)», служила лазейка в подвал — несколько ступеней вниз — в глубине второго двора особняка на Михайловской площади. «Для нас это была идеальная штука, подвал и вход во дворе, тут не нужен был бельэтаж, куда на шум может ворваться полиция», — сообщал тот же Пронин.
Кстати, любопытный штрих: по крайней мере однажды вход со стороны Итальянской улицы пришлось вскрывать, чтобы в подвал мог спуститься тучный Сергей Дягилев, которому было бы весьма некомфортно протискиваться через довольно узкий вход со двора.
«Бегство» Маяковского и Вертинского через черный вход — первая нестыковка. Есть и другие. Завсегдатаи богемного кабачка рисуют несколько иную, нежели у певца, картину произошедшего скандала.
Звуковую доминанту события как нельзя ярче и выразительнее обозначил Виктор Шкловский. «Визг был многократен и старателен», — записал он спустя четыре десятилетия в книге воспоминаний «Жили-были». Ему запомнилось, что никогда раньше не приходилось слышать столько женского визга, подобного тому, что звучит на американских горках, «когда по легким рельсам тележка со многими рядами дам и кавалеров падает вниз…».
Пронин в унисон с Шкловским признавал, что выступление Маяковского произвело на присутствующих «действие грома, получились даже обмороки». Но при этом тоже ни слова о «бутылках» и о том, что ему пришлось спешно эвакуировать обоих возмутителей спокойствия через запасной выход.
Напротив, Анна Ахматова в разговоре с Ольгой Берггольц много позже припомнила, что состоятельные друзья поэтов за столиками «орали, а Маяковский стоял на эстраде совершенно спокойно и, не шевелясь, молча курил огромную сигару». И опять‑таки — никакого намека на присутствие на эстраде рядом с вождем футуристов кого‑либо из его сторонников и швыряния все тех же бутылок.
Так что, по всей видимости, погрома в кафе все‑таки не было. Дискуссия по поводу эскапады Маяковского завершилась вполне академической нотой: из‑за столика поднялся недовольный поведением публики вальяжный князь Михаил Николаевич Волконский. Он заявил, что талантливый юноша прочитал «необычайные по форме и необычайные по поэтической силе стихи» и что, убрав нецензурное слово, их можно было бы даже вполне напечатать…
Откуда все‑таки воспоминание о скандале? Виновником, похоже, оказался писатель Лев Никулин (автор романа «Мертвая зыбь», по которому был снят один из первых телевизионных сериалов «Операция «Трест»).
В одном из писем Никулину, с которым он дружил, Вертинский в полемическом задоре допустил неточность. Вспоминая годы лихой футуристической молодости в Москве, он напомнил адресату письма, как Маяковский и его спутники ходили в желтых кофтах по Кузнецкому Мосту: «В голову нам летели пустые бутылки оскорбленных буржуев, а Володькина голова была мною спасена в «Бродячей собаке» в Петербурге, ибо я ловил бутылки и бросал их обратно в публику»…
И, наконец, еще одна нестыковка: Александр Вертинский никогда в «Бродячей собаке» не был. Не успел. В начале 1915-го он демобилизовался после полуторагодовой службы санитаром в передвижном военном госпитале и не сразу прикипел к апологетам нового направления в поэзии. Так что он вряд ли мог оказаться холодным февральским вечером в самом злачном богемном месте Петрограда. А уже в начале марта того же года «Бродячая собака» была закрыта.
Дебют певца в городе на Неве состоялся спустя полтора года после описываемых событий — на излете лета 1916 года. Произошло это в недавно открытом увеселительном заведении «Павильон де Пари» в известном горожанам «Доме с четырьмя колоннами» на Садовой улице, 12, где в советское время располагался кинотеатр «Молодежный». В костюме Пьеро Вертинский в сборном концерте исполнил несколько номеров своей программы, которая совсем недавно имела успех в Москве.
Отдельные главы воспоминаний Вертинского впервые увидели свет только в начале 1960‑х годов, когда его уже не было в живых и он не мог вмешаться в ход их публикации. Не исключено, что для скорейшего продвижения мемуаров бывшего эмигранта редактура охотно включила в их основной корпус эпизоды, относящиеся к встречам Вертинского с молодым Маяковским. В том числе в наиболее очевидный момент выражения обоими протестного начала.