Рассказ о трудной судьбе девочки в послевоенной деревне.
«Фая, вставай!» – голос матери вырвал девочку из тревожного сна. Открыв глаза, она ещё пару минут лежала на соломенном матрасе, сладко потягиваясь и глядя на знакомую трещину на деревянном потолке. Несколько дней она обдумывала одну мысль и внезапно поняла, что пора бы её озвучить. Затем Фая ловко соскользнула с полатей вбок. Сунула носок ноги в печурку, носком второй нащупала верхнюю ступеньку голбца[1] и через мгновение оказалась на полу. Взгляд девочки в полумраке упал на ходики с кукушкой.
– Мама, я в школу не пойду, – шепотом, чтобы не разбудить маленького брата, произнесла Фая, придя в у́печь[2].
– Это ещё почему? – возмутилась мать.
– Ну, сама посуди, мам, – Фая завела речь, как взрослая. – Зимнего пальто у меня нет, обуви тоже нет. Работать я пойду, буду семье помогать.
– Ты это, погоди, – мама растерялась, хотя прекрасно понимала, что дочь права. И не на что купить обувь и одежду. Школа в селе, в семи километрах, зимняя обувь нужна, да и не пойдёшь же туда в фуфайке.
– Ладно, доча, - произнесла Татьяна, утирая внезапно прослезившиеся глаза. - В конюшню пойдём. На работу тебя устраивать. А пока что поешь своего любимого – мама отодвинула заслонку и цапельником на длинной ручке достала из печи тяжёлую чугунную сковородку.
Тусклый свет керосиновой лампы под потолком колебался и дрожал. В горниле красными искрами тлели угли, из печки шёл приятный жар – идти никуда не хотелось. Но Фая быстро прожевала кусок яблочника – кушанья из запечённой картошки, толчёной со сметаной, и приложилась большой деревянной ложкой к тюре – похлёбке из кусочков ситного, залитых молоком. Ароматный, дырчатый, пшеничный хлеб по выходным привозил отец, трудившийся на торфоразработках. Ох, и вкуснотища!
«Мама, я готова», – молвила Фая, одевшись в фуфайку, шерстяной платок и надетые на толстый вязаный носок резиновые сапоги. Морозный воздух после тёплой избы щекотал ноздри. Снег поскрипывал под ногами. Вниз к реке, через мост – конюшня примостилась на крутом склоне, на вершине которого слабым светом керосиновых ламп мерцали окна домов соседней деревни.
– Сколько лет? Двенадцать? Ну, так взрослая уже совсем, – балагурил бригадир. – Да и выглядишь старше – крупная, сильная, в отца. Он-то всех в деревне на пальцах перетягивал. Катерина! – принимай помощницу.
– Татьяна, а сыновья когда в колхозе работать будут? Рук не хватает.
– Васильич, окстись, – мать Фаины упёрла руки в бока. – Старший в армии, средний с отцом на торфяниках, в десятилетке там учится, а младший маленький совсем. Вон, какую работницу тебе привела.
– Ладно, ладно, – примирительно произнёс бригадир. - Выделю вам лошадку, маленькую да удаленькую – Мухой кличут. Воду надобно возить на ферму. Сани и упряжь у вас есть, бочку дам. Ну и сено с соломой, само собой, подвозить тоже. Это вместе с Катериной. Трудодни – как положено, – Васильич, бывший фронтовик и орденоносец, прихрамывая, направился к выходу.
Рыжая лошадка, меньше остальных размером, прядала ушами, как будто понимала, что речь идёт о ней. «Муха, Муха», – девочка протянула лошади пучок сухой травы. Лошадка потянулась к нему, мягкой губой коснувшись руки Фаины. «Мы же с тобой подружимся», – засмеялась девочка и уверенно вошла в стойло, отворив дверцу. Мать умело накинула уздечку и вывела лошадь из конюшни.
Татьяна запрягала лошадку споро. Надела упряжь, чересседельник с седёлкой закрепила широким ремнём – подпругой. Потом водрузила на шею хомут, обитый изнутри войлоком – чтобы не натирал кожу, а следом завела Муху задом в оглобли саней. Прикрепила их к седёлке, а спереди к деревянной дуге с помощью специальной петли – гужа. «Взялся за гуж – не говори, что не дюж» – не зря говорили в деревне. Правильным образом надеть гуж – дело хитрое. Дуга не должна лежать плохо, а если гуж порвётся в дороге, то пиши пропало. Фаина внимательно наблюдала за действиями матери. Со всем этим она могла бы, наверное, справиться сама, пусть и не так быстро, кроме последнего, самого главного действия в запряжке. Татьяна длинным узким кожаным ремнём – супонью, стянула хомут снизу за так называемые клещи. Этого девочка не смогла бы сделать при всём своём желании. Требовалось приложить значительное усилие, приходилось упираться ногой в хомут и Фае просто не хватало роста, чтобы так высоко задрать ногу, да и силёнок пока было не так много. Мать пристегнула к уздечке вожжи – готово.
«Ну, в добрый путь, – Татьяна Ивановна украдкой вытерла повлажневшие глаза. – Обед в печи». Фая залихватски уселась на место возницы. «Но, пошла!» – Муха резво побежала вперёд, потащив за собой сани. Делали их деревенские умельцы. На гнутые полозья крепилось деревянное основание с боковыми стойками. Борта плелись из верёвок. Внутрь вставлялся сплетённый из ивовых прутьев постельник, поднимающийся спереди к высокому борту. Заднего же борта у саней не было – чтобы можно было возить хворост и удобней разгружать сено или дрова.
В конюшне к ним плашмя прикрепили бочку на двести литров, с вырезанной дыркой в боку. От фермы до речки расстояние небольшое – метров триста. Скрипели сани по снегу в мареве морозного утра, клубами вырывался пар изо рта лошадки. Работа простая, но тяжелая. Зачерпнуть двадцать вёдер воды в полынье, вылить в бочку, затем подняться на горку к ферме. Вычерпать воду и вылить в жёлоб, по которому она стечёт в большой бак. Такая вот механизация. Вниз к полынье. И так много раз за день, ведь коровам зимой требуется воды больше, чем летом, по сорок - пятьдесят литров в сутки. Распрягала лошадку девочка уже сама. Это же дело нехитрое, дёрнул супонь за петельку – хомут ослаб. Снимай его, да и всё, а следом и остальные части упряжи. На гудящих ногах Фая отвела Муху в конюшню, поцеловав в мягкую верхнюю губу, сказала: «До завтра» и устало побрела к дому.
С утра ловко спрыгнуть с полатей, как раньше, не получилось. Болели ноги, налитые свинцом, да и руки норовили повиснуть плетьми вдоль туловища. Но постепенно Фая втянулась и вскакивала с утра так же бодро, как раньше, завтракала и выходила к уже запряжённым саням. Мать, истопив печь, с раннего утра успевала сходить за Мухой на конюшню.
– Фая, прокати! – голосила детвора поменьше.
– Садитесь, жалко, что ли? Только вниз, в гору Мухе и так тяжело.
Обратно к реке, под горку, шустрая лошадка неслась вскачь. Набьется, бывало, детворы человек пять, но Муха так мотает сани, что до реки доезжает одна возница Фаина, все остальные вывалятся по дороге.
Всю зиму возила девчонка воду на ферму. Иногда с Катериной, сорокалетней худощавой женщиной, сено и солому из стогов на ферму. Фая вилами подавала, Екатерина навивала. «Вот ты Файка здорова, – удивлялась она. – Как взрослая баба работаешь». Но вот уже и март припекает солнышком, чувствуется запах весны. Беды в тот день ничего не предвещало, но может лёд подтаял и дал слабину. При подъезде к полынье он вдруг затрещал, Муха провалилась и ушла под воду. Фаина, еле успев выскочить из саней, громко, во весь голос зарыдала, оплакивая лошадку. Казалось, что прошла целая вечность, хотя счёт, конечно, шёл на секунды. И вдруг! ... Лошадёнка рыжей молнией, цепляясь копытами за край полыньи, выпрыгнула из ледяной воды. Галопом дотащила сани до берега, и остановилась, тяжело дыша. «Муха, Муха», – улыбаясь сквозь слёзы, шептала девочка, обнимая морду лошади.
Наступила весна - красна, оттаяли поля. Подростки, и Фая в том числе, собирали мёрзлую картошку, оставшуюся с осени. Мать её сушила и толкла в ступе в муку, чтобы испечь колобки или сварить кисель. Голодно жили в деревне в пятидесятые. Ну а в колхозе с наступлением лета работы прибавилось. Накосить травы, отвезти сено на ферму, навоз на поля – Фая с Мухой крутились, как белки в колесе. Осенью выкопанную картошку доставить в хранилище, а для этого загрузить в телегу, выгрузить – всё сама. В конце декабря бригадир подвёл итоги: «Ударно потрудилась у нас в этом году Фаина, молодец. Полторы тысячи трудодней – это не каждый взрослый сможет. И полагаются ей… два мешка зерна», – закончил Васильич свою торжественную речь.
Шесть лет трудилась Фая в колхозе вместе с Мухой. А потом лошадка, в силу возраста, ушла на покой. Фаина же через несколько лет уехала в центральное село. Работала дояркой, бригадиром, но не покидала её мысль – учиться надо. Днём работа на ферме, вечером – учёба в средней школе. Откуда только силы брались? Ну, а потом сельскохозяйственный техникум заочно. Пока училась, родились дети. И снова на работу, уже в качестве зоотехника. Через какое-то время назначили Фаину заведующей. Много лет возглавляла она коллективы сразу двух ферм – Большой и Верхней. И уже, будучи заведующей, Фаина Александровна не чуралась любого физического труда. Сама ехала на лошади на стойбище, косила коровам «зелёнку» – свежую траву, таскала 40-литровые бидоны с молоком. Научилась управлять трактором «Беларус», который сменил лошадей, и ездила уже на нём. Но уже и зарабатывала хорошо, трудодни сменились деньгами. Больше председателя колхоза. Так и труд несравним. Это вам не руками водить и давать ценные указания. А фермы всегда ходили в передовиках, попробуй-ка плохо поработать, когда заведующая в четыре утра уже на рабочем месте.
Вот такие они – деревенские дети войны – упрямые и целеустремлённые.
[1] Голбец– в деревянных избах – конструкция при печи для всхода на печь и полати.
[2] Пространство у печи, так называемый «бабий кут»