Сегодняшнее интервью посвящено теме неоцененности роли эзотерического знания в русской культуре. В своей монографии «В поисках Зефиреи: Заметки о каббале и „тайных науках” в русской культуре первой трети XX века» к.филос.н., врио заместителя директора по научной работе, с.н.с. сектора философии исламского мира Института философии РАН Константин Юрьевич Бурмистров рассказывает, как эзотерические и оккультные знания проникали в творчество русских мыслителей «Серебряного века», а также о том, почему их интерпретации отличались от традиционной каббалы.
Д.Ю.: Проведённое Вами исследование показало, что каббалистические мотивы присутствуют в творчестве русских мыслителей Серебряного века в их оригинальной интерпретации, не всегда ориентирующейся на тайное иудейское течение. Расскажите, почему так произошло?
К.Ю.: Это не удивительно. К началу 20 века каббала (правильнее, конечно, ставить здесь это слово в кавычки) уже давно стала частью интеллектуального багажа образованного европейца. С позднего Средневековья появляются – сначала на латыни, потом и на других языках – сочинения христианских авторов о еврейской эзотерической традиции, которую мы привыкли называть каббалой. Вначале они преследовали апологетические цели, затем, в эпоху Возрождения и позднее – о каббале писали адепты идеи о древнем, изначальном богословии или вечной философии (philosophia perennis) или же любители оккультно-магических «наук». С конца 17 в. с каббалой как «еврейской метафизикой» знакомятся философы, в частности – Лейбниц, развернувшиеся на рубеже 17 и 18 вв. споры о пантеизме Спинозы также во-многом были связаны с этим знакомством. Ну и так далее. В общем, авторам Серебряного века было из чего выбирать, что они, собственно, и делали. Все это действительно имело слабое отношение к каббале в строгом смысле слова, к эзотерической традиции внутри иудаизма. Однако, как я показываю в книге, некоторые из этих авторов относились к своему интересу с необычной серьезностью, пытались читать, размышлять, использовать узнанное и понятое, выстраивая собственное мировоззрение… И вот их писания уже имеет смысл анализировать, искать их источники, думать об их интерпретациях, сопоставлять их с реальными текстами еврейской каббалы.
Д.Ю.: Насколько возможны, по-Вашему, диалоги русской философской традиции с каббалистическим течением в его подлинном виде?
К.Ю.: Прежде всего, каббала – это скорее не «течение», а особый тип герменевтики священного текста (Торы) и специфическое понимание смысла соблюдения заповедей в иудаизме. Да, они построены на весьма изощренной доктрине, объясняющей устройство мироздания как сложнейшей системы взаимодействующих уровней бытия. Именно элементы этой доктрины – представление о Боге как Бесконечном Абсолюте (Эйн-соф), его самосокращении (или самоудалении) ради создания мира (цимцум), эманации божественной субстанции (света) в виде системы сосудов-сфирот, образующих антропоморфную структуру Прачеловека (Адам Кадмон), уровнях бытия (оламот) и многое другое – привлекали и по сей день привлекают философов и разных «искателей премудрости». Но у их интереса совершенно иная направленность, нежели у традиционных каббалистов. То, что делали европейские философы, видевшие в каббале изощренную еврейскую метафизику – это ведь было как бы сведение трехмерного объекта к двухмерному, плоскому. Они искали в ней – то, что было им нужно (для чего – это отдельный, долгий разговор), что соответствовало их мировоззрению (и отчасти его восполняло), это было скорее стремление использовать, чем понять. В наши же времена «всеобщего смешения» (ещё одно понятие из лексикона каббалы), конечно, всё возможно, преподавание в модных школах, называющих себя каббалистическими, начинает граничить с миссионерством… Но если говорить о русских философах конца 19 – начала 20 в., того, что можно было бы назвать диалогом, мы не увидим. Да и никакого общения, взаимного интереса – тоже не было, слишком в разные стороны смотрели участники философского процесса в России – и те евреи-ортодоксы, для которых была важна каббала. Впрочем, отдельные странные случаи всё же имели место, и я о них писал. Назову два: бобруйский раввин Шмуэль Александров и его друг, известнейший раввин и каббалист Авраам Ицхак Кук интересовались идеями В.С. Соловьева (в частности, обсуждая тему о религиозном потенциале атеизма и позитивной науки), а известный переводчик Гегеля философ Б.Г. Столпнер (кстати, работавший в 1930-е годы в нашем институте), человек с хорошим традиционным еврейским образованием, в 1914-м спорил о смысле каббалы с Бердяевым и Флоренским…
Д.Ю.: Какова, на Ваш взгляд, роль тайного, мистического знания в русской культуре и мировоззрении?
К.Ю.: Правильнее было бы сказать, что эта роль – малозаметна. Это не та тема, которую принято изучать – так уж исторически сложилось. Вместе с тем, без ее серьезного анализа трудно понять очень многое в нашей культуре – и 18-го, и 19-го, и особенно начала 20 в. Идеи, образы, сюжеты, воспринятые из мира эзотерического знания, его литературы, наполняют, как бы подпитывают творчество многих русских авторов – поэтов, писателей, религиозных мыслителей, философов. На мой взгляд, это необходимо учитывать и внимательно исследовать. В последние полвека академическое изучение эзотеризма стало в мировой гуманитарной науке одной из наиболее активно, динамично развивающихся областей, возникло несколько научных школ, региональных сообществ ученых, каждый год проводится не менее десятка конференций... К сожалению, Россия пока фактически не включилась в это направление исследований (хотя и создана Ассоциация исследователей эзотеризма и мистицизма). Между тем, наша страна обладает богатейшим наследием в этой области, это один из мировых центров эзотеризма, что совершенно очевидно для западных ученых, даже в наши непростые годы продолжающих изучать российскую эзотерическую мысль, ее влияние на историю, культуру, политику. Как бы скептически мы ни относились ко всему этому, эзотерическое знание – важная часть нашей культуры, о нем нужно иметь представление, если мы хотим разобраться в особенностях мировоззрения очень многих ее представителей. Пусть мы сами не разделяем подобных увлечений, считаем их маргинальными, даже несерьезными, но было бы неправильно игнорировать позицию тех авторов, скажем, начала прошлого века, для кого эзотеризм был не просто важным, но подчас и центральным в их мироощущении, в попытках сформировать собственный взгляд на мир.
Д.Ю.: Способно ли это эзотерическое знание сосуществовать рядом с научным, рациональным? Есть ли какие-то перспективы их содействия или конкуренции?
К.Ю.: Эзотерическое знание спокойно сосуществует рядом с научным – так было раньше, так есть и сейчас. Они построены на разных парадигмах, концептуальных основах, и вряд ли имеет смысл «проверять» их истинность или действенность, используя чуждые для них принципы и методы. Конечно, в наше время (хотя эти процессы восходят ко второй половине 19 в. и особенно усиливаются с середины 20-го) возникают синкретические доктрины, комбинирующие элементы, заимствованные отовсюду, но это, наверное, отдельная тема.
Д.Ю.: Чем был, по Вашему мнению, мотивирован интерес русской интеллигенции первой трети ХХ века к оккультным учениям? Было ли это случайное веяние или исторически обусловленный процесс?
К.Ю.: Как и обычно – в периоды исторического кризиса (вспомним апокалиптические ожидания, связанные с наступлением 20 века) возникает обостренный интерес к духовным поискам, делаются попытки возврата к «золотому веку», неиспорченному состоянию, предлагаются новые модели осмысления природы человека и его миссии в мире… Так было в эпоху Возрождения, в конце 18 в., в начале 20-го, в 1950-е годы. Мотивы тут достаточно понятны – неудовлетворенность традиционными политическими, культурными, религиозными формами, обращение к иным, тем, которые кажутся более обещающими для самопознания, расширения внутреннего опыта и т.п. В конце 19 – начале 20 в. это были теософия, антропософия, спиритуализм, мартинизм и т.п. направления эзотерического знания. Важно отметить также, что эти школы вовсе не считали себя альтернативными знанию научному – наоборот, они заявляли о себе как о строго научных доктринах, целиком принимающих достижения тогдашней науки и лишь расширяющих ее исследовательскую область. Многие ученые того времени, не будучи эзотериками, соглашались с этим, да едва ли можно отрицать влияние эзотерических идей на некоторые области современной науки (напр., психологию).
Д.Ю.: Встречаются ли каббалистические сюжеты в трудах каких-либо современных мыслителей?
К.Ю.: Благодаря возникновению в первой половине 20 в. школы академического изучения каббалы, – а сейчас это, пожалуй, наиболее популярное направление исследований в сфере изучения еврейской мысли, – в наши дни идеи и образы из традиционных каббалистических сочинений прочно вошли в мир западной культуры (литературы, живописи, кино и пр.). Я за этим не слежу, но, думаю, все знакомы с каббалистическими сюжетами у Борхеса или Эко. Отдельные концепции каббалы (напр., связанные с каббалистическим учением о языке или концепцией «творческого самосокращения») обсуждаются в философской литературе (напр., у Ж. Деррида) и, с другой стороны, современные историки философии (напр., Э. Вольфсон, К. Шульте, Ш. Мопсик и др.) отыскивают черты сходства или влияния каббалы на идеи философов 20 в. Это не совсем моя тема, я в основном занимаюсь более ранним периодом.
Д.Ю.: Насколько актуальны, по Вашему мнению, в наше время взгляды Бориса Поплавского, навеянные оккультистскими учениями?
К.Ю.: Актуальность изучения мировоззрения Поплавского (как и любого интересного автора), в частности, той роли, которую играли отдельные концепции каббалы в его философском творчестве (а он был хорошо знаком с классической европейской философской мыслью, в его рукописях обсуждаются идеи Фихте, Гегеля, Ницше, Гуссерля, неокантианцев), думаю, состоит прежде всего в том, чтобы понять его как мыслителя – одного из самых оригинальных среди первой волны русской эмиграции. И, конечно, это должно помочь нам разобраться с малопонятными сюжетами, символами, образами в его поэзии и его романах – напомню, что Поплавского, «царства монпарнасского царевича» (так назвал его поэт Николай Оцуп), по праву считают одним из самых талантливых авторов русского Зарубежья. Наверное, прояснение этой темы даст нам возможность по-новому взглянуть и на интеллектуальную жизнь тех сотен тысяч русских беженцев, которые были вынуждены покинуть свою родину. К сожалению, при анализе их литературного творчества, философской или богословской работы исследователи часто следуют устоявшимся шаблонам, обращая внимание лишь на то, на что принято его обращать. Мне же кажется (повторюсь), что «право голоса» должны иметь и сами изучаемые нами люди (раз уж они оказались нам важны, а то и близки): они сами нам скажут, что для них было главным, и это, как в случае с Поплавским, может нас удивить… Ну и, конечно, нужно внимательно работать с неопубликованными рукописями, сидеть в архивах, не забывать и про частные коллекции, пытаться определить «круг чтения» данного мыслителя, реконструировать состав его личной библиотеки. Именно этим я, в сущности, и занят как историк философии: из моей книги можно узнать об «эзотерических» источниках Андрея Белого, Максимилиана Волошина, Бориса Поплавского, а сейчас я закончил работу над реконструкцией каталога личного книжного собрания Вл.С. Соловьева, и результат оказался неожиданным даже для меня самого – бóльшая часть книг, которые хранил знаменитый русский философ и поэт, прямо относится к эзотерике.
Д.Ю.: Как Вы подметили, неизданные тексты Бориса Поплавского невозможно публиковать, не реконструировав предварительно ту уникальную мыслительную установку, которая определяла его творчество. Какими средствами, если возможно, мы могли бы воссоздать эту установку сегодня?
К.Ю.: Для меня самого это загадка. Для этого нужен личный опыт вживания, некая сходная мыслительная практика и перспектива, мысленный эксперимент. Невозможно забыть то, что ты знаешь, но можно попытаться, не забывая об этом, оказаться как бы рядом со своим героем, посмотреть в ту же сторону, что и он. Установка – это ведь определенный взгляд. Наверное, тут есть разные приемы, методы. Могу поделиться своими. Во-первых – важно место: полезно бывать в тех местах (я имею в виду в том числе конкретные здания), где он родился, рос, жил, умер, похоронен. Далее – время: конечно, у нас нет машины времени, но всё опубликованное данным автором нужно читать в первых изданиях (лучше всего, если они есть в личной библиотеке исследователя, то есть имеют отношение к его личной судьбе). Обязательно – смотреть рукописи, не копии (в т.ч. электронные), а подлинные документы. Это трудно, но это и должно быть трудно, стоит заранее избегать коротких путей, выбирать самые сложные и трудоемкие – иначе ничего не выйдет. Ничего нельзя «спрямлять». Ну и, наверное, самое главное – должно быть сходство каких-то важных черт в личной биографии исследователя и исследуемого. Всё это, конечно, не гарантирует, что эксперимент удастся.
Содержание книги доступно по ссылке.
Беседу вел Даниил Туркенич, студент Философского факультета ГАУГН, специалист отдела научной коммуникации и популяризации науки Института философии РАН.