.…Она мало что помнила из своей прошлой жизни… После ухода близких, такого внезапного. Ухода, что был жестко решен одним неудачным поворотом колеса, на скользком, от размашистого, чуть ленивого дождя, шоссе.
Правда, говорили, что потом он стал проливным, но Виктория к тому времени уже ничего не помнила. Она и имя то свое вспомнила с трудом. Ведь оно тоже было - из прошлой жизни.
Вик – то - рия… Ее тщательно и долго учили говорить по слогам. Она не хотела говорить. Часами молчала, смотря в потолок или стену. Врач психотерапевт, женщина средних лет, с идеальной сединой, немного обвисшей шеей и мягким голосом, бесцветно и монотонно внушала ей, что не стоит искушать Судьбу, ведь и так - повезло несказанно!
-В чем мне повезло?! - Нетерпеливо вспыхивала, алея слезами и гневным румянцем, больная, едва не подпрыгивая на кровати….
- У Вас же - ни одного шрама- впадая в напыщенный тон, пыталась втолковать ей психотерапевт, навязывая благодарную беззлобность.
- Я потеряла всех своих близких. Дочь, мужа. И даже собаку. У меня шрам на всю душу – категорично вспыхивала Виктория. – Вы просто его не видите. Какое Вам дело до меня! Уйдите! - И гневно взмахивала руками.
Сеансов не получалось. Несколько раз в палату к ней приглашали батюшку, отца Антония, и она обливалась слезами, едва он накрывал ей голову епитрахилью, и не могла вымолвить ни слова. И исповеди тоже - не получалось.
- Поплачь, бедняжечка, поплачь! – Ласково гудел куда-то в бороду и потолок голубоглазый отец Антоний - Слезами горе и вымоешь, так-то все легче будет….
-Почему? Зачем? – В отчаянии прикусывая соленые губы. стонала Виктория.
- Милая, Божий промысел на все есть. Только он не сразу и не каждому из нас ведом. - Отец Антоний дотрагивался рукою до ее плеча, но она отстранялась в бессильном негодовании, рот ее кривился.
- Собаку зачем?! Джильда! - Виктория закрывала руками лицо, бессильно опрокидывалась в подушки и в палату снова вбегала сестра с успокоительным, врачи. А отец Антоний выходил в двери, широко крестясь и сокрушенно качая головой.
***
Через полтора месяца ее все - таки выписали из больницы. За два часа до выписки в палату к ней пришел следователь, сообщить, что дело закрыто: нельзя же обвинить в аварии дождь и деревья на обочине, в которые врезалась машина.
- Посадите меня в тюрьму – Вдруг взмолилась она. – Я не могу здесь, с собою совладать… Из меня душа вон ломится…. Я - преступница. Убила свою семью.
- Виктория Федоровна, это просто - несчастный случай, дождь, перекресток был не освещён, дорожная разметка отсутствовала – Развел руками опешивший от ее признаний капитан. – Мы подали жалобу в муниципальную дорожную службу, ждем ответа, дорогу чинят, кладут новую разметку.
- Какую? - машинально спросила она капитана, потерев лоб рукою. Она что-то уже слышала о разметке, но не помнила твердо, что.
- Люминесцентную – быстро ответил он и тотчас подсунул к ее пальцам твердую шариковую ручку и гладкие листы бумаги с печатями и штампами.
— Вот. Здесь подпишите, что у Вас нет претензий к ходу следствия…
- У меня?! – Виктория опять резко дернула плечом. В носу и глазах у нее защипало, и она уже не увидела от слез ничего, даже и точки, что поставила после своей подписи.
***
Едва войдя в квартиру Виктория резко и бессильно сползла вниз спиной, у порогового косяка, и просидела так, в прострации, несколько часов. Очнулась, когда солнечный квадрат пола в прихожей больно ожег ее ладонь, стянула непослушной рукой с изящного столика газету объявлений.
-Алло, ремонтное агентство? Да, да, бюро, извините… Мне нужен полный ремонт в квартире. Записывайте адрес…
Ремонт закончился через две недели, которые Виктория провела лежа на диванчике, в гостиничном номере, из которого она почти не выходила, разве что – заказать кофе и фрукты в ресторане внизу. Из знакомых она никому ни разу не позвонила, подруги и заказчицы не тревожили ее тоже, опасаясь бередить раны, причинить боль пустыми соболезнованиями и расспросами.
…Она долго поворачивала ключи в новых дверях. Стальные, отделанные под ясень, они сверкали и пахли горячим солнцем и железом, а еще почему то - карамелью или вишневым лаком для ногтей. Просто - лаком.
Лак для ногтей она тоже любила в своей прошлой жизни. В той, где рядом с нею были все они, любимые, дорогие: Кирилл, Сонечка, Джильда.
Теперь же все они, так обожаемые прежде, пристально и ласково смотрели на нее лишь с овального портрета в большой, прохладной гостиной, где на обоях, цвета взбитого, сливочного крема, тонко золотились прожилки, похожие на хвостики райских птиц.
Мебели в гостиной совсем не было, только два мягких пуфа, манекен, задрапированный отрезом шелка и светлой тафты, зеркало в простенке и еще - небольшое фортепиано в углу, крышка которого была изящно уставлена портретами в багете и подсвечниками из скромной коллекции Кирилла, скрипача - солиста местной филармонии.
***
Солнце щедро заливало все необычное, геометрически закольцованное пространство квартиры, и его лучи сходились центром в маленькой, овальной столовой - кухне, плавно переходящей в просторный кабинет – салон, где она рассчитывала вновь кроить платья и принимать заказчиц.
Там же Виктория и спала, отгородив для себя уголок за дивно расписанной кленовыми листьями китайской ширмой, на узкой кушетке времен «ро – ко -ко» или «Мадам Помпадур», она не помнила точно. Кушетка и ширма с подсвечниками -это и были все те вещи, что она горько рискнула оставить себе на память из прошлой жизни.
Никто не узнавал ни квартиру, (ремонтное бюро на славу постаралось, отрабатывая большой гонорар!) ни ее саму, тень от прежней Виктории Федоровны Кольцовой, модной портнихи, заядлой театралки, артистичного садовода, любительницы пения.
Кольцова стала будто еще выше, черты лица ее обрели резкость и сделали похожей их обладательницу на таинственные портреты из фаюмских гробниц, те самые портреты, что трепетно тревожат и будоражат душу, но тайн своих никому и никогда не открывают.
Похудевшая, с резкостью черт и фраз, с изменившимися привычками и манерой поведения, она, довольно быстро привлекла к себе и новых заказчиц, и новых кавалеров.
Но всех кавалеров она быстро и ловко отстраняла движением кисти или - недоуменным взглядом, а с заказчицами разговаривала мало, скупо и только по делу.
Изысканным и смелым кроем платьев Виктория быстро покрыла расходы на ремонт и могла себе позволить немного больше, чем просторная квартира в элитной многоэтажке, с персональной парковкой., куда вскоре стала аккуратно пристраивать и свой вишневый старенький, десятого года шевроле, купленный недорого, по случаю… Ей не нужны были навороченные хонды и тойоты. Она их боялась до мурашек в пальцах.
На этой то парковке она однажды и увидела маленькое, светловолосое чудо в бантах, ямочках и веснушках, выпрыгнувшее внезапно на асфальт из старенькой шкоды, песочного цвета, вслед за пушистым комком ангорской шерсти окраса «терракота».
-Бантик, Банечка, куда ты, стой, непослушный! – отчаянно щебетала девчушка лет девяти, пытаясь поймать пушистого беглеца, прижать к себе. Это ей не удалось, она запнулась, потеряла равновесие и неловко упала, расцарапав коленку и разорвав пышную ленту на оборке платья.
Когда подбежавшая Виктория принялась было ее поднимать и отряхивать от пыли, девочка ловко увернулась и пролепетала:
- Не надо, спасибо, тетенька, я сама. Платье жалко! Мне папа вчера только купил. Мы его с Банечкой ждали, я дверь открыла, душно…
-Я зашью, зашью не расстраивайся! – Виктория подняла ладонями лицо девочки и вдруг ей почему-то захотелось поцеловать ее большие зелено – изумрудные глазищи, чтобы высушить слезы в них.
Желание, может быть, и было несколько странным, но оно не удивило Викторию. Она просто, как -то спонтанно, подумала, что девочка, должно быть, одних лет с ее Соней.
Усадив Полину, (так звали девочку) в машину, Виктория, присев на корточки перед нею, вынула из маленького портмоне, что всегда носила с собою, иглу и бесцветные, лавсановые нитки, тут же ловко пришила растянувшуюся оборку к платью. Бумажными салфетками, нашедшимися в дверях авто, Виктория ловко принялась оттирать малышке лицо и руки, и ссадину на коленке.
Вот видишь, все в порядке, и платье новое в порядке, и ты! – Старалась ободрить девочку Виктория. – Не огорчайся, не стоит.
Рядом кто-то коротко мяукнул, тоненько, нежно, виновато. Одновременно оглянувшись, Полина и Виктория увидели возле машины виновника всего происшествия, Бантика, с волочившейся у него промеж лапок шлейкой.
Виктория ахнула, а следом за ней и девочка, потрясенно всплеснув руками:
- Ты не потерялся, вернулся. Ах ты, мой Банечка, мой славный! – Полина зарылась лицом в шерсть маленького друга, прыгнувшего тут же ей на колени, осторожно гладила пальчиками его сторожкие ушки.
-Озорник он у тебя, - покачала головой Виктория. -Смотри за ним получше.
К машине быстро подходил темноволосый спортивного вида мужчина в светлых брюках свободного покроя тенниске и темных очках.
-Детка, что тут у тебя случилось? Вы кто? - с тревогой обратился он к Виктории.
Та поспешила рассеять опасения, протянула руку, представилась:
- Я ваша соседка, из второго подъезда. Девочка ловила кота, упала, поранилась. Я помогла ей. Будем знакомы, Меня зовут Виктория Кольцова.
-Да. Очень приятно. Я слышал где-то вашу фамилию недавно. Кирилл Кольцов, скрипач филармонического оркестра, Вам не родственник? Мы с Полиной были на концерте…Она обожает скрипку.
- Кирилл погиб. Два месяца назад. Авария – Как робот, внезапно проскандировала внутрь себя Виктория, и быстро пошла прочь от машины, пушистого кота и девочки, держащей его на руках… Господи, девочка была почти ровесница Сони…
****
….- И где же твоя мама? – Подперев щеки кулаками Виктория блаженно смотрела, как Полина пьет чай с ореховыми пышками, только что испеченными. - Почему она не с тобой?
-Мама уехала с новым мужем. В Братиславу. - с философским спокойствием ответила девочка. - Она там учится пению. Я скоро к ней поеду. На каникулах. Папа разрешил.
-Каникулы еще не скоро. – невпопад и категорично заявила Виктория. Она вдруг испугалась, что Полина может исчезнуть из ее жизни так же внезапно, как и появилась. Ей стало неприятно, засосало под ложечкой, онемели кончики пальцев, будто бы она шила три часа без перерыва. – Поедем лучше в зоопарк. Там, говорят, новые мишки панды появились и попугаи, целый вольер… А потом я дошью тебе платье…
****
Но когда она через пару дней дошила платье и уложив его в красивый пакет, позвонила в дверь соседей, ей неожиданно открыл отец девочки, с усталым, будто бы опрокинутым, лицом.
- Вы?! - Устало уронил он, выдохнув, будто и не удивившись, но с нетерпением. -- Проходите. Я думал, это врач.
- Врач? А что случилось? – встревожилась Виктория и в горле у нее пересохло.
-У Полины уже второй день температура, озноб и горло обложило… Ей больно глотать. Мы врача ждем с утра, но, наверное, она не придет. Сказали в поликлинике, что много больных эпидемия ОРВИ, может не успеть.
-Так вызывайте скорую немедленно! – Виктория решительно прошла в холл и открыла первую попавшуюся дверь в поисках ванной, чтобы вымыть руки.
В следующие сорок минут до приезда бригады помощи, Виктория деловито готовила компресс, толкла в ложке аспирин с анальгином, грела чайник, резала лимон и цедила в небольшую миску кислую красную бруснику для морса.
Потом они с Полиной терпеливо и настойчиво полоскали горло, намазывали её спину прогретым медом. Когда приехала бригада, Полина успела пропотеть в одеяле на руках отца и заснуть, а температура снизилась до 37 с половиной, и фельдшер сделал девочке укол малой дозой противовирусного препарата.
- Продолжайте колоть такую дозу еще дня три, и все будет в порядке. Вы молодцы, ребята, грамотные родители – Молодой, черноволосый доктор с татуировкой дракона на руке, ободряюще подмигнул Виктории и отцу девочки
- Спасибо, но я не – смутилась было Виктория, но тут отец Полины неожиданно крепко сжал ее запястье.
- Да, доктор, мы будем стараться.
И в следующие два дня они так старались вырвать Полину из лап болезни, что забывали порою сами выпить чаю и отдохнуть хотя бы немного…..Андрей, в перерывах по уходу за дочерью, еще умудрялся что то читать в сети и писать деловые бумаги, нужные в его офисе, а Виктория, та почти и, не помнила дней, их течения, не различала часов, и даже спала вместе с Полиной, на ее узкой кроватке с розовым покрывалом в бабочках. Иногда Андрей приносил ей в комнату чай, горячие бутерброды, но она спала, обняв Полину так крепко, что жаль было их обеих - будить, и чай остывал, и бутерброды твердели.
Но у Андрея в эти моменты как то странно теплело на душе, ему казалось, что жизнь снова прочно вернулась в то правильное русло, совсем недавнее, когда рядом была жена Яна, семейные вечера за чаем, смеющаяся дочурка…
***
А две недели спустя прелестно, звонко смеющаяся, не кашляющая, не хрипящая при ходьбе, Полина уже бежала вдоль морского берега, ловя пальцами ног в открытых сандалиях волну на азовском побережье.
Они втроем остановились в недорогой монастырской гостинице
«Подворье».
Небольшая гостиничка на двадцать номеров, чистенькая и тихая осенью чрезмерно, им так понравилась а улыбчивые монахини так расположили к себе своей сдержанной теплотой и внутренней сердечностью, что они не замечали как летели дни на золотой от красивой листвы вязов и кленов, набережной…
Руки Виктории все время были заняты, она то шила, вручную, иголкой, сметывая в целое детали платьиц Полины, то обвязывала, неслышно, тонко, крючком, края скатерти в монастырской столовой, то метила нитками полотенце в их небольшом багаже…
Однажды, когда она так сидела, заняв руки привычным шитьем и поглядывала в окно на бросающую в волну камешки, Полину и снимавшего ее азартно телефоном Андрея, в комнату вошла седовласая, сухонькая и ясноокая монахиня, похожая на колеблющуюся ковылинку под ветром. Пару минут она с молчаливой улыбкой наблюдала за Викторией, потом мягко произнесла: « Не тревожься так уж, сестрица… Поправится доченька твоя, здесь климат мягкий, и многим помогает, с Божьей молитвой. Не тревожься понапрасну. Она легонько тронула Викторию за плечо. Та внезапно уткнулась лицом в ее живот, плоский, втянутый в пояс монашеского платья, и захлебываясь горлом, в слезах, поведала всю свою прошлой жизни, отчаянного горя и неожиданного, скоропалительного знакомства, которое она не знала, как правильно воспринять:
- Она ведь мне чужая, чужая! - отчаянно всхлипывала Виктория, а я к ней так привязалась и не знаю теперь, как оторваться… Я их с Андреем обоих, как будто тысячу лет знаю и люблю…Как будто Бог мне их подарил, как-то так чувствую, они – совсем, навсегда – мои!
- И правильно чувствуешь, голубка, правильно! – тихо и мерно повторяла монашенка, осторожно сжимая в руке ее плечо.
-И отрывать от себя ничего и никого то тебе и не надобно. Ведь на все, моя хорошая, моя милая, есть промысел Божий, и на старую жизнь, и на новую. Просто, та воля Господня, до поры, до времени нам неизвестна, непонятна, неведома… Так-то… И ты не тревожься понапрасну.
«Промысел божий, неведомый». – Виктория, сквозь опустошительные и очистительные слезы, отрадно вспоминала эти слова. Но когда, где, от кого же она их слышала? В прошлой жизни? В будущей? Она не могла сказать точно. Она ощущала только, что жизнь сливается в одно русло, в одно полотно. В" здесь и сейчас"….
© Лана АСтрикова, 30.06.2024