«Великое русское исправление имен»: негативный платонизм или священное переименование?

Статья донецкого богослова, поэта и священника Дмитрия Трибушного из сборника «Великое русское исправление имён». 

Текст донецкого богослова, поэта и священника Дмитрия Трибушного в целом вполне укладывается в обозначенную концепцию Великого русского исправления имен, показывая при этом, что сама эта концеп­ция не догмат, а подвижная теория, в рамках которой возможны как процедуры верификации и фальсификации, так и просто критический взгляд на нее изнутри. Замечу также, что Великое русское исправле­ние имен как процесс вовсе не предполагает отрицание всего укра­инского и однозначную и бескомпромиссную замену наименования «Украина» на имя «Малороссия», точно так же как оно не допускает фанатического отрицания исторического имени «Малороссия». Речь идет о начале сложного и долгого процесса, в рамках которого будет отрицаться не украинское как таковое, но именно искусственный и агрессивный идеологический конструкт, который условно можно называть «украинством», но который ни в коем случае не стоит отож­дествлять с украинской / малоросской культурой как частью большой русской культуры. — Прим. редактора.

Негативное чудо совершается на Украине. То, чего не должно было быть, но то, что есть вопреки Божественно­му Логосу.

Иначе, безымянная война. Постмодернистская война, в которой традиционалисты сражаются за либеральные ценности, националисты умирают ради торжества глобалистской идеи.

Невозможное или небытие, проявляющее себя в Г орловке и Харькове, говорит на языке несуществующих понятий, актуализируя речевые стратегии либерального мира: про­екцию имен, похищение имен и мифологизацию имени.

Проекция передает собственное негативное имя своему оппоненту. Так, евроатлантическая империя использует понятие «империя» (в негативном смысле) для создания мифологического образа России, а украинские нацисты на­зывают «нацистами» русских воинов.

Похищение — речевая стратегия десакрализации имени. Поспешная реформа патриарха Никона, насильная вестер­низация Петра и его единомышленников, каббалистические эксперименты большевиков и ельцинских либералов, тра­гедия киевских майданов сопровождались метафизической страстью к переименованию. Энергия реформаторов была направлена не просто на имена, но на имена, священные для нашего народа: «Святую Русь» (крещальное имя Родины), «Третий Рим» (имя Родины в монашеском постриге — при­нятии христианского служения), «Великую Отечественную войну» (сакральное имя в ситуации секуляризации Родины).

Мифологизация предполагает развоплощение имени или его внеисторическое прочтение. Оно либо говорит о том, чего нет — о «свободе» в Европе, о «правах человека» в Америке, либо воспроизводит реалии, актуальные в про­шлом и неактуальные в настоящем. Так магическое исполь­зование мифологического имени «Константинополь» или «Второй Рим» привело к возникновению ПЦУ и признанию Македонской Православной Церкви.

Сегодня совершается архаизации Украины. Вспомним примат майданного права, людей, привязанных к столбам, оккультные упражнения украинских вуду, мифы о нищей России, об орках, о летчике-призраке, наконец, откровение Адрианны Курилец: «у миролюбивой и хлеборобной нации ... проснулось что-то страшное. Что-то, что веками дремало в недрах днепровских обрывов. Первозданный и античный украинский бог. И теперь мы собираем кровавую жатву».

В подобной ситуации вопрос о демифологизации воспри­нимается как вопрос о самой возможности существования народа в соответствии с замыслом Божиим о нем.

Однако здесь мы сталкиваемся со следующей пробле­мой. Как известно, ведущие исследователи мифологии от Мирча Элиаде до Е. М. Мелетинского свидетельствовали о «платоновской» структуре всякой мифологии; действи­тельно, все эмпирическое рассматривается мифологическим мышлением как «тени» неких вечных оснований»*. Иначе, «любой предмет и любое действие становятся реальными только тогда, когда они имитируют или повторяют некий архетип. Итак, реальность приобретается исключительно путем повторения или участия; все, что не имеет образца для подражания, «лишено смысла», то есть не есть реальность»**. Именно отказ от исторического, от реального в пользу иде­ального мы и называем «негативным платонизмом», при­знавая, вслед за М. Элиаде, многочисленные достоинства наследия Платона.

Реализацию идей негативного платонизма мы видим в практике Константинопольского Патриархата. Несуще­ствующий город, несуществующий центр несуществующий империи, игнорируя историческую реальность, претендует на первенство в православном мире, дарует признания рас­кольническим группировкам.

К сожалению, опасность увлечения идеями негативно­го платонизма мы видим и в «великом русском исправле­нии имен».

Одна из особенностей нынешней безымянной войны — отсутствие внятной артикуляции. Как священнослужи­тель могу свидетельствовать, что людей, помимо всего прочего, пугает идейная неоформленность происходяще­го здесь и сейчас, обращенность к прошлому при неоче­видности целей настоящего. Отсутствие русского имени, выражающего суть происходящего.

Еще один из образцов негативного платонизма мы встре­чаем в программе Философского Собора. «Считаем, что назначение СВО заключается как раз в том, чтобы восста­новить нормальный порядок вещей на том пространстве, которое исторически называется Малороссией» — отмечают организаторы Собора. Использование имени «Малороссия», так же, как и отказ в существовании отдельного украинского народа, отдельного украинского языка, отличающий нема­лое число русских патриотов, — результат следования логике мифа. Если история не повторяется, не воспроизводится, как в мифе, а длится, как в христианском мировоззрении, исторически это пространство называется «Украиной», су­ществует украинский язык и украинский народ.

Как советский человек, воспитанный в сознании при­надлежности к украинскому народу, не могу не напомнить о том, что украинская идентичность возникла не в резуль­тате распада СССР. Так, например, профессор П. В. Верхов­ский в своих воспоминаниях об отце Василии Зеньковском отмечает: «По самосознанию он был русским украинцем, т. е. считая себя украинцем, он в самом украинском народе видел ветвь и неотъемлемую часть русского народа. Враж­дебное противопоставление русского украинскому было ему совершенно чуждо». (Подобную позицию занимал и Дми­трий Чижевский).

Разговоры о несуществующей Украине, несуществую­щем украинском языке типически воспроизводят разговор о былых правах Константинополя. И в одном, и в другом случае мифы о прошлом восстают против реальности, живой жизни, истории.

Готовы ли мы допустить, что отрицание Украины и украинского является политическим вариантом ереси арианства, искажением православной политической три­адологии? Если в богословии внутритроичных отношений недопустимы идеи о неравенстве Ипостасей и сомнитель­ны идеи о «низшей божественности», то в политической теологии столь же уязвимы декларации о младших братьях и несуществующих языках.

Греческое высокомерие уже нарушило единство визан­тийского содружества наций. К сожалению, Третий Рим во многом следует логике Рима Второго. Любовь предполагает вечно актуальную необходимость в Другом. Для того, что­бы быть вместе, необходима любящая воля к единству. Для того, чтобы «великое исправление имен» стало русским, оно должно начаться в России. Первопрестольные высокомерие и безразличие, псевдоимперская украинофобия — верный путь к тому, чтобы и Третий Рим, подобно своему предше­ственнику, стал мифологическим, несуществующим горо­дом.

Священник Дмитрий Трибушный

*Мелетинский Е. М. Поэтика мифа. 3-е изд., репринтное. — М.: Изда­тельская фирма «Восточная литература» РАН, 2000. — 407 с.

** Элиаде Мирча. Миф о вечном возвращении / Пер. с фр. Е. Морозовой, Е. Мурашкинцевой. — СПб.: Алетейя, 1998.