ДОБРОЛЮБОВЫ
Но удержать Добролюбова в доме ни матери, ни другим родственникам не удалось – он ушел.
Но сначала он пишет несколько писем, среди которых – недатированная записка Брюсову (орфография оставлена без изменений):
«В. Брюсову от знающего.
Уверен что чувствуете меня и спутника моего, да не пугает вас строгое лицо его. Нередко молюсь за гибель вашего отца, мать достоинства которой будут лучше перед смертью, тонкий дух брата, разныи сестер каждой из которых дано преодолеть свое нечистое. Благодарите что общего вас с двумя чистыми девушками. Молитесь за них, особенно жене утром иль вечером. С каким ликом покину высокую железную башню свою для царства юга, помчусь с этими девами, вспоминая наши борьбы во тьме, прошлую мудрость. Недвижная лестница наша не двигается вовек ни для кого, ибо не одна она а всех. Напишу сестре вам во время отъезда первого сентября иль после. Пишите все сейчас, зимой письма в монастырь не доходят. Придется мне идти, не то закроется сообщенье на Белом море. Сообщите подробности издания книги молчания. Одной девушке необходимо заглавие книги Метерлинка откуда рассказывали о чувствуемой лжи. Пишите лучше Невский 81».
И 5 сентября он сбежал из дома. Архив свой Добролюбов оставил ближайшему другу Якову-Вольфу Эрлиху. Но опубликовать архив Эрлих, однако, не успел из-за скоротечного душевного расстройства и смерти в 1902 году. По свидетельству Вл. Гиппиуса, Эрлих «был один из самых чутких тогда, не писатель, но с исключительной нежностью к поэзии, сам музыкант, с которым Добролюбов много говорил о музыке...».
Безвременно ушедшему другу Добролюбов посвятил одно из лучших своих стихотворений.
ВСТАЛ ЛИ Я НОЧЬЮ? УТРОМ ЛИ ВСТАЛ?..
(посв. Я. И. Эрлиху)
Встал ли я ночью? утром ли встал?
Свечи задуть иль зажечь приказал?
С кем говорил я? один ли молчал?
Что собирал? что потерял?
– Где улыбнулись? Кто зарыдал?
Где? на равнине? иль в горной стране?
Отрок ли я, иль звезда в вышине?
Вспомнил ли что иль забыл в полусне?
Я ль над цветком, иль могила на мне?
Я ли весна, иль грущу о весне?
Воды ль струятся? кипит ли вино?
Все ли различно? все ли одно?
Я ль в поле темном? я ль поле темно?
Отрок ли я? или умер давно?
– Все пожелал? или все суждено?1
Его друзья-символисты (в первую очередь, Валерий Брюсов) издали в 1900 г. книгу «Собрание стихов».
Звуки вечерние,
Трепетно-тусклые,
Сказка померкшая,
Слезы священные.
Звуки вечерние…
Гаснет лампада. Все дышит легко и счастливо.
Вспыхнуло что-то. Повеяло грустью пугливо.
Песни о скорби дрожат, разрастаясь красиво.
Трепетно тусклые
Звуки вечерние…
Слышится прошлое. Бабочка вдруг встрепенулась,
Ярко блеснули прозрачные крылья… проснулось
Светлое, нежный ребенок угасший… проснулось.
Сказка померкшая,
Трепетно-тусклые
Звуки вечерние…
Пламя погасло. Ты светишь сквозь сумрак священный!
Старческий голос твой слышу. Привет, неизменный!
Снова молитвы мерцают. Привет, неизменный!
Слезы священные,
Сказка померкшая,
Трепетно-тусклые
Звуки вечерние.
К началу ноября 1899 года (то есть спустя два месяца после пропажи) Мария Генриховна подключила к делу то, что мы сейчас назвали бы административным ресурсом. 10-го ноября было заведено полицейское дело о розыске «бывшего студента С. Петербургского университета Александра Михайлова Добролюбова»; первые его листы занимает обширное ее прошение, отправленное на имя Министра внутренних дел:
«Его Высокопревосходительству
Господину Министру Внутренних Дел.
Вдовы Действительного Статского Советника
Марии Генриховны Добролюбовой
Прошение.
Муж мой Действительный Статский Советник Михаил Александрович Добролюбов прослужил в Царстве Польском в течении 38-ми лет, как Непременный Член Губернского по крестьянским делам Присутствия в Варшаве, от усиленных трудов заболел неизлечимою болезнью и скончался в 1892 году, оставил на моем попечении 8-х детей.
Овдовев, я, все свои средства, силы и способности направила на хорошее воспитание своих сирот, и благодаря милости Правительства, три сына мои учатся в Морском Кадетском корпусе, три дочери в Смольном Институте, из коих старшая дочь, удостоенная шифром, состоит там пепиньеркой. Один только самый старший сын мой Александр Добролюбов, отличавшийся особенными способностями и необычайною любознательностью, по окончании курса классической гимназии в 1894 году пожелал поступить в С. Петербургский Университет. К несчастью своему, он попал в такую среду товарищей, которая на него весьма повлияла. Сначала он увлекался чтением философских книг (с 12 лет он уже читал всех философов), потом пристрастился к живописи и скульптуре и наконец подпав под особенно пагубное влияние бывшего товарища по гимназии, студента Владимира Васильевича Гиппиуса, который уговорил сына моего принимать опий, морфий и гашиш и производил над ним опыты действия этих ядовитых веществ, сын мой все под влиянием этого Гиппиуса начал писать декадентские стихи, которые по настоянию и заботе того же Гиппиуса были им даже напечатаны особым изданием. Когда же по поводу этих декадентских стихов, бывших уж плодом болезненного состояния моего сына, в периодической печати появилось резкое осуждение их автора, то сын мой впал в род религиозной мании: стал ограничиваться питанием себя хлебом и водою, спал на голом полу всего два-три часа в сутки, и наконец будучи уже на III курсе университета, пешком отправился в Олонецкую губернию, а оттуда вернувшись тоже пешком в мужицком одеянии, стал вести жизнь совершенного аскета.
Доктор Мержеевский, Ольдерогге и Розенбах, к которым я обратилась за врачебною помощью для сына, находя, что он страдает религиозною маниею, советовали мне поместить его в лечебницу. К несчастью моему, тот же злой дух моего сына Гиппиус, узнав об этом предупредил сына, посоветовав ему удалиться из Петербурга, и сын мой, послушный своему злому гению, отправился пешком в Соловецкий монастырь, в котором он пробыл около года. Когда же он вернулся из Соловецкого монастыря в Петербург в июне месяце этого года, и я хотела его отдать на лечение в больницу, то опять предупредили моего бедного сына об этом, и он 5 сентября сего года исчез из Петербурга пешком, без всяких средств и в самом жалком одеянии, имея только котомку, наполненную книгами, с которыми не расставался никогда. С тех пор не имею никаких известий от него, и не знаю где сын мой, как он живет и даже существует ли еще на свете.
Не стану обременять Особу Вашего Высокопревосходительства изображением тех душевных страданий, которые причинило мне это исчезновение моего старшего сына и неведение о постигшей его участи одинокого странника без денежных средств и без теплого одеяния в осеннее и зимнее время. Горе мое – неописуемо, страдания мои – беспредельны. Потеря же старшего сына, подававшего большие надежды и погибшего может быть по недостатку материнской заботливости о нем и неизвестность о его судьбе – для матери и семьи такое несчастье, злее которого судьба не может выдумать и против которого необходимо бороться. Единственным же средством борьбы с постигшим меня несчастьем, могут быть лишь мероприятия к розыску сына моего, где-то скитающегося или приютившегося в каком-нибудь монастыре. Но такие мероприятия доступны лишь при милостивом сострадании к материнскому горю со стороны высшей в Государстве власти Вашего Высокопревосходительства, в сфере вверенного Вам Министерства Внутренних Дел.
К этой милости Вашего Высокопревосходительства приемлю смелость прибегнуть, покорнейше прося, не отказать в соответственном распоряжении о розыске без вести пропавшего сына моего Александра Михайловича Добролюбова, по всей России и о доставлении его в Петербург для лечения в подлежащем лечебном заведении.
При сем имею честь представить свидетельства о болезненном состоянии сына моего, выданное 1 сентября с.г. приват-доцентом Императорской Военно-Медицинской Академии доктором медицины Розенбахом и присовокупляя, что по роду мании моего сына, он вероятнее всего странствует пешком по местностям губерний Киевской, Новгородской, Архангельской, Олонецкой и Московской, изобилующих монастырями и для пропитания своего останавливается в деревнях исполняя у крестьян столярные работы.
Умоляю Ваше Высокопревосходительство, не отвергнуть моего почтительнейшего ходатайства, из внимания к заслугам моего покойного мужа, безвременно скончавшегося от усердной 38-летней службы и из человеколюбивого сострадания к беспредельному горю вдовы этого ревностного слуги своего отечества.
Мария Добролюбова.
Жительство имею:
Невский проспект, дом № 81, кв. № 9, в С. Петербурге».
Три дня спустя (по бюрократическим меркам почти мгновенно) по «Губернаторам, Градоначальникам и Обер-Полицеймейстерам» был разослан секретный циркуляр следующего содержания: «Проживающая в С. Петербурге, по Невскому проспекту, в д. № 81, вдова Действительного Статского Советника Мария Генрихова Добролюбова обратилась в Министерство Внутренних Дел с ходатайством о розыске ее сына, бывшего студента С. Петербургского Университета Александра Михайлова Добролюбова, ушедшего 5 сентября сего года из С. Петербурга пешком неизвестно куда, без всяких средств и в самом жалком одеянии, имея лишь котомку с книгами.
По объяснению просительницы названный Добролюбов, как страдающий душевным расстройством в форме религиозного помешательства, вероятнее всего странствует пешком по губерниям: Архангельской, Олонецкой, Новгородской, Московской и Киевской, изобилующими монастырями, и для пропитания своего останавливается в деревнях, исполняя у крестьян столярные работы.
Сообщая об изложенном, Департамент Полиции имеет честь покорнейше просить подлежащие власти сделать распоряжение о выяснении настоящего местонахождения означенного лица и о последующем уведомить М. Г. Добролюбову, по вышеуказанному ее месту жительства, а также и Департамента Полиции».
Некоторое время спустя в Департамент полиции стали стекаться первые неутешительные сведения: 7 января 1900 года об отсутствии в поле зрения душевнобольного студента с котомкой книг рапортовала Варшава, 15-го – Кронштадт, месяц спустя – город Люблин, 3 марта – Рязань.
Но быстрый обмен телеграммами подтвердил ошибочность идентификации. 13 марта в тщете усилий расписывались далекие Сувалки, 30 марта разводила руками Казань, 15 апреля – Ковно, 21 апреля – Воронеж, 28 апреля потеряла надежду Тула, тремя днями раньше – Фергана (но письмо пришло позже тульского); 8 мая неутешительные известия пришли из Уральской области, 13-го – из более близкой Твери, 8 июля из Новочеркасска. 11 сентября отозвался Ставрополь, два дня спустя – город Верный, еще через неделю – Эриван. И, наконец, 3 октября, как гром среди ясного неба:
«3 октября 1900
Секретно.
В Департамент Полиции.
Разыскиваемый циркуляром Департамента Полиции, от 30 ноября 1899 года за № 12840, бывший студент С.-Петербургского университета Александр Добролюбов задержан в Верхнеуральском уезде и в настоящее время находится в г. Верхнеуральске под следствием по обвинению его в совращении православных в расколе.
Уведомляя о сем Департамент Полиции, имею честь присовокупить, что о вышеизложенном мною сообщено С. Петербургскому Градоначальнику для объявления матери задержанного, вдове Действительного Статского Советника Марии Генриховой Добролюбовой.
Губернатор, Генерал-Лейтенант Я. Ф. Барабаш.
Управляющий Канцелярией (нрзб)».
Примерно в те же сроки, в марте 1900 г., Добролюбов активно пишет и Брюсову: «Во имя блага народного вышлите для меня гражданскую Библию, сборник писаний древних христианских апологетов, собрание сочинений «мужей апостольских», «Ученье двенадцати апостолов», кажется, К. Попова иль иное – только бы был перевод рукописи. Чтобы совершилось благословенье ваше, шлите скорей святую милостыню уже не мне для засева двух десятин р. 12 очень бедному верному мне сильно жаждущему.
Буду тут недолго, не спрашивайте, не пишите о мире вашем, все совершится благословеньем Вышнего. Не сообщайте никому, что я жил тут, чтобы случайно чрез друзей не дошло до родных: я ведь в опасности сумасшедшего дома».
Брюсов тут же ему ответил: «Александру Добролюбову.
Хотел бы писать Вам и назвать Вас братом или учителем, но слишком близок ко мне тот мир, о котором просите вы не сообщать Вам. Властны надо мной все его [обольщения] соблазны от высоких, словно достойных, до самых низких. Но храню я и уверенность, что, как только придет миг, отвергну я их без единого раздумья, как ветошь, и возложив руку на рало не оглянусь. Потому могу так жить, ибо знаю, что это не навечно.
Валерий Брюсов.
18 марта 1900».
Спустя некоторое время тому же Валерию Брюсову Мария Генриховна изливала душу, жалея о том, что согласилась положить старшего сына в психушку: «Вы знаете. Я сделала большой промах. Вы ведь слышали, я поместила его в лечебницу умалишенных, в Преображенскую... Он был там совершенно отдельно... никого из больных не видал, только доктора... Но я сознаюсь, это был промах. Мои дети восстали на меня; дочь заявила, что тогда пойдет в монастырь... Он был там всего десять дней... Если будете ему писать, непременно скажите, что я сознаю ошибку. У нас есть маленькое имение в Польше... Я могу его обменять на землю где-нибудь поблизости. Он может жить там. Все же мы будем знать, что он жив. А то вот восемь месяцев, как у меня нет никаких вестей...».
А потом случилось еще одно происшествие с Добролюбовым: 25 июля 1901 года в г. Троицке Оренбургской губернии состоялся суд: наш герой обвинялся в том, что убедил двух уральских казаков, Максима Дмитриевича Неклюдова и Петра Архиповича Орлова, отказаться от военной службы. Сам Добролюбов просил у суда оправдать казаков, а судить его, как единственного виноватого, но суд не внял ему и приговорил новообращенных пацифистов к 2 ½ годам каждого, а самого Добролюбова – к восьми месяцам тюрьмы. До 6 сентября он содержался в Верхнеуральской и Троицкой тюрьмах, после чего был отпущен под особый надзор полиции и поселился «в Верхнеуральском поселке близ гор. Верхнеуральска» (так в документе!).
Спустя время известие о суде над Добролюбовым дошло до столицы, мать написала в судебные инстанции: «Имею честь заявить Вашему Превосходительству, что сын мой Александр Добролюбов не подлежит уголовному преследованию, ибо он есть душевнобольной, как изволите усмотреть из представляемого при сем свидетельства доктора Розенбаха, каковое состояние здоровья сына моего Александра Добролюбова может быть удостоверено и новыми медицинскими освидетельствованиями, которому и прошу его подвергнуть в случае каких-нибудь по сему предмету сомнений».
2 ноября судебный следователь Троицкого окружного суда 2-го участка Верхнеуральского уезда просит у Дома призрения копию скорбного листка. 26 ноября затребованная копия отправляется в Верхнеуральск. Тем временем в самом Верхнеуральске происходят чрезвычайные события: «И. д. Начальника Оренбургского Губернского Жандармского Управления 12 Ноября 1901 года за № 1000 донес, что привлеченный при Оренбургском Губернском Жандармском Управлении к дознанию по обвинению в преступлении, предусмотренном ст. ст. 246 и 318 Улож. о Нак. и отданный под особый надзор полиции в пос. Верхнеуральском, Троицкого уезда, Оренбургской губернии, бывший студент С. Петербургского Университета Александр Михайлов Добролюбов из указанного места жительства неизвестно куда выбыл».
Как говорится, удрал из-под носа полиции! И посему в розыск его объявляют почти мгновенно: «Среднего роста; лет 25-26, блондин, волосы зачесывал назад без пробора; лицо продолговатое чистое; лоб покатый, большой; нос средний правильный; небольшие усы и клинообразная бородка светло-русые. Одет как простой крестьянин. Фотографической карточки не имеется».
В тот раз полиции повезло: обнаружили его довольно быстро. 20 декабря того же года его задержали в Богданове Николаевского уезда Самарской губернии, где он предприимчиво назвался охтинским мещанином: для установления личности его по этапу отправили в Санкт-Петербург. Здесь спустя три недели он был опознан, как верхнеуральский беглец и совсем было уже приготовлен к отправке на место преступления, как произошло не столь уж для него редкое вмешательство провидения в судьбу: он сам или его верительные грамоты попались на глаза бывшему сослуживцу его отца, петербургскому градоначальнику Н. В. Клейгельсу: «Обнаруженный таким образом в С.-Петербурге Добролюбов, на основании вышеизложенного требования Начальника Оренбургского Жандармского Управления 19 сего Января был арестован для отправления этапным порядком в распоряжение Верхнеуральского Уездного Исправника.
Между тем мать Добролюбова, вдова Действительного Статского Советника Мария Генриховна Добролюбова, в поданном мне прошении, заявляя, что сын ее больной человек и находится в психическом отношении в ненормальном состоянии, просила приостановиться высылкою ее сына для помещения в больницу.
Так как заявление о ненормальном состоянии умственных способностей Добролюбова подтверждается не совсем логическими его поступками, я нашел возможным удовлетворить означенное ходатайство и сделал распоряжение о выдаче Александра Добролюбова на поручительство его матери для помещения в больницу».
Но неугомонный Добролюбов, оставленный, казалось бы, в покое на попечении матери, сбежал от нее вторично. И снова был объявлен в розыск!
Правда, в этот раз он пространствовал меньше месяца – и, судя по всему, сам вернулся домой в конце февраля 1902 года.
И снова отправлен в лечебницу для душевнобольных, на сей раз в больницу доктора Бари, что на Васильевском острове. О его душевном состоянии в эти дни сохранилось письмо его сестры, Марии Михайловны, к Брюсову: «Простите, что замедлен ответ на Ваш запрос о брате. Александр Михайлович теперь в лечебнице для душевнобольных. Он сильно угнетен, просит действовать и «разрушать дело Матери». – И думается, что даже каторга будет лишь грубым, внешним и потому уже более мягким страданием, чем утонченно-ласковая несвобода больницы. Скажу большое спасибо, если посоветуете действовать ли по просьбе брата против Матери или ждать еще, терзать брата ожиданием. Простите, что спрашиваю, но теперь у меня такие глубоко-усталые дни, надломанные, убитые, неодолимо и властно слагаются руки крестом покоя, умирания – и силы своей нет что-либо сделать, решить, сказать: ужас, боль за брата, утомили….
От Вас, ради, для брата, прошу Вашей силы, Вашего совета. Вы скажите, если можете – я попытаюсь сделать.
Простите, что не могу теперь сама и Вас тревожу.
Прилагаю последнее из писем брата ко мне, по которому хоть отдаленно можно судить о его состоянии (одновременно с этим письмом брат прислал 5 прошений, которые до сих пор еще не поданы). Простите.
Мария Добролюбова».
Окончательно отделался Добролюбов от сумасшедшего дома (его комиссия признала выздоровевшим) к лету 1903 года, и с этого момента началось его беспрецедентное житие, сорокалетнее странствие по стране и собственной судьбе.
Город и каменья;
Нищая братия,
Плачьте, нищая братия!
Стены в туманах;
Молитесь боярам великим,
Знаменье творите.
Око мое непорочно;
Богу одному поклоняюсь,
Тихий цвет зарянице;
Нози мои белы,
Ходят по белым дорогам.
Нози мои белы,
Богу одному поклоняюсь;
Молитесь, нищая братия,
Молитесь боярам великим,
Плачьте предо мною,
Плачьте и молитесь.
Впоследствии время от времени из Поволжья, где он в 1905—1915 гг. был главой секты «добролюбовцев» (близких то ли к духоборам, то ли к молоканам, сам же он называл своих последователей «братками»), наведывался в Москву и Петербург. В секте исповедовалась жизнь в нищете, отрицание промышленности, разрешалось использование только ручного труда. Сектанты называли его святым, который пришел на землю, чтобы искупить грехи человечества.
НА ПУТИ ИЗ НИЖНЕГО В БАЛАХНУ В 1903 ГОДУ
Горы, холмы земли — братцы, сестры мои,
Даже камни дорог — друга верны мои,
Неба своды, лучи — как отцы мои,
Звери дикие — братцы милые,
Реки тихие — обрученные мне, навсегда мои.
А и мир вам, сестры звездочки,
Звезды ясные — вы цветы небес,
Вот цветы полей в венцах царских,
Лучи солнечные — гонцы радостные,
Камни мирные придорожные молчаливые,
Я пред вами, пред всеми лицом ниц до земли простираюсь,
От вас всех озаряюсь…
И былиночка — сиротиночка, ты родимая!
По свидетельству Дмитрия Мережковского, Добролюбов был наделен огромной силой духовного воздействия. Возможно, именно благодаря такому духовному воздействию подпала под чары Добролюбова и жена Брюсова Иоанна Матвеевна, с которой Добролюбов неоднократно обменивались письмами.
В архиве Брюсова оказалось немало писем, адресованных Добролюбову барышнями, подпавшими под его проповеднические чары: «Любимый Богом Александр Михайлович,
Прошу Вас дайте мне знать когда Вы придете, и примете меня как искренне любящую Вас любовию Христовой.
Мария Дондукова-Корсакова» (письмо от 4 сентября 1898 г.); «Прощайте Александр Михалыч! Благодарю Вас за все. Когда-ниб. быть может я буду в состоянии молиться, тогда всегда буду о Вас. Христос кроткий, мудрый, чистый да будет с Вами. Увидимся мы когда-нибудь?... и как?... Прощайте, дорогой брат мой. Я никогда не забуду Вас. Ничего не могу написать больше.
Н. Ширская».
А вот и письмо супруги Брюсова: «Брат Александр, только про одно могу я тебе сказать, это то, что я хочу уйти. Пока я буду здесь как до сих пор я жила, я не могу ни молиться, ни думать о Боге. Теперь я могу только плакать неразумно и бесцельно. Брат, мне бы хотелось уйти, я здесь лишняя. Я часто думаю, брат, что ты можешь мне указать тот внешний путь, по которому я могу и должна идти. Ах, как трудно быть среди постоянной лжи. Не знаю, поймешь ли меня, брат мой. Других трудно понимать. Если я буду до конца, совсем искренна, я скажу тебе, что Бог от меня отвернулся. Я чувствую Бога, но как я пыталась говорить тебе, я его не знаю. Право не знаю. Я чувствую в себе душу дикаря, которая только боится Бога. Если бы я знала Бога, разве я могла бы так печалиться. Тому я не печалюсь, что я не знаю Бога, а печалюсь, что мне тяжело. Уйти хочу не потому, что надеюсь найти Его. Знаю тебе тяжело, брат мой, будет читать эти мои слова. Но это правда. Если я уйду я буду Его искать. Я, наверное, знаю, что буду. Ты мне говорил, брат, что есть сестры близкие тебе. Если бы я могла, я бы ушла к ним, но я теперь недостойна. Мой крик о помощи к тебе, брат мой, – крик отчаяния. Я знаю, что во внешностях ты меньше всего можешь.
Сестра твоя Иоанна».
В 1900 году вышло «Собрание стихов» Александра Добролюбова, подготовленное к печати Брюсовым, предисловие к которому написал Иван Коневской.
Его третий и последний сборник лирики «Из книги невидимой» (1905), выпущенный издательством «Скорпион» при помощи того же Брюсова, свидетельствует о пренебрежении земными благами; здесь же он заявляет об отказе от литературы. Сборник полон религиозных стихов и стихов в фольклорном стиле: «Жалоба березки под Троицын день» — пример того, как обе линии противоречат друг другу.
ЖАЛОБА БЕРЕЗКИ ПОД ТРОИЦЫН ДЕНЬ
Под самый под корень ее подрезал он,
За вершинку ухмыляясь брал,
С комля сок как слеза бежал,
К матери сырой земле бежал.
Глядеть на зеленую-то радостно,
На подкошенную больно жалобно.
Принесли меня в жертву богу неведомому,
Срубили в начале светлой весны,
Продали в великий праздник весны.
Все порадовались листве моей,
Никто не помог жалобе моей,
Каждый ухмыляясь подходил,
Каждый насмехаясь говорил…
Между тем, сборник этот был положительно отмечен Брюсовым, который за пять лет до этого составил «Собрание стихов Добролюбова»; жена и сестра Брюсова просматривали верстку. Брюсов (как и Блок) одно время даже находился под некоторым влиянием поэзии Добролюбова, который считался даже автором созданного жанра моментализм.
Подписывайтесь на канал, делайте ссылки на него для своих друзей и знакомых. Ставьте палец вверх, если материал вам понравился. Комментируйте. Спасибо за поддержку!