О спектакле «Сын» Российского академического молодежного театра (РАМТ). Премьера 28 октября 2020
Если есть на свете ад — он в разбитой семье. И если обычные подростки (хотя какого подростка можно назвать обычным — у всех оголены нервы) со временем принимают любой жизненный ад, то Сын Зеллера никогда не смирится с ним. Он не хочет — он не может смириться. «Когда ты сделал больно маме — ты сделал больно мне!» - отчаянный упрек летит в сердце отцу, который хочет жить своей жизнью и не швырять ее на алтарь жертвенной любви. И в этом желании жить своей, новой, жизнью, тоже есть что-то отчаянное.
Отец не просто хочет жить своей жизнью с новой женой и маленьким сыном. Он по-прежнему обожает старшенького и желает ему добра — нет! Он требует ему добра. Он заставляет жить сына своей жизнью. Жизнью усердной работы и коллективного развлечения.
Но Сын совсем другой. Его переходный возраст только усилил то, чем он одарен сверх меры: огромная сострадательная душа, воспринимающая чужую боль, как свою. И даже острее.
Таким хрупким и нежным сердцем обладают большие поэты, художники и пророки. Те, кому нет места на этой земле, те, кто всю жизнь поднимается вверх — в Небо, откуда родом. Любая несправедливость, к которой обычные люди привыкают, наносит ему смертельную рану — не зря Сына играет гениальный Евгений Редько, далеко шагнувший за рамки подросткового возраста. Николя (так зовут Сына) стар, и эта старость не случайна. Он смертельно устал сопротивляться, его душа в шрамах, его сердце — в заплатах. Кажется, еще чуть-чуть — и он потеряет последние жизненные силы.
Николя называют современным Гамлетом, но шекспировский Гамлет рядом с ним — это Геракл. Гамлет бросает вызов окружающему злу, он отчаянно борется со всеми его проявлениями. Николя не хочет «ни с чем и ни с кем бороться». Энергия зла проникает в него, разъедая душу, не находя выхода. Гамлет убивает врагов — Николя убивает себя.
Николя — Гамлет нашего времени, трагически умудренный опытом прошедших столетий. Он понимает, что воевать со злом бессмысленно. Зло сильнее, и борьба с ним приводит к жертвам. Николя — гуманист, он терзает себя. Он не хочет жертв. Он хочет одного: чтобы его оставили в покое.
Отец же изо всех сил пытается встроить Николя в привычное ему жизненное русло. Но Николя не может ходить в школу, на вечеринки, модно одеваться, весело танцевать — быть как все. На него давит этот мир, который хочет переделать его под себя — и олицетворяет эту жесткость Пьер, его отец (пронзительный Александр Девятьяров).
Пьер искренне, страстно желает Николя счастья. Но отстаивая свою свободу и свою новую жизнь, Пьер категорически запрещает сыну его свободу. И чем больше мужества в желании оставаться собой проявляет Николя — тем больше злится Пьер. Как каждый родитель, желающий ребенку добра и встречающий его упорное сопротивление, которое родители называют бессмысленным упрямством. Его бесит упрямство Николя, он задыхается в собственном бессилии, делая свою и его жизнь совершенно невыносимой.
Пляска бесов, которой заканчивается первое отделение и начинается второе, символизирует нашу жизнь и нас в ней. Кто-то полон отчаяния, кто-то уверен в себе, кто-то на грани срыва — и все вынуждены жить вместе, чтобы как-то существовать, ибо «нехорошо жить человеку одному». Софи — новая жена Пьера, тоже желает ему добра, и, в конце концов, именно она спасает его жизнь. Но все ее усилия тщетны и воспринимаются как слежка и доносительство — масштабы их душ несоразмерны. Софи (ослепительная Виктория Тиханская) только мешает осуществиться неизбежному, неуклюже приближая его.
Режиссер Юрий Бутусов поставил «Сына» Флориана Зеллера как современную трагедию, очень зрелищную и очень правдивую. Это эстетика нашего времени, где выворачивается наизнанку и обнажается фарисейство современного общества. Но спектакль живой — за изысканной зрелищностью стоят боль и правда, лишь подчеркнутые мощными художественными решениями.
Спектакль наполнен движением. Движение выплескивается в танце и потрясающей музыке Фаустаса Латенаса в сюрреальном исполнении Дениса Баландина, сопровождает реплики и диалоги, но не заслоняет их, лишь подчеркивая выразительность слова. Перед нами тот редкий случай, когда эстетика — не цель, а средство.
Одна только сцена, где разъяренный Пьер приказывает Николя сесть, а тот в ужасе залезает под стол и оттуда принимает на себя гнев отца — одна эта гениальная сцена, знакомая всем родителям, когда твой ребенок боится твоего гнева, а ты чувствуешь бессильным ему что-то втолковать — сцена, позволяющая узнать в себе и пережить и родителя, и ребенка — стоит любого психоаналитического сеанса. Но это большое искусство, для которого нет ничего невозможного.
Спектакль красноречив в звуках и красках, которых всего четыре: черная, белая, золотистая и рубиново-алая, но их выразительность бьет рекорды сегодняшнего бесцветного многоцветия. Игра режиссера с пространством, то неожиданно расширяющимся, утопающем в дымчато-золотистом сиянии, то узко-черном, наполненном звучной тишиной, в которой одинаково пронзительно звучит выстрел и равнодушное помешивание хлопьев в прозрачном блюде — все работает на понимание тонкости и грубости, находящихся в постоянном безнадежном противодействии. Вообще, в спектакле много неожиданного, будоражущего. И эта внезапность держит в высоком интеллектуальном и психологическом напряжении, обостряя восприятие, разгоняя мысль.
И черный кофе, выплеснутый на черную стену стильной современной квартиры, где вынужден томиться Николя, которому нет места на этой земле, остается единственно возможным протестом, выплеснутым черному миру. Миру, не признающему оттенков. Миру, где насилие и ложь замаскированы так виртуозно, что сами себе кажутся любовью и милосердием. Миру преждевременной старости и искусственного долголетия. Миру, упрямо отрицающему то, что могло бы его оживить.