ГЛАВА 9
Иван уехал на своем любимом жеребце, оставив вторую лошадь у меня. Лёгкая, тонконогая, с гладкой шкурой – у деревенских таких не бывает, да и толку в хозяйстве не будет. «Разве жизнь не прекрасна», – всплывали в голове слова царевича. На пятый день я не выдержала. Оседлала кобылку под предлогом, что лошади застаиваться нельзя, собрала обед в узелок и уехала в поля на целый день. Там только поняла, насколько опостылело сидеть в избе. Всё из-за Соловья, будь он неладен. Была бы одна – каждый день уходила бы в лес за грибами, ягодами, травами, за свежим мхом. А то и на рыбалку!
Надо же было Ивану вернуться в тот единственный день, когда я отлучилась. Солнце уже катилось к закату, когда я повела лошадь в стойло и ахнула, услышав приветственное ржание Иванова жеребца.
– Где была, что видела? – раздался над ухом гулкий голос, и от неожиданности я чуть не выронила седло.
– Где была меня уже нет, – с достоинством ответила я Ивану. – Ты мне сапоги привёз?
– А как же! Идём, Яга, мы с Соловьем тебя полдня ждём. За стол не садились, брюхо уже к спине липнет.
– У тебя прилипнет, не дождешься! – буркнула я, но губы сами растягивались в улыбке.
Всё лето эти двое захаживали ко мне по поводу и без. То порознь, то вместе. По очереди двигали тавлеи, Соловей оказался мастак в этой игре. Иван появлялся реже и становился мрачнее день ото дня. На расспросы отвечал коротко, но с его слов я поняла, что на заставе слишком мало людей, да и те обучены плохо.
За десять лет житья здесь я не слышала ни про какие войны, но много ли новостей доходило до деревни. Только сейчас мне открылся подлинный смысл безобидной фразы «Степняки озоруют». Так говорили о сожженных посевах, о людях, убитых или угнанных в плен. Такая же неизбежная часть жизни, как моровое поветрие или засушливое лето. Бывает время от времени, и ничего ты с этим не сделаешь. От таких мыслей по спине пробегал неуютный холодок, и я старалась выкинуть их из головы. Что мне за дело, в конце концов!
– Где твой брехун? Чёрный глупый пёс, которого ты звала Угольком? – спросил как-то Иван. – Лучше такая собака, чем совсем ни одной.
– Ну ты вспомнил! – ответила я. – Расколдовала его, наконец, он и ушёл.
Иван досадливо цокнул языком:
– Давно ведь собирался тебе щенка притащить, да всё не с руки было.
– Привези в следующий раз, коли так, – внутри зацарапалась тревога, когда Иван отрицательно покачал головой:
– Не знаю, когда теперь вернусь.
Я проводила его через два дня. Внутри снова разливалась пустота, а, может, это приближение осени так влияло на меня. Повседневные хлопоты были моим единственным способом справиться с дурным настроением, и я пошла к печи – поставить суп томиться.
На пороге появился Соловей. Он, видно, тоже переживал из-за отъезда Ивана – ходил мрачный и скучный. В дружину к царевичу, однако, наниматься не стал.
– Раз Ваньку приголубила, может и со мной поваляешься? – усмехнулся татарин. Сложно было понять – шутит он или говорит всерьёз.
– Нет, – коротко ответила я, но разбойнику этого было мало.
– Не люб? Что так?
Я посмотрела на него внимательно, словно видела в первый раз. Шрамы от оспы не слишком обезобразили его лицо, но взгляд тёмных глаз был хищным и беспокойным. Тощая фигура была, тем не менее, жилистой и гибкой, как у скоморохов-акробатов. Нормальный мужик, только совести у него не было и не будет.
– Не в том дело. Просто ты пока помирать не собираешься, а мне на кой, чтоб ты потом за мной волочился?
Соловей весь подобрался, и лукавство исчезло из его взгляда.
– А Иван что? Прикуси язык, ведьма! Или сама его отравила?
– Его братья убьют, – со всем возможным равнодушием объяснила я.
– Так скажи ему! Если что-то знаешь, не молчи!
– Ты засиделся, – я указала ножом, которым резала зелень, на дверь и снова принялась за дело. Сталь часто стучала о дерево, а за спиной я всей кожей чувствовала напряженную фигуру Соловья. Разбойника, что бы там Иван ни говорил.
Он выскочил из избы, а я бросила ножик и с облегчением перевела дух. В глазах плескались слёзы, но ведьме негоже плакать, пусть и по добру молодцу. Я поняла, что случится, когда Иван рассказал, что поедет вместе с братьями к царю Афрону. Это внутреннее знание было странным, но я словно собственными глазами видела его изрубленное тело, гниющее на траве в чистом поле.
– Димитрий и Василий – твои братья? – спросила я его тогда, сама не зная, зачем. Иван тут же нахмурился:
– Откуда выведала?
– Отговорись! Беги, если надо, но не езди.
Мужикам только дай волю – посмеяться над чужими страхами. Он что-то пошутил по-доброму, но я прикрикнула:
– Довольно зубоскалить! Хоть в баньке на дорожку попарься! Сама тебя вымою.
Даже ответа дожидаться не стала, пошла топить печку. Иван натаскал воды, а потом сидел на крыльце, пока я не позвала его в баню. Белая кожа царевича, казалось, светилась в темноте. Мы оба молчали, словно совершалось какое-то таинство, но я видела, что мои прикосновения не оставили его равнодушным. Я скользнула мочалкой дальше, чем следовало, и он не выдержал, скрипнул зубами:
– Не покойника обмываешь!
– Вижу, – хмыкнула я. – Ложись, Иван-царевич. И не думай ни о чём.
Я решила полюбиться с ним в отчаянной попытке удержать, отговорить от поездки. И в ту же секунду поняла, что не в моих это силах. Тогда осталось только удовольствие – его в первую очередь, но и моё, потому что царевич был красив и сложен на славу, как полагается воину. Бабское сердце сладко екало, когда сильные руки приподнимали меня, как пушинку или прижимали к себе.
– Вернусь – в жены возьму, слышишь? – бормотал он, пока я ласкала его языком. Я только посмеивалась про себя. Чего не наговоришь в любовном угаре. Иван оказался трогательно нежным и будто неопытным, хотя точно уже задирал девкам подолы – в этом я не сомневалась. Упоительное, давно забытое чувство власти над мужчиной. А потом наваждение прошло.
– Ты глупостей-то не говори больше про женитьбу, – сказала я позже, лежа у него на груди. Правым ухом я слушала частое бухание сердца, не успевшего замедлить свой бег. Иван слегка отдышался и провел пальцами по моей спине:
– Мне царством не править, если согласишься – отчего нет?
– Найди царевну-красавицу и не возвращайся сюда больше. Нарожаете детей и будете жить долго и счастливо. Вот тебе моё последнее напутствие.
Иван тогда замолчал и отстранился. А на следующее утро уехал, попрощавшись тепло и шутливо, будто и не было ничего. Я долго шла рядом, держась рукой за путлище, а потом смотрела ему вслед и уверенность в том, что я вижу царевича в последний раз только крепла в душе.
Стоило Ивану уехать, мы поцапались с Соловьем – и в этом как раз не было ничего удивительного. С ним было не скучно, но другом я его никогда не считала. Думала, этот уйдёт молча, ан нет, зашёл всё-таки. Я как раз доставала горшок из печи.
– Попробую догнать Ивана. Его, значит, гибель ждёт? А меня? Предскажешь что, ведьма?
Поди пойми, издевается он или вправду верит, что я могу сказать что-то толковое. В конце концов, я пожала плечами:
– Не знаю. Разве что, вот. Держись подальше от стольного града Киева и от Ильи из Мурома. Гибели твоей не вижу, а вот в застенки угодить можешь, да зубов лишиться в придачу.
– И на том спасибо. Будь здорова, Яга.
– Прощай, Соловей.
На душе снова разлилась тоска, и я пошла вывесить черепа на тропе. За лето приучила потихоньку местный люд, чтобы не беспокоили, если увидят черепа на столбах. Чтобы не смели идти дальше и стучаться во двор, или, тем паче, в избу. Мне нужно было побыть одной. И сходить в лес. Там я чувствовала себя лучше. А человеческие жизни казались маленькими, жалкими и несущественными, вроде муравьиных. Что царевича, что крестьянина, Бог с ними обоими.
Главы новой повести будут выходить трижды в неделю: понедельник, среда, пятница