3 июля 1897 года – одна из возможных дат принятия решения о создании Московского Художественного театра.
Как-то летом режиссёр-любитель Константин Сергеевич Алексеев получил от одного известного в кругах московской интеллигенции драматурга письмо, в котором содержалось предложение: «Я буду в час в „Славянском базаре“ — не увидимся ли?»
Та встреча, в отдельном кабинете ресторана "Славянский базар", уже известного к тому времени театрального деятеля, актёра и режиссёра Константина Сергеевича Станиславского и опытного педагога и драматурга Владимира Ивановича Немировича-Данченко стала решающим для русского театра. Через год с небольшим режиссёр-любитель и драматург стали основателями первого режиссёрского театра в России, который мы знаем как Московский Художественный театр имени Чехова.
«Счастливы приходящие вовремя. Московский Художественный театр пришёл вовремя» — так писал о зарождении первого в Российской империи режиссёрского театра критик и преданный поклонник МХТ Николай Ефимович Эфрос.
К началу XX века русский театр подошел в весьма плачевном состоянии. Это было связано в первую очередь с тем, что реалистические направления на сцене стали приходить в упадок. Их сменили декламация, нарочитая театральность, и, самое главное, было полное отсутствие реальной школы актерского мастерства. Одним из знаменательных событий, повернувших театральную историю в нужном направлении, стала встреча Владимира Ивановича Немировича-Данченко и Константина Сергеевича Станиславского. Она состоялась в 1897 году в Москве, в ресторане «Славянский базар», и продолжалась 18 часов.
В книге «Моя жизнь в искусстве» Константин Сергеевич вспоминал об этой дискуссии:
«Мировая конференция народов не обсуждает своих важных государственных вопросов с такой точностью, с какой мы обсуждали тогда основы будущего дела, вопросы чистого искусства, наши художественные идеалы, сценическую этику, технику, организационные планы, проекты будущего репертуара, наши взаимоотношения».
На встрече Станиславский и Немирович-Данченко ещё не имели чёткого представления о том, каким должен быть новый театр. Тем не менее они обсудили состав труппы и оформление зала. Несмотря на расхождение взглядов, реформаторам удалось распределить обязанности: литературно-художественное направление было поручено Немировичу-Данченко, а художественное — Станиславскому.
В ходе этой встречи была сформулирована программа нового театра, в целом основанная на тех же новаторских принципах, которые проповедовали парижский "Свободный театр" Андре Антуана и берлинская "Свободная сцена" Отто Брама: ансамблевости, подчинения всех компонентов спектакля единому замыслу, достоверности в воссоздании исторического или бытового антуража.
"Мы протестовали, – писал К.С. Станиславский, – и против старой манеры игры… и против ложного пафоса, декламации, и против актерского наигрыша, и против дурных условностей постановки, декораций, и против премьерства, которое портило ансамбль, и против всего строя спектаклей, и против ничтожного репертуара тогдашних театров".
Придумали лозунги, определяющие политику театра. И, конечно, обсудили авторов и репертуар. Во время встречи в «Славянском базаре» Станиславский с Немировичем-Данченко даже составили этический кодекс, в котором содержались такие афоризмы:
«Нет маленьких ролей, есть маленькие артисты»;«Сегодня — Гамлет, завтра — статист, но и в качестве статиста он должен быть артистом…»;«Поэт, артист, художник, портной, рабочий — служат одной цели, поставленной поэтом в основу пьесы».
Немирович-Данченко обратился в Московскую городскую думу с просьбой о субсидии с мотивировкой, что Москва, как никакой другой город, нуждается в общедоступных театрах.
"Москва, обладающая миллионным населением, из которого огромнейший процент состоит из людей рабочего класса, более, чем какой-нибудь из других городов, нуждается в общедоступных театрах".
Уже через год был создан Художественно-общедоступный театр, но через несколько лет от слова «общедоступный» пришлось отказаться из-за дороговизны билетов. Во главе Художественно-общедоступного театра стали В.И. Немирович-Данченко – директор-распорядитель и К.С. Станиславский – директор и главный режиссёр.
Основу труппы составили воспитанники драматического отделения Музыкально-драматического училища Московского филармонического общества, где актёрское мастерство преподавал В.И. Немирович-Данченко, и участники любительских спектаклей, поставленных К.С. Станиславским в "Обществе любителей искусства и литературы".
Станиславский вспоминал разговор о кандидатурах для будущей труппы МХТ, происходивший в «Славянском базаре»:
— Вот вам актёр А., — экзаменовали мы друг друга. — Считаете вы его талантливым?
— В высокой степени.
— Возьмёте вы его к себе в труппу?
— Нет.
— Почему?
— Он приспособил себя к карьере, свой талант — к требованиям публики, свой характер — к капризам антрепренёра и всего себя — к театральной дешёвке. Тот, кто отравлен таким ядом, не может исцелиться.
— А что вы скажете про актрису Б. ?
— Хорошая актриса, но не для нашего дела.
— Почему?
— Она не любит искусства, а только себя в искусстве.
— А актриса В. ?
— Не годится — неисправимая каботинка.
— А актёр Г. ?
— На этого советую обратить ваше внимание.
— Почему?
— У него есть идеалы, за которые он борется; он не мирится с существующим. Это человек идеи.
— Я того же мнения и потому, с вашего позволения, заношу его в список кандидатов.
К открытию театра готовились очень ответственно. Для первого сезона были выбраны разноплановые пьесы: «Самоуправцы» Писемского, «Венецианский купец» Шекспира, «Антигона» Софокла и «Чайка» Чехова. Подготовка к открытию театра совпала с ликвидацией цензурных ограничений на произведение «Царь Федор Иоаннович» Алексея Толстого.
Премьерный спектакль на сцене Художественно-Общедоступного театра — таким было первое официальное название МХТ — был сыгран по находившейся до этого 30 лет под цензурным запретом пьесе Алексея Толстого «Царь Фёдор Иоаннович». Постановка кардинально отличалась от того, что зрители конца XIX века привыкли видеть на сценах других театров: все костюмы соответствовали археологическим образцам, декорации с предельной точностью повторяли образ Москвы конца XVI столетия, а любая роль, даже актёра массовых сцен, была филигранно проработана в каждой реплике и жесте. Подготовка к спектаклю шла на неслыханных ранее условиях: все артисты беспрекословно подчинялись замыслу режиссёра, который стоял во главе творческого процесса.
Всего для подготовки спектакля «Царь Фёдор Иоаннович» было проведено 74 репетиции, длившихся в общей сложности 244 часа. Такие темпы работы были невиданным ранее явлением для русского театра.
Подбор актёров для пьесы, в которой действующими лицами являются царские персоны, был особенно предусмотрительным. Помимо того, чтобы утвердить наиболее талантливых исполнителей, Станиславский с Немировичем-Данченко должны были подумать и о цензуре. Во власти очень пристально следили за тем, кем и как исполняются роли царей.
Шесть претендентов читали Станиславскому Фёдора: Иван Москвин, Александр Адашев (Платонов), Владимир Ланской, Иван Кровский (Красовский), Всеволод Мейерхольд и Иоасаф Тихомиров. По прошествии репетиций режиссёрам пришлось выбирать между двумя талантливыми артистами: Всеволодом Мейерхольдом и Иваном Москвиным. В одном из писем Немировичу-Данченко Станиславский писал:
«Кто Фёдор?.. это главный вопрос. Теперь мне стало казаться, что она удастся одному — Мейерхольду. Все остальные слишком глупы для него».
Однако лучшим исполнителем был признан Москвин, что оказалось большой неожиданностью для зрителей, привыкших видеть в роли царей состоявшихся маститых артистов. Москвину было всего 24 года.
Чтобы помочь актёру избавиться от напрашивающегося в этой роли царского апломба, Немирович-Данченко репетировал с Москвиным в сторожке дворника. Это помогало внутренне приземлить актёра, сделать невозможными громкие слова и широкие жесты.
Впоследствии Москвин играл на сцене Московского Художественного театра царя Фёдора на протяжении 47 лет.
Нельзя не сказать о гигантской по тем временам массовке: в спектакле было занято 73 актёра массовых сцен. Это объясняется очередным нововведением Станиславского: режиссёр обязал всех актёров, не занятых в ролях, участвовать в «толпе». Новшество Константина Сергеевича вторило принципу Художественного театра: «Нет маленьких ролей, есть маленькие артисты». Для режиссёра было важно, чтобы участие в спектакле в качестве актёра массовых сцен перестало быть для артистов чем-то унизительным или уязвляющим их самолюбие.
Благодаря такому подходу Станиславского появилась одна из самых удачных сцен спектакля — сцена на мосту через Яузу, в которой стрельцы ведут Шуйских, закованных в кандалы, в тюрьму. Неуправляемая живописная толпа, бросающаяся на защиту Шуйских, поражала зрителей бунтовской энергетикой.
В письме Немировичу-Данченко от 12 июня 1898 года Станиславский говорил о декорациях:
«Почти все макеты для „Царя Фёдора“ готовы. Ничего оригинальнее, красивее этого я не видывал. Теперь я спокоен и могу поручиться, что такой настоящей русской старины в России ещё не видывали. Это настоящая старина, а не та, которую выдумали в Малом театре».
Оформление художественного пространства в спектакле было особенным: костюмы и декорации отличались филигранной точностью воспроизведения исторического быта. Во многом это было достигнуто благодаря таланту художника Виктора Симова, с которым Станиславский работал ещё в Обществе искусства и литературы.
После премьеры все критики писали про «почти музейные» костюмы, придуманные Симовым. Например, в газете «Курьер» на следующий день после премьеры критик Сергей Голоушев отметил в рецензии:
«Костюмы точно сняты с плеч всех этих Шуйских и Мстиславских, хранились в сундуках и теперь снова перед вами».
Репетиции МХТ в Пушкино закончились 23 августа 1898 года. До премьеры оставалось меньше двух месяцев. Начались финальные репетиции в Москве в Охотничьем клубе и в «Эрмитаже» в Каретном ряду. По приезде в Москву Станиславский сразу отправился на репетицию, после которой окончательно признал гений Москвина в письме к Марии Лилиной:
«Москвин играл (хотя, говорят, он был не в ударе) так, что я ревел, пришлось даже сморкаться вовсю. Все в зале, даже участвующие, сморкались. Молодчина!»
(Из письма к Марии Лилиной.)
14 октября 1898 года на премьеру Художественно-Общедоступного театра явилась большая часть московской творческой интеллигенции. Актёры, художники, театральные критики пришли, чтобы оценить заявку литератора и режиссёра-любителя на новый театр. По воспоминаниям Николая Эфроса, общая атмосфера среди зрителей была оживлённой, а во время «шумного говорливого антракта» многие выражали «склонность поиронизировать». Когда спектакль начался, публика своим видом демонстрировала скуку и пренебрежение к тому, что происходило на сцене: люди переговаривались, зевали, рассматривали интерьер зрительного зала. Однако их сердца начали потихоньку оттаивать, когда показались изысканные декорации XVI века, появились величавый Годунов и трогательный Фёдор. В последней сцене спектакля, где Фёдор узнаёт о смерти царевича Дмитрия, Москвин в отчаянии и беспомощном исступлении произносил реплику: «А я — хотел добра, Арина! Я хотел всех согласить, всё сгладить». На этой финальной точке в зале, где собрались люди с изначальной целью высмеять самоуверенных режиссёров-любителей, сылашлись всхлипывания.
Спектакль кончился. В зале небольшая заминка. Перед Станиславским в эту минутную паузу проносились самые ужасные мысли о провале. И тут публику разорвали оглушительные овации.
Через десять лет после открытия Художественного театра Николай Эфрос, преданный театральный критик МХТ, написал, что в «Царе Фёдоре Иоанновиче» воссоздавались «тихие будни современности вместо пышных исторических картин»:
«Можно было ставить только „по-мейнингенски“ трагедии Алексея Толстого, в горячем увлечении точностью и живописностью исторического быта. С постановки „Царя Фёдора Иоанновича“ начал Художественный театр свою жизнь, и она была торжетвом мейнингенских влияний и увлечений».