Книга «Архитектура без архитектора» вошла в лонг-лист премии «Просветитель». Руководитель проектов издательства СЛОВО/SLOVO Карина Ерицян поговорила с ее автором Андреем Ивановым об интересе к теме вернакулярной архитектуры, о будущем городов и о сохранении исторических зданий.
– Андрей, Ваша книга «Архитектура без архитектора. Вернакулярные районы мира» стала событием как в книжном, так и архитектурном сообществе. Она – лауреат книжной премии «АРХМОСКВА-2024» в номинации «Лучшее исследовательское издание по архитектуре». Буквально на днях стало известно, что книга попала в лонг-лист грядущей премии «Просветитель». Как Вы думаете, с чем связан такой успех и интерес к книге?
– Я пока не стал бы говорить о каком-то особенном успехе в архитектурном мире, во всяком случае я не очень его ощущаю. Штука в том, что эта книга – действительно первая оригинальная книга на русском языке, прямо посвященная вернакуляру. Причем не только как «архитектуре без архитектора», но и как явлению культуры. Это новый для нас термин и новая тема. И если какой-то успех и есть, то он скорее от удивления, что об этом можно сочинить целый том, чем от понимания сути явления. И еще – профессиональному архитектору трудно признать, что «архитектуру», которые многие все еще понимают как «высокое», чуть ли не сакральное искусство, могут создавать простые мастера и у них это неплохо получается.
Тут я хотел бы поблагодарить издательство «Слово», не побоявшееся за эту тему взяться. Если б не ваша инициатива, я, может быть, и не решился бы интегрировать в книгу свои на тот момент довольно разрозненные исследования и размышления о вернакуляре.
Ну а читателям, возможно, интересно увидеть, что довольно разные, не связанные между собой места и среды в разных концах планеты имеют что-то общее – непреднамеренную красоту, обаяние рукодельности, глубину истории местного мастерства.
– Как Вы увлеклись этой темой, с чего все началось?
С Каракола – города на восточной оконечности озера Иссык-Куль в Кыргызстане. Я попал туда по работе в 2002 году – и обалдел. Я увидел хорошо сохранившийся – как нигде в России – русский исторический город, состоявший из одно- и двухэтажных оштукатуренных срубов, украшенных прорезными деревянными наличниками и подзорами, крылечками и светелками, но главное – искусно исполненными алебастровыми полуколоннами, которые прикрывали выступавшие из стен «хвосты» бревен. И эти полуколонны были выполнены по канонам Палладио! Разгадке этого чуда я посвятил пару последующих лет. И в моей газетной публикации 2003 года, а потом в книге о Караколе, изданной в Бишкеке в 2004 году, у меня впервые появляется это слово в составе понятия «каракольский вернакуляр». Архитекторов не было – были русские мастера-строители, приехавшие туда в ходе российско-имперской колонизации Туркестана во второй половине XIX века, привезшие с собой «родные» паттерны и технологии, но добавившие к ним почерпнутые из книг образцы «высокого» архитектурного декора. Это хрестоматийная вернакулярная практика, которую я и изучаю с тех пор в самых разных местах.
– Как Вам кажется, будущее городов – это сохранение исторических зданий, даже если они выглядят непрезентабельно, или все снести и построить новый мир?
Никому еще за всю историю человечества не удавалось построить «новый мир». Все такие попытки заканчивались крахом. И слава богу! Органичный мир вырастает сам, в длительности многопоколенческого человеческого труда. Старые здания – очень важная часть этого мира, и, не сохраняя их, мы лишаем себя и своих потомков принадлежности к своей истории – то есть возможности жить органично. А будущее у городов – разное. У тех, где понимают ценность своей исторической среды и сохраняют ее, – одно. У тех, где ее уничтожают, – другое.
– Приведите, пожалуйста, три наиболее удачных современных примера работы с исторической застройкой, памятниками архитектуры или вернакулярными районами.
С отдельными зданиями легче. Например, Новый музей в Берлине архитектора Дэвида Чипперфильда. При реконструкции руинированного в войну здания он сохранил все приметы его подлинной истории (старая кладка, слои штукатурки, солдатские граффити и т. д.) и добавил смелые контрастные нововведения там, где подлинные фрагменты не сохранились. Получился увлекательнейший архитектурный театр, где само здание рассматривать интереснее, чем экспонаты.
Подобным образом в России сделаны флигель Музея архитектуры «Руина» в Москве, архитектор Наринэ Тютчева, и «Арсенал» в Нижегородском кремле, архитектор Евгений Асс (они, естественно, работали со своими командами).
С вернакулярными районами намного сложнее.
Вы говорите «работа». Чья? Тут я вижу два вектора.
Бывает осознанная, направленная на сохранение долговременная работа города, активистов, профессионального сообщества (урбанисты, архитекторы, реставраторы) и подключаемых жителей. Тогда получается, например, «исторический район Челси» (Chelsea Historic District) – охраняемая государством и городом часть вернакулярного района Челси в Нью-Йорке – возможный кейс моей будущей книги.
А из упомянутой книги – фахверковый центр Кведлинбурга в Германии, Большой Бегинаж в бельгийском Лёвене, деревянные города Экфьё в Швеции и Порвоо в Финляндии.
А другой вектор, мной особенно любимый, – саморевитализация.
Это, прежде всего, армянский Гюмри. Там процесс сохранения складывается из множества «низовых» действий «простых» горожан, наследующих неписаный городской «кодекс» и традиционные для этого города вернакулярные практики. Так что не такие уж они «простые», раз им удается постепенно вылечивать израненный землетрясением городской центр и делать его все красивее и живее год от года.
– Есть ли вернакуляр в Москве? Где, какой?
Москва – город-монстр, весь последний век рьяно исполняющий роль имперской столицы. Вернакуляр тут был, да сплыл. Я не устаю восхищаться фотографиями застройки Зарядья, снесенной ради восьмой сталинской высотки, района Собачьей площадки, погибшего под катком Нового Арбата… Таких мест, где от живого старого вернакулярного города не осталось ничего, в Москве слишком много. А из мест, где что-то осталось, я люблю Ивановскую горку (в последнее время ее ошибочно называют Китай-городом), переулки Остоженки – Пречистенки, где остатки вернакуляра пока выживают среди новаций «Золотой мили».
Московский контраст вернакуляра и империи хорошо передан в последней киноверсии «Мастера и Маргариты». Тем, кому интересно, советую пересмотреть фильм под этим углом.
– Ваш любимый пример вернакуляра в Армении?
Гюмри, о котором я уже говорил. Этот живой вернакулярный город абсолютно уникален в масштабе всего Южного Кавказа. А в Ереване – Старый Норк, еще один пример успешной низовой саморевитализации исторического вернакулярного района.
– Как, на Ваш взгляд, объяснять людям, в том числе тем градоначальникам, которые любят все старое сносить ради временной выгоды, что на самом-то деле старину выгоднее, дальновиднее и мудрее сохранять и бережно реставрировать (при необходимости)?
Градоначальникам что-либо объяснять бесполезно. До тех пор пока у них не потребуют сохранения старины их избиратели, начальники будут делать то, что приносит им и их друзьям-девелоперам большие и, главное, быстрые деньги. То есть сносить то, что, на их взгляд, плохо лежит, и строить на этих местах то, что в данный момент хорошо продается. В Ереване это Северный проспект, а прямо сейчас – Фирдус.
Северный проспект я увидел постфактум, а вот уничтожение Фирдуса идет на моих глазах. Сколько же подобного рода городских неформальных рынков спасено и прославлено в мире! Челси-маркет в упомянутом районе Манхеттена, Фаней-Холл в Бостоне, Ковент-Гарден в Лондоне… Все они стали не только крутыми туристическими достопримечательностями, но и триггерами ревитализации окружающих территорий.
И какой замечательный живой рынок можно было обустроить в Фирдусе, сохранив его старую застройку и низовую торговую активность и дополнив ее современными практиками! Горько…
Объяснять же надо прежде всего людям. И ничего, что от них сохранение вроде бы напрямую не зависит. Это пока. Именно это я и пытаюсь делать своими книгами.
– Есть ли у Вас любимый город? Какой, почему?
Любимый город – тот, где есть любимые люди. Это мой родной Мелитополь – там любимые люди были, но для меня они в нем есть и сейчас. Мне больно, что я не могу больше туда поехать, окунуться в места своего детства, сходить на кладбища… Но он живет в моем сердце, и, может быть, я напишу о нем эссе-воспоминание – только немного страшно за это браться…
Это Ереван – несмотря на все его перманентное варварство по отношению к старой застройке. Это Гюмри, где еще жив чернотуфовый вернакулярный домик, построенный руками дедушки и бабушки близкого мне человека.
Это города совместных путешествий. Из последних – Нью-Йорк. Город-мир.
Из самых последних – Мадрид. По приезду оказалось, что мы будем жить на площади Санта-Ана – в сердце довольно необычного, придуманного городом вернакулярного района Barrio de las Letras (Литературный квартал). Надеюсь, это не случайно. Как и то, что с двумя из гениев этого места – Сервантесом и менее известным испанским писателем-модернистом Рамоном дельВалье-Инкланом – меня роднит одна довольно существенная особенность. Расскажу об этом в будущей книге.
Приобрести книгу с автографом Андрея Иванова можно ЗДЕСЬ