Это была далеко не первая, и, что хуже, не последняя смерть в Мейнхольде. Один за другим в норфельдских предместьях гибли люди, и если в самом городе промышляли отвратительные, ожившие трупы, то здесь, в деревнях вокруг, балом правили вервольфы, голод и болезни. Множество молодых мужчин встали на защиту людей, отправляясь на службу в Церковь. И множество из них возвращались остывшими телами, ожидающими прощания, слёз и сырой, холодной могилы. На надгробии этого юноши будет написано «Любимый сын и брат, верный супруг, истинный защитник Норфельда Адам Кирк. Вечная память». Сейчас же, пока могила свежая, в ее изголовье будет стоять лишь деревянный символ Престола. Множество односельчан пришло простится с этим храбрым юношей. Безутешно рыдает мать, с трудом сдерживают слезы отец и младший брат, еще маленький, но уже понимающий, что в последний раз видит добродушное лицо старшего. Там же, захлебываясь дыханием оплакивает жениха Ольга – не прошло и полгода, как еще юная девушка стала вдовой. Темная вуаль скрывает ее обезображенное горем, опухшее лицо, а ее плач мешает проводить церемонию прощания. Но все понимают. Гроб медленно опускается в угольно-черную темноту могилы – тусклый свет, едва пробивающийся сквозь плотную, застывшую завесу черных туч, не может достигнуть дна. Ящик буквально растворяется в небытие, словно покидая это, то ли проклятое богом, то ли благословленное какой-то злой, изуверской силой место. Постепенно процессия расходится. Первыми покидают кладбище те, кто пришел попрощаться в первую очередь с односельчанином, а уже во-вторую с мужчиной по имени Адам. Затем уходят знакомые, товарищи, дальние родственники, друзья. Отец уводит сына и, не без труда, льющую слезы мать. После них, сделав работу, покинул кладбище гробовщик. И лишь когда на кладбище опустилась густая, черная, как первородный грех, ночная тьма с кладбища ушла Ольга. Скорбь и плач по любимому высосали из нее все силы. Её ноги дрожали, а каждый шаг, казалось, будет последним. Но она шла, в словно в забытии. Светлые и добрые воспоминания, как морфий, пьянили, но суровая и печальная реальность тут же отвешивали ей отрезвляющую пощечину: «Так больше не будет». Не будет теплых объятий, не будет улыбок от ласковых слов. Это поганое место пожирает свет, добро, любовь. Терзает, как вервольф, прожевывает, как кадавр. Извращает, как вампир. Будто сам Норфельд стал воплощением всей той нечистой силой, населившей его. «Утро вечера мудренее»: - говорила Ольге мать. Но утро принесло лишь новую боль вместе с пустой половиной кровати и холодной подушкой рядом. «Позволь горгульям порасти мхом»: - давным-давно, еще в детстве, говорила Ольге бабушка, призывая забыть и отпустить прошлое. Но все вокруг напоминало девушке об утрате. Задвинутый стул. По привычке приготовленный завтрак для двоих. Застывшая, густая тишина в маленьком домике на окраине Мейнхольда. Ольга даже не могла поесть – в горле комом вставали последние, не сказанные слова. Всё, что угодно, лишь бы увидеть его вновь. Со злом, с обидой и яростью Ольга смотрела на висящий над дверьми символ престола. Не спас и не сохранил. Наоборот, призвал на защиту, а затем и сгубил, под своим знаменем. Если бы только Адам не пошел в караул, но разве не за его горячий нрав, не за доброту она его и полюбила? Да и смогла бы она смотреть на своего мужчину так же, как прежде, если он струсил, сбежал, не встал бы на защиту своей родины? Престол будто бы слышал яростные упреки вдовы. Словно насмехался над ней, посылая ей всё новые напоминания о её одиночестве. В доме начали ломаться мебель и двери. Прохудилась крыша. Всё кричало Ольге о том, что в доме нету хозяина, нет мужской руки. Впрочем, на счастье вдове нашелся человек, который не оставил её наедине с неприятностями. Добрый и сильный Петр, дровосек, вызвался помочь девушке. Поправил косяки и мебель, подлатал крышу, поддерживал добрым словом. Просил лишь сготовить ему ужин – как в доме Ольги не было хозяина, так и Петр жил один, и всегда был рад, когда хотя бы об ужине не надо было думать. Так, за одной из таких совместных трапез, он завел разговор. Все же, это была не первая вдова в Мейнхольде, и дровосек знал, что порой женщине нужно просто выговорится и выплакаться. -Я так скучаю… Невозможно… - стоило лишь дать волю эмоциям, как кропотливо выстраиваемая Ольгой плотина от горя рухнула. Она спрятала лицо в ладонях, затряслась всем телом, вновь проливая крупные, горькие слезы. -Это всё он, точно тебе говорю. Это не испытание, - вмиг опечаленное лицо исказилось гримасой ярости. Ольга кивнула на знак Престола, висящий над порогом кухни, и Петр удивленно поднял брови, не сказав ни слова, - это истребление. Престол хочет, чтоб мы все подохли, и это не вопрос грехов, это садистская натура бога. -Ты бы потише… -Да вот именно. Не мытьем, так катаньем. Если все способы не помогут, церковники завершат начатое. Сначала Петр не ответил. Он выглядел глубоко задумавшимся, а затем, заговорив в полголоса, наклонился к Ольге. -Слушай… Раз ты так против церкви, знаю я один способ… Адама он не вернет, но… Этого было достаточно, чтоб Ольга с замиранием сердца обратилась в слух. Она бы Темнейшему душу продала за еще одну встречу. -Сам я, конечно, с такими делами не вожусь, ты не подумай, это лишь слухи… -Да не томи ты! -Дело опасное, все же, глубоко в лес придется идти. -Плевать. -Ночью… -Плевать! -Да и кто знает, что с твоей… -Говори уже, могила тебя побери! – Ольга хлопнула по столу ладонью так, что тарелки жалобно звякнули, а Петр даже дернулся. -Ладно, слушай… Ходит слух, что в глубине леса, за дубовой рощей есть место одно. Там старый колодец. Раньше туда девицы ходили в ночь на солнцестояние. Гадали, искали суженого. Мол, если глянуть в этот колодец, он на тебя в отражении глядеть будет и скажет, как бы вам встретится. А еще, говорят, что туда не брось – оно навсегда в сохранности в отражении останется. Байки, но… колдовством веет… Стоило Петру упомянуть о встрече с суженым, как Ольга расцвела. Там, где были лишь ядовитая, затхлая тоска и печаль будто расцвел яркий, горящий пламенем бутон надежды. -А ты знаешь, где это место? -Ну, сам колодец я не видел, а вот рощу дубовую я находил. -А еще раз найдешь? -Ну… -А ночью? – Ольга вскочила на ноги. Петр знал, что если сейчас не ответит правильно, это ее убьет. Впрочем, другой ответ может погубить их обоих… -Можно попробовать… За окном темнело. Не то чтобы в полдень в Норфельде всё было залито светом, но сумерки здесь были густыми. -Идем сейчас?! Он знал, что так будет. Тяжело выдохнув, Петр лишь ответил: -Только топор возьму… Лес встретил двух мейнхольдцев тьмой, ветками, хватающимися за одежду и запахом прелой листвы. Стояла гробовая тишина: не пели птицы, не ухал филин. Даже привычного воя волков не было, что, впрочем, не могло не радовать. Ольга шла за широкоплечим дровосеком, освещающим им путь масляной лампой. Лес пытался запутать путников – то и дело стоило Ольге чуть отвлечься, обернуться, чтоб проверить, не идет ли за ними кто по пятам, как Петр был далеко впереди и девушке приходилось в спешке нагонять мужчину. Вскоре под ногами девушка ощутила желуди и твердые, выбирающиеся из земли корни. -Почти пришли! Скорее! Петр лишь кивнул и пошел более уверенной походкой вперед. Он ловко обходил молодые деревца, перешагивал упавшие могучие стволы, помогая менее сильной и ловкой Ольге перешагнуть через них. -Как думаешь, я увижу Адама? – мечтательно спросила вдова. Она только и могла думать, что о грядущей встрече. -Думаю, да, - отвечал ей дровосек, твердой походкой шагая вперед, - все же, в мире столько всякой странной жути, почему бы и таким вещам не быть… Не смотря на то, что это было лишь предположение, очарованная Ольга чуть не запищала. Словно Петр поклялся ей в том, что встрече – быть. Они и правда миновали рощу и вышли на небольшую поляну. В свете лампы Ольга увидела поросший мхом, мрачный колодец. Он был украшен затейливой лепниной, изображающей сценку из старой сказки, о храбром рыцаре и короле, который был на столько жадным, что заставлял платить крестьян за солнечный свет, потому что считал, что даже солнце принадлежит ему, раз висит над его землей. Ольга, схватив у Петра лампу, бросилась к колодцу и держа над ним свет, заглянула внутрь. То, что она там увидела, повергло её в шок. Дровосек ей не врал. Колодец и правда хранил в себе всё, что когда-либо бросали внутрь. В черной жиже плавали маленькие, не сформировавшиеся детские тела. Пузырились и булькали склянки с едва сверкающей зелеными искрами жидкостью. А там, где, все же жижа не была заполнена мусором, на Ольгу смотрел Адам. Мертвенно бледный, иссохший, с гниющими щеками он немым укором смотрел на вдову, осуждая её за подобную встречу. -Милый! – стоило лишь встретиться взглядом, как прочая мерзость перестала волновать девушку. Она расплылась в улыбке, но Адам отвел взгляд. Будто бы теперь пришла его очередь скорбеть. Неспешно к колодцу подошел Петр, и тоже заглянул в него. -Петр, смотри, там он! Адам, мы правда можем увидится… - сначала радостно сказала Ольга, но внезапно образ Адама исчез. На его месте, в черной жиже появилась новая вещь, которая некогда попала в него. И у Ольги перехватило дыхание от восторга. Там, в глубине, кажущейся чернее черного, появилась луна. Ольга не видела её много лет, и даже успела забыть её красоту, мягкий и холодный, серебристый свет, что буквально пролился на шокированную девушку. Только Петр не был удивлен. Когда свет лизнул его суровое, бородатое лицо, он отшатнулся, будто его обожгло пламенем. -Ты в порядке? – так же, испугавшись, спросила Ольга. Одного взгляда ей хватило, чтоб понять: нет. Пётр сгорбился, прижимая ладони к лицу и смотрел на девушку глазами, горящими ярко-золотым цветом. Свет лампы плясал в них как в янтаре. Еще миг – и Петр выгибается в спине, тем же движением срывая скрюченными, как когти, пальцами с себя лицо. Кожа соскользнула с его головы так, будто никогда и не была закреплена на ней. Вдова издает пронзительный, душераздирающий визг, а Пётр, в свою очередь, нечеловеческий вой, от которого волосы на затылке встали не только у Ольги, но и у мейнхольдцев вдалеке. Они не понаслышке знают, как звучит начало охоты стаи вервольфа. Вокруг на зов вожака отвечают волки – их протяжный вой сливается с эхом в единую, тягучую ноту. К ним присоединяется хриплый лай волколаков: ублюдки, рожденные от союза вервольфа и волка, застрявшие где-то между человком и волком. Эти твари гораздо смышлёнее волков, но сильно глупее вервольфов. Да и оборачиваться не могут. Их лай с каждой секундой все громче, и вдова бросилась прочь от сдирающего с себя кожу и обнажающего серую шерсть под ней Петра. Вой подгонял её в спину: «Беги~» и вдова и не думала не подчиняться. Царапаясь о дубовую кору, спотыкаясь о корни, она мчалась вперед, в неприветливую, скрывающую стаю, лесную тьму. Вновь девушка проливала слезы, но если до этого она оплакивала смерь возлюбленного, то теперь рыдала от страха за свою жизнь. Она бежала и молилась Престолу о спасении. Никогда еще она не была так преисполнена веры. Она клялась, что уйдет в монахини, что отдаст Церкви всё, лишь бы престол её сохранил, но в тот же миг лес предательски выбил землю ей из под ног, и она кубарем покатилась в овраг. Множество раз ударившись ребрами и головой о корни, она наконец прекратила падение. Боль сковывала её, и Ольга, тяжело дыша, начала молиться шепотом, не в силах больше пошевелится. -Пресвятой Престол, вверяю душу и тело свое, спаси мою душу и сохрани тело, озари светом и укажи путь… Вой волков и лай волколаков приближались, и с ними таяла надежда на спасение. Где-то рядом, зашевелились кусты. Захрустели сухие, опавшие листья. -Пресвятой Престол, вверяю душу и тело свое, спаси мою душу и сохрани тело, озари светом… -Здесь нет света… - раздался из лесной тьмы знакомый голос Петра. Он был более хриплым, клацающим зубами, но узнаваемым, - ты сама спустилась во тьму, отвернулась от всего, что считала святым… Престол не придет… Совсем рядом раздалось утробное, глухое рычание, которое подхватывали один за другим прочие волки. Ольга заскулила. -Пожалуйста… -Не надо слез. Ты искала встречи с Адамом? В этот миг Ольга поняла, почему Адам в глади воды был так сильно опечален. Он знал, что скоро их встреча состоится. -Не бойся. Я провожу. Будет быстро. Пётр вновь не соврал. Удар могучей лапы в мгновение ока разорвал на клочья тонкую девичью шею. Фонтан крови брызнул на траву и это стало командой для стаи приступать к трапезе. Это была далеко не первая, и, что хуже, не последняя смерть в Мейнхольде. _____ Привет, друзья. Знаю, я редко тут появляюсь. Спасибо всем, кто подписан и читает меня из раза в раз, мне очень приятно. В этот раз получился коротыш, и я бы сказал, что это из-за холода... Но жара стоит жуткая)