Армия. Призыв. Дорога
Осень 1974 года. Первое ноября. В моей комнате полумрак от того что погода пасмурная, а выходящие на север окна пропускают мало света даже в ясные дни. На письменном столе лежит листок, а если на него посмотреть внимательнее, то видно, что там что - то напечатано и написано от руки, а в самом углу виднеется синяя круглая печать. А если взять листок в руки, поднести к глазам и прочитать неровные строчки, вышедшие из - под клавиш, по всей видимости, давно отслужившей своё пишущей машинки, то становится понятно даже непосвященному – это повестка из военкомата. Что такое повестка и как она меняет жизнь человека на ближайшие два-три года, я думаю, объяснять не надо.
Я взял повестку и снова перечитал много раз читанные строки – «…гражданин имярек…надлежит прибыть…в районный военный комиссариат… с собой иметь…4-го ноября 1974 года». Коротко и ясно. Не допускает толкований. По военному точно.
Я положил повестку на стол и, сделав пару шагов, оказался у окна. Огромное дерево, посаженное задолго до моего появления на свет, было мокрое от дождя и что удивительно для начала ноября, совсем без листвы, хотя на улице стойко держался плюс.
- «Скоро в армию» – мысль была не нова, она то приходила в голову, то исчезала, но ненадолго, возвращаясь всякий раз, когда мой взгляд скользил по столешнице и натыкался на этот белый прямоугольник.
Я уже мысленно привык, к неизбежности военной службы и теперь мне хотелось только одного – попасть служить подальше от дома и знакомых. Я уходил служить, как указано было в повестке – «в наземные части ВВС» и это немного утешало – не придётся кричать «Ура!» и бегать с автоматом по сырому полю, копать окопы и делать ещё что-то похожее. Авиация, насколько я мог судить, не пехота и место ей в небе, а не в поле. Хотя причём здесь небо и я, имеющий проблемы со зрением со 2-го класса средней школы.
Мысли снова пошли в направлении предстоящей службы. В ближайшие несколько дней всё прояснится – где и как служить. И это хорошо – я воспринял изменения в своей жизни с радостью.
Сегодня 4-е ноября. Только что простившись с мамой, оставив её в расстройстве дома, я еду навстречу новому отрезку жизни. Машиной управляет солдат-водитель, рядом с ним на переднем сиденье мой отец, полковник. Я устроился сзади. Мы едем из военного городка, где мы живём, и где служит отец, в районный военкомат в соседний город. Это приблизительно 20 километров.
Вот и военкомат. Мы с отцом вышли из ГАЗ-69, обнялись на прощание, что-то сказали друг другу, говорил, в основном отец, потом он повернулся, сел в машину, солдат, сидящий за рулём запустил мотор, и моё прошлое стало удаляться по дороге, постепенно исчезая за пологим поворотом. А настоящее было здесь – в виде массы молодых ребят и провожающих - отцов, матерей, друзей и подруг. Здесь же нас и подстригли под ноль и через час, сидя в автобусе, мы смотрели на мелькающий за окнами пейзаж, зная, что увидим эти улицы и скверы не скоро, года эдак через два, самое малое.
Прошло ещё часа полтора, и вот перед нами дежурный распахнул ворота областного военкомата, автобус въехал во двор и ворота закрылись. Первый этап призыва закончился – мы в Минске. Дальше было как у всех призывников в любом военкомате страны – ещё раз медкомиссия, снова стоим голыми перед врачами и молоденькими медсёстрами, потом сидим на лавочках, слушаем «ветеранов», проведших в здешних стенах сутки или двое в ожидании отправки в войска, доедаем домашние продукты. Время уже не идёт, оно – тянется. Неизвестность и ожидание – не самое лучшее состояние. Но никуда не деться, ведь мы уже себе не принадлежим.
К счастью, мои ожидания закончились довольно быстро. Появились два капитана – авиатора и четверо сержантов. Нас построили, провели перекличку. Все, услышавшие свои фамилии вышли из строя и вот уже мы – команда, готовая к отправке. Получилось всё быстро и вот два «Икаруса» везут нас на вокзал.
Тут только, прочитав табличку на вагоне, мне стало ясно – едем в Москву. Впрочем, позже, уже в Москве, при переезде на другой вокзал – Казанский, мы поняли, что не служить нам в белокаменной, а – «путь наш далёк и долог», как пелось в известной песне. И ехать нам на восток.
Но это было потом, а сейчас мы в плацкартном вагоне, распределены по полкам, а кому не повезло, то и на пол. Все полки заняты, в том числе и багажные. Мне досталась боковая третья багажная полка, под самым потолком вагона.
Когда поезд тронулся и вагон закачался на стрелках, стало понятно, что если я усну, не закрепившись на узкой жесткой полке, то упаду вниз. Молодой ум принял простое и верное решение – я снял свой брючный ремень и, пропустив его через какую-то трубу, идущую вдоль вагона на уровне моего места, обмотал вокруг себя, застегнул пряжку и…заснул.
Москва встретила нас моросящим дождём и холодом, но это было несущественно. Нас больше волновал вопрос – куда же нас везут. Но сержанты отвечали уклончиво, и понять было сложно в какой город и город ли, мы едем. Целый день по приезде из Минска мы провели на Казанском вокзале. Сидели на скамьях, ели домашние припасы, слушали вокзальные объявления. Отлучаться никуда не разрешали, кроме туалета, было время подумать, первоначальная суета прошла, мы уже вторые сутки были в армии, правда понималось это с трудом, так как мы ещё были не на месте, не в военной форме, но нами уже командовали сержанты, постепенно наводя порядок. И тут я подумал – у меня будет такая же форма, как и у наших сержантов. С голубыми погонами – они мне сразу понравились. Это была первая мысль, облегчавшая душу и понемногу настраивающая на службу.
Наконец, вечером нам объявили, что наш поезд ждёт нас на таком-то пути, и мы неровным строем вышли на перрон. Дальше всё было уже привычно – распределение по полкам купе, назначение дневальных, питие украдкой оставшегося спиртного и тревожный сон под стук колёс.
Чем дальше поезд удалялся от Москвы, тем настроение становилось всё грустнее. За окном замелькали непривычные нашему взгляду пейзажи, протяжённые пустые пространства впечатляли. Мы ехали по большой нашей стране, ехали по местам, где никогда не были и …мы всё ещё не знали конечную точку нашего пути.
Вагонная жизнь налаживалась. Сержанты твёрдой рукой навели постепенно порядок, мы даже и не заметили, как это произошло.
Положенный нам сухой паёк мы не получали – у каждого было много чего захвачено из дома, все жевали домашнюю колбасу, варёную курицу, открывали консервы. В общем - не голодали. На вторые сутки пути нас повели в вагон-ресторан пообедать, правда, за наши деньги. К этому времени захотелось горячего, и это было как нельзя кстати.
Так мы и ехали, пока поезд не прибыл в Уфу. Но и это был ещё не конец нашего путешествия в армию, пересев на дизельпоезд мы опять поехали и опять мы не знали куда. К чему была такая секретность, было не понятно, но уже в пути, нам наконец сказали, что едем мы в город Стерлитамак и что служить и учиться мы будем в школе младших авиационных специалистов, а через полгода поедем в боевые полки.
Как выяснилось потом – это была не вся правда. В школе мы прошли отбор и далеко не все остались в ней. Часть солдат, ещё до присяги, переодетые в военную форму, были отправлены в инженерные батальоны военно-воздушных сил. Но об этом потом.
И вот, наконец, строем мы подходим к воротам нашей школы. Солдат с голубыми погонами, вышедший из помещения КПП, открыл их на всю ширину, и строй медленно втянулся на территорию.
Мы стоим на плацу. Вещи сложены у ног. Мы ждём. Последние несколько суток, мы всё время ждём. Сейчас к нам кто-то должен выйти и что-то сказать. Что-то важное для нас. Из расположенного неподалёку здания, как мы узнали позднее – штаба, вышел офицер. Подполковник подошёл к строю, поздоровался с нами и выслушав наш неумелый разнобойный ответ, сказал:
- С прибытием в 11-ю военную авиационную школу механиков, товарищи!
И продолжил:
– Поздравляю вас с 57-й годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции!
Этот день был – 7-е ноября 1974 года. В часть мы прибыли в праздник.
"Хорошее начало" - подумал я.
Но, что - то будет впереди. И это скоро прояснится.
ШМАС. Начало
Любое изменение в жизни сначала приносит неудобства - меняется привычный уклад, но по мере хода времени, эти изменения превращаются в реальность, в которой приходится существовать. Так постепенно происходило и с нами, молодыми ребятами, призванными в армию.
Наконец, мы оказались там, где придётся провести первые полгода воинской службы. Это место оказалось довольно далеко от дома. А по ощущениям, оно находилось как бы в другом измерении, где привычные ориентиры исчезли и появились другие. Шкала жизненных ценностей стала обретать другой смысл, наполняться другим содержанием. Ты перестал принадлежать себе, родителям, любимой девушке, если она уже у тебя была. Твоё предназначение теперь было - защищать Родину, как бы пафосно это и не звучало. И сначала надо было научиться это делать. И здесь нас должны были научить этому. И научили, как оказалось, совсем неплохо. Тех, кто хотел научиться.
Учёба была ещё впереди. А сейчас мы стоим на плацу, и нас распределяют по взводам.. Процедура не совсем понятная нам, но видимо, очень понятная тем, кто это делает. Называются фамилии, мы выходим из строя, становимся поодаль. К образовавшимся группам, подходят новые сержанты и вот, через некоторое время, мы уже идём в казарму, поднимаемся на второй этаж и видим тот дом, в котором нам предстоит находиться в свободное от занятий время - ходить в наряд по роте, чистить оружие, смотреть иногда телевизор, писать письма домой, стоять на вечерних поверках, разговаривать с друзьями, спать, словом, жить ближайшие полгода.
Здесь мы оставили свои вещи и нас повели в столовую. В первый раз в армии. Этот обед мне запомнился тем, что на столах, кроме первого и второго в бачках, которое над было разделить на десять человек, на тарелках лежали конфеты и печенье, и это поразило. Я не был готов к такому, но тут же всё прояснилось – сегодня же 7-е ноября. Праздник и поэтому здесь конфеты – приятное дополнение к обычному обеду.
Когда мы вернулись в казарму, то там всё уже было готово к началу процесса превращения гражданского паренька в солдата, хотя бы внешне. В каптёрке старшина роты, с помощью сержантов, приготовил к выдаче обмундирование, и его оказалось непривычно много. Мы получили тужурку и брюки-полугалифе, две пары нижнего белья – кальсоны и рубашка, причём одна пара было тонкая хлопчатобумажная, а вторая толстая из плотной байковой ткани. Сначала одета была тонкая пара белья, затем утеплённая, потом только брюки и тужурка. Затем мы обули сапоги с портянками, получили шапку и ремень. В конце процесса нам выдали шинели, и в руки – погоны, петлицы, кокарду на шапку, анодированные буквы СА, эмблемы рода войск – авиации, так называемые в армии – «птички», причём «птички» были инженерно - авиационной службы. Всё это надо было надлежащим образом правильно пришить, закрепить и только после этого мы могли стать похожими на настоящего солдата. Ещё нам выдали по паре белых подворотничков, которые мы также должны были правильно пришить к вороту тужурки.
Впечатление было ещё то – некоторые даже испугались от того, сколько и как надо было сделать самому, особенно если раньше ты не брал в руки иголку с ниткой.
И вот казарма превратилась в швейное ателье – нас было ещё не много и мы поместились в бытовой комнате. Пришивали погоны и петлицы, ломали иголки и рвали нитки, словом мучились, но деваться было некуда.
Я умудрился сделать это одним из первых - сказалась жизнь в общежитии политеха и, поэтому, вместе с двумя такими же «передовиками», получил команду переодеться в подменную форму и идти в столовую на помощь наряду. Там мы погрузились в крытую машину с кузовом фургон и поехали в городскую пекарню за хлебом.
Возвращались из города, расположившись среди лотков с горячим хлебом. Запах хлеба был неописуемо вкусен и мы, конечно, не преминули отведать такое лакомство. Разломав буханку руками, мы ели кусок за куском. За эти пару суток в ШМАСе мы уже забыли вкус прихваченной в дорогу домашней снеди и есть хотелось всё время - на армейском пайке поначалу было тяжело.
Так начиналась наша воинская служба.
Вскоре, подогнав по возможности форму, мы стали все одинаковыми. Узнать товарища по той, ещё военкоматовской команде, в которой мы ехали в поездах и сидели на вокзалах, было трудно. Подстриженные под ноль, с торчащими ушами, в одинаково необмятой форме мы были все на одно лицо. Какое – то время. Потом стали привыкать и узнавать друг друга.
Первое время было трудно с намоткой портянок. Наше поколение не ходило в сапогах, всё туфли и ботинки, поэтому знающих, как правильно намотать портянку и при этом не натереть мозоли, были считанные единицы. Надо отдать должное и нашим сержантам. Они на себе показали, как это делается. Применялся армейский принцип - «делай как я». И вот мы стоим полукругом в спальном помещении казармы, а сержант Лоскутов на себе показывает, как наматывать портянки.
Дни шли за днями, прибывало новое пополнение. В основном из республик Закавказья. Постепенно укомплектовывались взводы и в целом рота. Прибывающих было явно больше штатной численности учебной роты и вскоре мы прошли через собеседование.
Вот как это было - в канцелярии роты за столом сидел мой командир взвода лейтенант Додоров и замкомвзвода младший сержант Дедов. Вхожу, представляюсь – «Курсант Л…». Далее небольшой разговор, несколько вопросов о родителях, чем занимался до армии, образование. Отвечаю. Лейтенант с целью определения моего образовательного уровня задаёт мне вопрос – знаю ли я закон Ома. Отвечаю правильно. На этом всё. Выхожу из канцелярии.
Через несколько дней, когда все прошли это испытание, объявлен был списочный состав взвода и отделений. Узнаю, что назначен на должность камандира отделения. Теперь мне предстоит уже не ходить дневальным в наряд, а заступать в наряд дежурным по роте. С соответствующими обязанностями. Ну что же, посмотрим.
Во взводе курсанты из России, Белоруссии, Украины, Грузии, Армении и Азербайджана.
Начинаем учиться, после подъёма зарядки нет. До завтрака все идём чистить территорию, закреплённую за взводами от снега, а снега в Башкирии зимой много, даже очень много. Потом завтрак и до обеда занятия в классах. Обед и снова в классы – на самоподготовку. Изучаем карабин СКС, сходили в тир для стрельбы. Три патрона – выбил 29 очков. Даже не верится, что это я. Дело идёт к присяге. Присяга должна быть в первых числах декабря. Осталось немного. После этого начнётся настоящая служба и учёба. И мы тоже станем настоящими курсантами.
Полк. Наряд ДСП
Развод закончился, и мы пятеро дежурных по стоянкам подразделений (ДСП) пошли к поджидавшему нас ГАЗ-66-му, чтобы убыть на аэродром для смены своих товарищей. Этот наряд на службу существует только в авиации. Наряд не очень обременительный, а летом даже по своему привлекательный, благодаря возможности побыть одному утром или вечером на стоянке своего подразделения – эскадрильи, технико-эксплуатационной части (ТЭЧ) полка или позиции подготовки ракет. В хорошую погоду можно посидеть на травке капонира, погрызть травинку, помечтать. Да и в течение дня обязанности не очень тяготят дежурного – надо только отвечать на телефонные звонки, встречать и докладывать начальнику ТЭЧ о прибывающих на стоянку. Правда у ДСП имеется автомат с боевыми патронами и тут надо объяснить, почему среди обслуживающих самолёты техников и механиков находится солдат-механик с автоматом. Ответ прост: главная задача ДСП - отразить нападение врага на стоянку его подразделения и воспрепятствовать возможному угону самолёта.
Но такого на моей памяти не случалось и поэтому мы бодро забрались в кузов, расселись на боковых лавках и, положив на колени свои автоматы, начали отсчёт времени своего наряда. Автомобиль тронулся с места и миновав КПП, повернул налево на улицу Царского Села, ведущую прямо на наш аэродром.
Надо сказать, что эти ежедневные поездки на аэродром всегда были одним из моментов в службе, которые её разнообразили. А сейчас – тем более, потому что в кузове нас немного и все могли, усевшись на самом краю и на девчонок поглазеть и себя – героя, им же показать. Служивший - да поймёт меня.
Едем, глазеем вокруг – на девчонок, дома, машины и вдруг понимаем, что ещё минуту назад полная машин улица стала пустой, то есть за нами никто не едет, все легковушки исчезли. «Что, почему, случилось может что в городе?» - промелькнула мысль, - «куда это они все подевались?» И тут же пришла разгадка – едва только глянув на то, как наши АКМ лежат у каждого из нас - оружие мы положили так , что стволы автоматов смотрели наружу. Картина была ещё та – едет военный грузовик, из кузова которого торчат пять стволов, лежащих на наших коленях автоматов. Вот все попутные машины и отстали, от греха подальше.
Быстро пролетели несколько минут езды по улицам города и вот мы миновали КПП аэродрома и, проезжая по рулёжной дорожке, идущей параллельно взлётно-посадочной полосе, высаживали одного за другим ДСП первой, второй потом третьей эскадрильи. Четвёртым выпрыгнул из кузова я. Вот и стоянка ТЭЧ. Я прошёл двадцать метров и увидел своего друга – Володю Гуськова , который ждал меня с нетерпением. Его наряд заканчивался, мой начинался.
Володька, отдав мне ключи и печать, ушёл на рулёжку ждать ГАЗ-66, который высадив заступающих в наряд, на обратном пути собирал сменившихся.
Было около семи вечера, а аэродром ещё жил полной жизнью – сегодня были полёты у третьей эскадрильи, самолёты взлетали и садились, звук двигателей доносился и до меня, хотя наша стоянка и было в стороне от этого действа.
Смеркалось, хотя настоящей темноты в это время года у нас под Ленинградом не бывало – белые ночи. Однако шлейф пламени из двигателя, взлетающего на форсаже МиГа становился виден гораздо отчётливее сейчас, чем днём. Было что-то завораживающее в этом – огромное открытое пространство аэродрома, заходящее солнце, почти беззвучный из-за расстояния, взлёт самолёта , моё одиночество на стоянке, располагавшее к восторженным мыслям о молодости, здоровье, радости жизни и исключительности происходящего со мной здесь и сейчас!
Я любовался взлётами и посадками самолётов, не забывая регулярно обходить с осмотром территорию ТЭЧ. Меж тем время подходило к полуночи, полёты заканчивались. Самолёты уже не взлетали, и как я мог видеть, крайний самолёт произвёл посадку полчаса назад. Звуки работы двигателей затихли и над аэродромом повисла тишина. Ночь вступала в свои права.
Я позвонил в караульное помещение, чтобы узнать, когда меня приедет менять часовой роты охраны. Ответ был обнадёживающим – скоро. Мне хотелось поскорее попасть в казарму, сдать оружие и успеть в столовую, пока оставленный для таких как я расход (кто не знает – это хранимый в течении трёх часов летом запас горячей пищи) не остыл, а то пребывание на свежем воздухе и сам молодой организм так разыграли аппетит, что…тут я сглотнул слюну и переключился на мысли о раннем подъёме, который ожидал меня через часов пять. В это дежурство мне «повезло» - позднее окончание полётов третьей эскадрильи через несколько часов плавно перетекло в начало полётов первой. А это означало только одно – короткий сон и встреча рассвета на аэродроме. Впрочем – это был удел всех ДСП летом, так как полк в это время года летал много и с удовольствием.
Прошло полчаса и за это время я успел сдать стоянку под охрану часовому, проверив вместе с ним и разводящим все печати и замки на территории ТЭЧ, дождаться караульную машину на обратном пути, приехать с ней в караульное помещение, расписаться в журнале о сдаче стоянки и, выйдя оттуда на рулёжную дорожку, остановить возвращающийся с полётов АПА (аэродромный пусковой агрегат) – машину на базе «Урала». Всё – домой, как бы парадоксально это не звучало. Я сел в кабину и поставив АКМ между колен, начал предвкушать горячую пайку в столовой, где уже никого нет, и только полусонный наряд по кухне заканчивает приборку.
Автомат и патроны сданы в оружейную комнату, ещё слегка теплый ужин в - желудке, а сам я - в койке, лежу среди давно спящей казармы и впереди у меня …нет, не пять, а уже всего четыре часа до того момента, когда дневальный разбудит и …всё начнётся сначала – автомат в руки, кузов грузовика, спящий аэродром, караульное помещение, журнал, разводящий, приём стоянки у часового, промозглый рассвет, очень медленно становящееся тёплым утро, про мере того, как солнце поднимается над горизонтом.
Спать, спать…
Полк. Наряд ДСП. Окончание
Четыре часа пролетели, как пять минут и вот я встречаю раннее летнее утро на аэродроме. Восходящее солнце, едва показавшееся над капонирами, быстро начинает нагревать остывший за ночь воздух. Лёгкий озноб, временами пробегающий по моему, ещё окончательно не проснувшемуся телу, спрятавшемуся в робких попытках согреться в летнем солдатском обмундировании, почти ушёл, как и ушли, связанные с ним мысли о тёплой койке в казарме, горячем чае и хлебе с маслом, который должен был бы ждать меня в столовой…если бы я не был в столь ранний час здесь, на продуваемом всеми ветрами аэродроме, своего родного 66-го полка истребителей-бомбардировщиков. Такая уж доля дежурного по стоянке подразделения – есть такой наряд на службу в авиации – быть там, где надо, а не там, где хочется. Сегодня полёты в первую смену и все стоянки приняты у караула в начале шестого утра. Техники и механики первой эскадрильи, так же как и я, поднятые в половину пятого, уже вовсю работают на самолётах, стоящих в капонирах – идёт предполётная подготовка. Мне же ещё предстоит дождаться своих – ТЭЧ полка не зависит от начала и окончания полётов, у нас работа по распорядку дня – в 8 часов начало, в 17 – окончание. Значит, есть время подумать в одиночестве, не забывая при этом посматривать за ангаром и двухэтажным зданием ТЭЧ. Завтрак привезут к восьми часам на КП. Придётся протопать километр с небольшим, но только после того, как наш «Урал» высадит на бетонку моих друзей-механиков и кто-то, из моей группы регламентных работ подменит меня на время, надев повязку с буквами ДСП и взяв, переданный мной мой собственный АКМ с одним рожком, снаряжённый 30-ю патронами.
Так я думал, подставляя солнцу лицо и постепенно согреваясь. Аэродром оживал, воздух наполнялся звуками запускаемых реактивных двигателей. Уже приземлился МиГ командира полка, слетавший на разведку погоды и по рулежной дорожке, мимо меня, легко проскользил первый самолёт летающей сегодня эскадрильи, направляясь к взлетно-посадочной полосе.
Мне стало хорошо - лето, солнце, аэродром, самолёты …и радость, от того, что мне повезло служить в авиации, что АКМ, стоящий между моих колен, хоть и грозное оружие в умелых руках, но не основное для меня – механика по авиаоборудованию самолётов. Мои руки более привычны к отвёртке и гаечному ключу и голова занята мыслью не как попасть в цель из автомата, а как грамотно и аккуратно сделать свою работу на самолете.
Радовался я и тому, что, сменившись из наряда, завтра приеду на аэродром, переоденусь в техническую форму, получу задание начальника группы капитана Кирьянова, получу в инструментальной кладовой свой личный чемоданчик с ключами и отвертками, моток контровочной проволоки, переноску и отправлюсь работать в ангар, к ждущему меня там МиГу.
Тут ход моих оптимистических мыслей слегка замедлился из-за того, что вспомнил я как выливается на руки и за шиворот энное количество керосина из бака в гаргроте МиГа, когда приходится снимать для проверки, установленный там датчик уровня топлива. И никуда от этого не деться – зажатый в нише, в которую происходит уборка шасси при взлёте под левой плоскостью, а только отсюда и можно снять пресловутый датчик, я не могу отклониться от этой струйки топлива, пока аккуратно не выну датчик из отверстия в баке.
Да…однако, установка его после проверки на стенде на своё место – отдельная история.
Вставить датчик назад на своё место довольно просто – протиснулся в нишу, правой рукой взяв датчик за фланец и направив поплавок вверх, подаёшь его в отверстие. Хорошо – ничего на тебя уже не течёт, всё вытекло при съёме. Вот уже ввёрнуты от руки болты и ключом с карданным шарниром дожаты до необходимого момента затяжки. Главное не перестараться и сделать так, чтобы отверстия в головках болтов расположились после затяжки правильно – так, чтобы контровочная проволока, пройдя через эти отверстия и туго скрученная на выходе из них, не давала болтам провернуться и вывернуться, в конечном счёте, от вибрации в полёте. Одно из главных дел, чему меня учили полгода в школе младших авиационных специалистов – это правильно контрить всё, что надо контрить в самолёте.
А теперь вернёмся к самому процессу контровки болтов крепления датчика. Когда мне выпадала эта работа, я всегда мечтал, как бы хорошо было бы, если бы у меня были три руки. Почему? Да всё очень просто. Чтобы законтрить пару болтов на фланце «моего» датчика, которые располагаются так, что их не видно вовсе, а всё приходится делать на ощупь, надо: в первой руке держать гаечный торцовый ключ с карданным шарниром, во второй – переносную лампу, ибо в нише уборки шасси темно, ну просто совсем, а в третьей руке – зеркало на длинной рукоятке с тягой, для отклонения непосредственно самого небольшого зеркальца на нужный угол, чтобы увидеть всё таки эти «невидимые» пару болтов и суметь продеть контровочную проволоку в совсем небольшие отверстия в их головках.
А когда всё сделано и доложено технику группы для проверки, то можно, наконец распрямится, потянуться после довольно продолжительного нахождения в тесном пространстве и в очередной раз подумать о том, что кто-то в это время бежит по полю с криками «Ура!», копает окоп в полный профиль, ходит в караул через день, словом делает то, что не идёт ни в какое сравнение с моей «интеллигентной» работой на самолёте и …позавидовать самому себе.
Поднявшееся уже довольно высоко солнце не только согрело меня, а даже начало погружать в лёгкую дрёму, чему я не особенно сопротивлялся, зная точно, что услышу загодя звук мотора нашего «Урала», везущего в ТЭЧ первым рейсом офицеров-техников и прапорщиков-механиков, как только он подъедет к повороту на нашу стоянку, и я вполне успею принять бравый вид и доложить начальнику ТЭЧ о том, что во время моего дежурства никаких происшествий не произошло.
Дальше будет как обычно – проверив печать на входной двери в здание и на воротах ангара, техники пойдут в помещения групп переодеваться в техническую форму, получать задания на сегодняшний день от начальников групп, покурить до приезда механиков срочной службы, за которыми уже уехал наш тягач. Так всё и произошло спустя пять минут.
Ещё через полчаса «Урал» показался со стороны рулёжной дорожки и не заезжая на стоянку ТЭЧ остановился. Из кузова посыпались механики- солдаты и я почувствовал , что давно хочу есть и что пора отдавать автомат и повязку и отправляться на ИКП завтракать.
И вот я уже иду быстрым шагом по рулёжке, направляясь к заветной точке на аэродроме, где ждёт меня каша, горячий чай, двадцать грамм масла на куске белого хлеба и возможность не торопясь вернуться к своим обязанностям. Зачем спешить, когда ты сыт и весел, а до конца наряда осталось каких-то одиннадцать часов.
«Так думал молодой повеса, летя в пыли на почтовых…» - некстати всплыли в голове строки Пушкина, так как пыли не было и в помине – аэродромная рота не зря ела свой хлеб. Все рулёжки были чисты до безобразия.
Вот и показались столы, за которыми доедали свой завтрак механики первой эскадрильи и повар на раздаче, достающий из термосов черпаком кашу. Ветер донёс и аппетитный запах, исходящий от термосов…ну вот ещё чуть-чуть и…Но не тут то было, как выяснилось пару минут спустя, когда я подошёл к раздаче и собрался получить свою порцию энергии. Повар из батальона аэродромного обслуживания сбивчиво начал объяснять мне, что расход закончился из-за того, что….я уже не слышал его слов, погружаясь в обиду и злость от перспективы остаться голодным до обеда, когда мой завтрашний сменщик по наряду привезёт мне мою порцию в котелках из столовой.
Ладно, «на обиженных воду возят» – опять всплыли в памяти подходящие к месту строки, настроение, ещё пять минут назад радужное, стремительно покидало меня, и хоть я был уже «стариком», но повар из батальона был мне знаком, разве что наглядно. Зная это, я понимал, что чего-то требовать бессмысленно, чаю он, конечно нальёт, но хлеб без масла с кружкой чая – слабое утешение. И тут я увидел своего ДСЧ (дежурный по стоянке части), моего непосредственного начальника в этом наряде. Он выходил из здания КП, на ходу вытирая губы платком, и это означало, что товарищ лейтенант позавтракал только что и никто ему не сказал, что расхода на него нет и вот он сытый, и довольный идет в мою сторону. Я пошёл навстречу ему и когда он поравнялся со мной, отдал честь и доложил лейтенанту о своем неудачном визите на завтрак. Он выслушал меня и по выражению его лица я понял, что он не представляет себе что же ему делать, как выйти из этой ситуации, т.к. он тоже молодой лейтенант и никогда не знал этого повара, а если у того закончился расход, то что же он сделает и все в таком же духе. На моё счастье в этот момент рядом проходил начальник штаба подполковник Бялкин Марк Давыдович и видимо он услышал мой доклад. А дальше было так – начштаба сказал мне:
– Ефрейтор идемте со мной – и я послушно пошел следом за ним, ещё не до конца понимая, что всё это значит. Мы вошли в здание КП и оказались в помещении столовой лётного состава. Подполковник усадил меня за стол, застеленный белой скатертью, а подошедшей официантке сказал, что бы она накормила меня. И ушёл. Через минуту передо мной стояла фарфоровая тарелка с пюре и котлетой, вазочка с салатом и стакан чаю в подстаканнике. И ещё – белый хлеб с маслом. Масла было грамм 40, т.е. в два раза больше полагающейся мне нормы. Мне сразу стало хорошо, даже не просто хорошо, а чрезвычайно хорошо.
Не торопясь, я возвращался в ТЭЧ. По дороге думалось легко и весело. Неудачно начавшийся завтрак завершился «праздником живота». Ай да Марк Давыдыч! ЧЕЛОВЕК!
После этих утренних событий дальнейшая служба протекала в более спокойном русле. Солнце поднялось уже довольно высоко, воздух прогрелся и стало довольно жарко. По трансляции диспетчер объявил, что личному составу можно работать на технике сняв технические куртки, другими словами – раздеться по пояс, оставшись в брюках и беретах. Молодежь встретила объявление с радостью и тут же механики защеголяли по стоянке с голым торсом. Зато более старшие по возрасту прапорщики недовольно ворчали. В армии должно быть однообразие, но «старики» всеми правдами и неправдами уклонялись.
Что бы не мешать работе своим товарищам, ДСП обычно устраивался в тени большой армейской палатки, в которой хранились лестницы, стремянки, эстакады, ручные краны и лебёдки, а также другой такелажный инструмент, необходимый для проведения регламентных работ на самолёте. На столе стоял телефон и отсюда открывался отличный обзор на всю стоянку, так что любой прибывающий был виден издалека и дежурный успевал встретить его у ворот, осведомиться о цели прибытия и доложить начальнику ТЭЧ. Впрочем, коллеги-эскадрильцы запросто приходили по делам и это были рабочие моменты, не требовавшие точного выполнения устава.
Незаметно пришло время обеда, и стоянка опустела – офицеры уехали в техническую столовую, а механики в столовую в расположении полка. Снова я один на стоянке, сижу в тенёчке, поглядываю по сторонам, жду, естественно, что мне привезут поесть. Надо сказать, что обед дежурным привозили товарищи, получив его в столовой в котелках. В одном было первое, во втором – второе, а во фляжке – кисель или компот. Летом это было хорошо, пища не остывала, а вот зимой, пока её довезут по морозцу до аэродрома…приходилось есть прохладное, если не сказать – холодное.
Вот котелки у меня в руках, автомат за спиной и я удалился в курилку, где стояли скамейки по кругу, а в центре был стол. И приступил к принятию пищи.
В это время в группе ЛИК, которая занималась газовкой выходящих с регламентных работ МиГов, начался этот, надо сказать, весьма шумный процесс. Суть в том, что закреплённый металлическими канатами самолёт, стоящий перед отбойником - конструкцией в виде наклонного листа стали, расположенный примерно под углом в 45 градусов и служащий для отведения струи горячих газов из сопла реактивного двигателя вверх, «гонялся» техником группы на всех режимах и грохот от этого стоял неимоверный. В это время разговаривать поблизости было невозможно, приходилось кричать, а стёкла в здании ТЭЧ дрожали.
Под такой аккомпанемент я и обедал и был очень удивлён, когда после этого, собрав котелки пошел в здание помыть их и встретил по пути начальника ТЭЧ капитана Голуба, который, остановив меня спросил, где это я болтаюсь и почему не реагирую на объявления по трансляции и что он меня уже давно ищет и т.д. На что я резонно заметил товарищу капитану, что я не слышал объявлений по трансляции из-за газовки, а вообще – виноват. На этом инцидент был исчерпан и я, поставив котелки, отправился выполнять приказание капитана.
Прошло ещё пару часов и вот я стою и смотрю вслед нашему тягачу, увозящему в казарму отслуживших ещё один день товарищей, вернее отработавших, ибо назвать службой то, что мы делали на самолёте, было бы неправильно. Мы работали и работали в удовольствие – вот ведь в чём дело. И пропахшие больше других керосином механики по самолёту и двигателю, и серьёзные вооруженцы, и чистенькие прибористы и электрики, ребята из группы САПС (системы аварийного покидания самолёта), а также наши слесари и сварщик из группы СМГ (слесарно-механическая группа).
Ещё немного, ещё чуть-чуть и из остановившегося вдалеке на рулёжке знакомого до боли ГАЗ-66-го, выпрыгнул с автоматом в руках мой товарищ Вовка Деенков и быстрым шагом направился ко мне.
Вот и заканчивается мой очередной наряд на службу – очень неплохой наряд – дежурный по стоянке подразделения.
Полк. Обычный день
Незаметно проходит время. Уже год службы в полку позади. Дни следуют за днями, и все они, в основном, похожи один на другой. Я уже привык к белым ленинградским ночам, к форсажному рёву наших МиГов, взлетающих прямо над спящей казармой, к ночным возвращениям с полётов друзей – эскадрильцев. Мы уже многое умеем делать на самолёте, кожа на руках огрубела и пальцам держать гаечный ключ сподручнее, чем скажем, авторучку, чтобы написАть письмо домой. Моё хэбэ ушито и постирано в слабом хлорном растворе, к нему пришиты новенькие голубые погоны и петлицы, на поясе – кожаный ремень, заменивший «дубовый» шмасовский из кожзаменителя, а на груди справа, красуется значок специалиста второго класса, и вот-вот, через пару недель, я заменю его на новый – первого класса. Приказ уже подписан, по сведениям друга – писаря строевой части.
В общем – всё нормально. ШМАС дал нам знания, а полк сделал из нас полноценных механиков.
А теперь немного о самом обычном дне службы в полку.
Подъём в шесть тридцать. Дежурный по эскадрильям громко оповещает нас о начале нового дня и даёт нам понять, что пора вставать – т. е. звучит команда – «Полк! Подъём!». И процесс начинается – поднимаются с кроватей все, но с разной скоростью. Сначала "молодые", потом согласно полковой табели о рангах и остальные – "шнурки", потом "старики". Вставшие, идут в тапочках, с полотенцами на шее и с зубными щётками в умывальник и здесь холодная вода делает своё дело – не проснувшиеся просыпаются окончательно. В чём сила армии – в постоянном воздействии на солдата, что бы служба мёдом не казалась. И начинается этот процесс в умывальнике. Никакой горячей воды, никаких нежностей и послаблений – холодная вода - лучший способ привести бойца в боеготовое состояние.
Затем зарядка. Процесс в полку достаточно стихийный. Если на улице тепло и солнечно, то и есть желание руками помахать и на турнике подтянуться, а если дождь или холод, то молодые, конечно, обязаны, а вот остальные ищут способ избежать неприятной процедуры. Тут годится всё – и, выйдя, свернуть за казарму и затаиться от старшины, а лучше всего зайти в «предбанник» мастерской по ремонту обмундирования, благо он располагался вдалеке от спортгородка и вмещал достаточное количество «ветеранов ВВС». Но были случаи, когда весь полк, как один человек, усердно выполнял все положенные комплексы упражнений. Так бывало, когда утром в казарме появлялся начальник физподготовки полка, майор Дубинин и очень бодро объявлял о том, что он лично проведёт сегодня зарядку.
И проводил, сомолично делая упражнения – куда уж тут было податься. Благо, что это было нечасто, да и погоду майор всегда выбирал хорошую.
Вернувшись в казарму, мы успевали прослушать прогноз погоды полковой метеостанции. Репродуктор висел над входом в спальное помещение и в голове до сих пор крутятся пару фраз из него – « облака слоисто- кучевые, кучево- дождевые…нижний край облачности…»….
Потом завтрак. Послужив с полгода в полку и сбросив ещё пару килограмм после ШМАСа, достигнув массы тела в 68 кг, я уже частенько утром кашу есть не хотел, а ограничивался чаем и хлебом с маслом. Зато обед шел на ура, несмотря на небогатый выбор блюд (это – шутка, про выбор, конечно).
Потом строем шли к КПП и, дождавшись своего тягача, опять - таки по ранжиру, занимали места в кузове, и можно было с десяток минут поглазеть на утренний город, и немногочисленных прохожих, среди которых иногда встречались и девушки.
Аэродром встречал ветром, почти всегда, огромное открытое пространство продувалось насквозь.
Наш ДСП менял часового роты охраны, стоянка открывалась, мы шли в свои группы, переодевались в техническую форму. Шкафы для переодевания стояли в одной из комнат нашей группы. Здесь же переодевались и прапорщики – механики и офицеры – техники.
Интересен был этот утренний процесс. Приехавшие из Ленинграда, из дома, прапорщики, а у нас были двое таких - Шура Реснеев и Алексей Алексеевич Козлов и гражданские механики-ленинградцы Женя Зейда и Толя Бекелев – рассказывали что-то из городской жизни. Здесь же можно было услышать анекдот. Было как-то хорошо, и эта отдушина была приятна сама по себе. С молодыми прапорщиками мы солдаты, были на «ты», как и с нашими гражданскими механиками, служащими Советской Армии. Это было нормально. С нашими лейтенантами-техниками – конечно на «Вы». Как и с прапорщиком Козловым – возраст его был около сорока, он был разведён, и по этой причине слегка задумчив и частенько на своей волне. Это часто было причиной шуток коллег-прапорщиков и лейтенантов.
Затем начальник группы капитан Кирьянов давал задания всему личному составу группы и мы, получив инструмент, расходились на самолёты.
Снять агрегат, принести в лабораторию, поставить на стенд и вместе с техником группы проверить.
А потом – снова на самолёт. Устанавливать агрегат. Доклад об окончании установки, проверка правильности установки техником группы. Расписаться в журнале.
В этой связи хорошо запомнился случай, когда я, установив снятые ранее приборы в кабине самолета на приборную доску, подсоединил к ним дюриты(шланги), зажал хомутами и стал закрывать приборную доску. Но, как выяснилось потом, я не совсем аккуратно подсоединил шланги. Пришлось пересовывать дюриты, путаясь в хитросплетении заприборного пространства. Кто хоть раз, заглядывал за приборную панель, тот знает как там много всего – дюриты, ШР (штепсельные разъемы), провода и всё это должно быть правильно подсоединено к приборам на панели. И это в придачу, был первый регламент на МиГ-21-м в ТЭЧ, после МиГ -17-х. Все волнуются, диспетчер – прапорщик Карасёв сверху из диспетчерской, по трансляции напоминает отстающим, что их время работы на самолёте заканчивается.
А у меня не закрываются замки приборной панели. Сбегал в лабораторию, принёс силовую отвёртку, как раз для таких случаев – уф, закрыл.
Меня уже выгоняют из кабины радисты – пришло их время.
Мокрый от пота, пришёл в группу, доложил начальнику. Расписался.
На сегодня всё.
Построение после рабочего дня. Офицеры уезжают, мы остаёмся ждать второго рейса.
Всё те же - три с небольшим километра до казармы. Едем и разглядываем вечерний город.
КПП.
Выгружаемся из «Урала», идём в казарму.
Чистка сапог, старшина не дремлет. Строем в столовую. Ужин. Жареная рыба. Каждый день. Рыба хорошая и вкусная. Но гарнир – капуста кислая, тушёная. Едим рыбу, пьём чай.
Кто не наелся - идёт в чайную. Колбаса докторская, пряники, лимонад.
Чуть позже – спортгородок.
Подъём переворотом, выход силой, кто может – делает «склёпку».
Молодые, здоровые. Мы уже обязаны уметь делать «дембельский выход» на турнике. Отрабатываем его. Выпендриваемся друг перед другом.
Потом – ленкомната, телевизор. Свободное время.
Половина одиннадцатого – время вечерней поверки и отбой.
Умылись – отбились.
Казарма затихает.
День прошёл.