ГЛАВА 8
– Ты как будто стала жить богато. В добрый час сказать, в худой помолчать, – заметил Иван-царевич. Мы сидели на крыльце, пригревшись на солнышке. Я отхлебнула из кружки теплое козье молоко и посмотрела на него в упор:
– Действительно! Не знаешь, случайно, откуда просители-дарители дорогу к моему дому знают? Прокляну ведь! Кто тебя просил?
Иван рассмеялся. Виноватым он не выглядел:
– Нечего сидеть тут одной. Не по-человечески это.
– Ты мне не брат и не сват! – отрезала я. Кажется, кудрявому просто нравилось меня злить. – Я сама решаю, как жить.
– Ну, переехать ты сможешь навряд ли. У тебя даже лошади нет, – хохотнул Иван и добавил, пока я на него не набросилась: – Пора проведать хворого.
Раненый так упорно цеплялся за жизнь, что я сама поверила – этот встанет. Каждый день я обрабатывала рану, со страхом ожидая признаков воспаления. Заставляла много пить – не только травяные сборы, но и бульон с протертыми овощами. Сгибала и разгибала руки, ноги, массировала мышцы. Иван таскал его во двор, пробовал ставить на ноги. Сегодня был пятый день с тех пор, как они нагрянули в мой дом, и я велела:
– Попробуй поговорить с ним. Пора.
Я видела, что сознание у мужчины ясное. Он понимал все обращенные к нему слова. Очевидно, не страдал амнезией, иначе выглядел бы испуганным. Осталось понять, есть ли нарушения речи. Заодно узнаем, кого это Иван притащил.
Я слегка подсластила отвар шиповника мёдом и привычно напоила раненого, держа кружку у его губ. Тот благодарно моргнул в ответ. Я оглянулась на царевича и показала ему глазами – давай, мол, вспоминай, о чём только что говорили. Иван сел рядом и спросил без обиняков:
– Как тебя зовут?
Мужик облизнул губы и прохрипел:
– Соловей.
– Разбойник? – насмешливо уточнила я, не имея в виду ничего такого, но лицо мужчины перекосилось от гнева:
– Чё сразу! Что ты знаешь! Ты ничего обо мне не знаешь! – столько слов за раз дались ему с трудом. Лоб покрылся испариной, загорелое лицо побледнело, и раненый откинулся на подушки, тяжело дыша.
– Не трать силы, – посоветовал Иван. – Эта, может, и знает. Яга ведьма. Она не хотела обидеть.
– Если бы хотела, ты бы уже издох, – спокойно заметила я, потому что это была правда, но царевич сердито зыркнул на меня и покачал головой. Ничего, что они оба здесь не дома, а в гостях? Я поспешно вышла во двор, пока не ляпнула ещё чего-нибудь, за что Иван решит сжечь меня на костре. Или как тут поступают с ведьмами. Проверяют – тонет ли?
– Зачем так сказала? – беззлобно спросил Иван, догнав меня на улице. – За клевету откупиться не просто.
– Случайно вырвалось. Забудем, – неожиданно навалились усталость и безразличие. Как же надоело следить за каждым словом, оправдывать чьи-то ожидания и ловить на себе косые взгляды. Я осталась одна в лесу, чтобы дожить остаток дней в свое удовольствие! Не удержавшись, напомнила вслух: – Я вас сюда не звала, Иван. И я не ведьма.
– Лучше бы тебе ей быть, – покачал головой царевич. – Иначе беды не оберешься. Откуда в тебе столько яда, Яга? Пусть жизнь не всегда долгая, разве она не прекрасна?
– Она бессмысленна, – ответила я, и почувствовала себя старой ворчливой бабкой рядом с румяным веселым богатырем. Недалеко от истины по местным меркам.
– Говорил с людьми в деревнях. Ты многим помогла. Вот и смысл!
– Не собиралась я никому помогать! Просто скучно было, – я хлопнула Ивана по плечу и улыбнулась: – Однажды шутки ради велела бабе молчать две седмицы. Её муж поколачивал, жизнь невеселая, вот и пришла ко мне. Что ты думаешь! Помогло! Заплатила мне чем могла, ушла довольная. А потом прибегает её муж и просит – прокляни её ещё раз, чем хочешь отдарюсь, мол.
Иван засмеялся и ржал так заразительно, что я против воли рассмеялась тоже. Когда царевич, наконец, утёр слёзы и посмотрел на меня, улыбаясь, внутри разлилось приятное тёплое чувство. Этого парня я была бы рада называть своим другом.
– Мне нужно уехать, – внезапно сказал Иван.
– Тогда этого с собой забирай! – я старалась не показывать виду, но мысль остаться наедине с раненым татарином меня не прельщала.
– Соловей слаб как котенок, дай ему отлежаться, – нахмурил брови царевич. – Я вернусь через несколько дней и не с пустыми руками! Ну, Яга?
– Как будто мое согласие так важно, – огрызнулась я. – Одна нога здесь, другая там, понял? Еды соберу в дорогу. Завтра поедешь? Идём тогда, поможешь мне обмыть его, да рану обработать надо.
В избе было слишком темно, и я подносила свечу ко швам, чтобы оценить их состояние. Мужики, кажется, думали, что дело не в освещении, а в очистительной силе огня. Им волю дай – ещё и не то нафантазируют. Я отмачивала корочки и бережно протирала кожу вокруг раны, когда раненый вдруг заговорил.
– Ох, и красивая же ты баба, Яга, – хрипло сказал он, не глядя на меня. Ему, должно быть, больно – догадалась я, а вслух сочувственно поинтересовалась:
– Видно, сильно головой-то ударился?
– Я серьезно говорю, – возразил Соловей.
– Как же голубые глаза, пышная грудь и коса до пят? – хмыкнула я, ни на секунду не принимая его слова всерьёз. По местным меркам я точно красавицей не была.
– Коса – это хорошо… Намотаешь на кулак, голову ей запрокинешь – и вперёд. А такая, как Яга, сама на тебе поскачет, ей коса ни к чему, мешать только будет, – продолжал бредить раненый. Краем глаза я заметила, что Иван от его слов залился румянцем. Какой он ещё молодой всё-таки!
– У-у-у, не дай Бог так оголодать, – с издевкой протянула я, не отвлекаясь от работы. – Блоха на тебе поскачет, бабник!
– Сердишься, а глаза так и сверкают, чисто угли! Руки мягкие, ласковые, знают, что творят. Эта баба – всем бабам баба, Иван, – не унимался Соловей, а я начала понимать, откуда у него такое прозвище. – С молодухами не интересно, пугливые как оленухи, да и глаза у них коровьи. А у тебя хищные, Яга, слышишь?
– Слышу. Спи, – рана была закрыта мягким чистым полотном, я укрыла Соловья одеялом и отошла проверить тесто. Будут Ваньке пирожки в дорогу.
Мир был таков, что Иван мог вообще не вернуться обратно, но я предпочитала надеяться на лучшее. День ото дня Соловей становился всё разговорчивее, и мне пришлось признать – язык у него правда хорошо подвешен. В отличие от деревенских с ним было интересно.
В который раз я подумала, что люди здесь крепкие – а что удивляться, другие попросту умирают в детстве. Наш раненый уверенно шёл на поправку. Вставал с моей помощью и с аппетитом ел, напоминая в эти минуты тощую злую собаку, у которой нет хозяина. Осторожно расспрашивал меня про Ивана – как познакомились, что за человек. Спрашивал и про меня – как-то понял, что я не из этих краев. Я отмалчивалась или уходила от ответа, и Соловей не настаивал.
– Ты со всех берёшь плату, – сказал он как-то, сидя на крыльце, закутавшись в одеяло. – Что с меня попросишь? Взять-то особо нечего, сама видишь. Штаны и те чужие.
Я задумалась. За него обещал отдариться Иван, но какого лешего?
– Шелковые нити. Не слишком толстые, крепкие, непременно из шёлка. И ещё… Если будешь в иных землях – поищи мне живой воды. Спирт, горячее вино – называться может по-разному. Резко пахнет, горит, если поджечь.
Перегонный куб точно уже придумали, просто далеко отсюда. Соловей громко цокнул языком.
– Мудрёное задание. А не лучше ли мне уехать и никогда не возвращаться? Тогда и платить не придётся.
– Можно и так. Только смотри, как бы у тебя нити не разошлись, растворив рану. С наговором зашивала, – равнодушно ответила я и с удовольствием увидела, как тень беспокойства промелькнула на смуглом лице Соловья. Он не мог точно знать, брешу ли, и оставил дальнейшие мысли при себе. Потом вспомнила, что Ивану не нравилось, когда я вела себя злобно, и минуту спустя сказала: – На нет и суда нет, Бог с тобой. Захочешь – вали на все четыре стороны.
Раненый татарин усмехнулся и кивнул в знак того, что услышал. А затем смежил глаза, не то правда задремав сидя, не то желая закончить разговор.
Главы новой повести будут выходить трижды в неделю: понедельник, среда, пятница