Родила мёртвого сына на 22-й неделе беременности. На этом сроке он был маленьким, но уже сформированным малышом.
В российской больнице столкнулась с ужасным отношением к женщинам, потерявшим ребёнка. Врачи считали его просто плодом.
Лежала в гинекологии, принимала таблетки, но всё равно не смогла родить. В итоге в палате мне поставили окситоцин, и меня перевели в родзал. Но и там я рожала на кровати при соседях.
Мне не позволили даже взглянуть на малыша. Потом врач сказала: «Чего ты плачешь? Дома ещё двое мальчиков. Кто там у нас? Мальчик? А дома кто? Два мальчика? Ну вот и не плачь, девочка нужна».
Мне не разрешили похоронить сына, для них он был просто плодом.
Изучая этот вопрос, я узнала, что в Европе даже при ранней беременности отдают ребёнка, делают отпечатки и приглашают имама или священника для проведения обряда прощания. Можно пригласить мужа и близких родственников.
А у нас даже на 22-й неделе, когда ребёнок почти такой же, как обычный, мне не отдали его.
Сейчас в хороших перинатальных центрах спасают и выхаживают детей с 700–800 г веса. Но когда ребёнок рождается мёртвым, он автоматически становится плодом, не заслуживающим ничего.
Конечно, нашей системе здравоохранения есть куда расти.
Сейчас вспоминаю, что после родов хотела взять малыша, но пожилые соседки сказали: «Не надо, не надо, зачем, не смотри». Игла от капельницы была в моей руке. Сейчас ругаю себя за то, что не вырвала её и не взяла малыша, хотя бы прикоснуться. Мне так его не хватает до сих пор.