Начало
Как и обещал, царь выдал Морену четверых провожатых из своих личных дружинников, провизии на несколько дней с лихвой каждому и крепкого мохноногого жеребца лично Морену. Царский конь был цвета чернозёма, но, что важнее, оказался удивительно спокоен нравом. Гнедую кобылу, как и Куцика, пришлось оставить в замке на попечении царицы.
— Маруша присмотрит за твоим зверинцем, — заверил Радислав. — Дивно ей позабавиться с заморской птицей, больно та ей понравилась.
Морен слабо понимал от какого имени родилось это ласковое прозвище «Маруша», но, впрочем, дела ему до того особо не было.
В сопровождение ему достались как на подбор молодые парни и лишь один зрелый мужчина, командовавший их малым отрядом. Морен обратил внимание, что лошади их были совсем обычные — не чета его мохноногому, явно более крупному по своей породе коню, — и недобрые подозрения поселились в его душе. Словно бы царь совсем и не ждал, что они вернутся из этого похода, вот и экономил ресурсы казны.
«Нужно будет развернуть их, как только доберёмся до замка», — решил для себя Морен, едва они двинулись в путь.
Из окон дворца, если смотреть вдаль, за каменную стену, открывался прекрасный вид на словно бы окутанные туманом Белые горы — так близко они располагались к городу, и дорога до них заняла едва ли половину дня. Это был самый север Радеи, и даже лето ощущалось здесь куда холоднее, чем во всём остальном краю. Говаривали, что в Белых горах снег не таял даже летом, ибо зима никогда их не покидала. В лютые месяцы всё живое замерзало насмерть, и только Ледяную, чьё течение было слишком бурным, никогда не сковал лёд. А вот Молочная, за пределами города, покрывалась ровной белоснежной коркой, от которой и получила своё имя — снег устилал её, словно тончайший хлопок. Пока путь их тянулся вдоль реки, Морен невольно любовался ей. Радейцы не селились в горах, предпочитая возделывать поля в низинах, а где не было людей, не было и проклятых. Оттого и вышло, что Морен прежде никогда не бывал здесь.
— Сколько дней займёт дорога до замка Кощея? — спросил он у своих провожатых, когда они ступили в еловый лес. Через него, пологим подъёмом, тянулась горная тропа.
Спутники ему достались неразговорчивые, и весь путь от дворца они провели в напряжённом молчании. В других обстоятельствам Морен был бы только рад этому, но сейчас он знал слишком мало о затаившимся в горах проклятом. Необходимо было разговорить их.
— Когда снега меньше — день-два, не больше, — ответил старший из отряда: мужчина лет сорока на вид, с серебристой проседью, выглядывающей из-под шапки, и густыми чёрными усами над губой. — А сейчас, как знать. Может, и все три.
Снег валил не переставая несколько дней к ряду, и лишь сегодня облака расступились, позволив пробиться солнцу. Повсюду, куда ни брось взгляд, словно бы лежала чистая, слепящая блеском алмазная пыль, и лишь зелень елей да чернота их стволов, подобно мазкам краски на холсте, добавляли картине оттенков. Лошади по щиколотку утопали в сугробах, по обе же стороны от тропы возвышались белоснежные, нетронутые холмы высотой по колено, а порой и по грудь. Из кустов метнулся белёсый заяц, да так быстро, что только сверкнули пятки да взметнувшийся под ними снег. Безветренное спокойствие леса, укрытого горной грядой, не могли нарушить даже птицы, не замолкающие ни на минуту. То и дело по ельнику разносились бойкий перестук дятла, скрипучие голоса соек, мелодичные трели зябликов. После шумного, мёртвого города Морен ощущал себя здесь особенно уютно. Фырканье лошадей, скрип снега и хруст веток под копытами, голоса птиц и редкий шепот ветра были ему куда роднее суетливых перепалок горожан. И царский дворец с его росписью и украшенными фонтанами садами не так впечатлял красотой, как переливчатый иней на ветках.
На душе его было хорошо и спокойно. Но Морен понимал, что работа никуда не девалась, и потому продолжил расспросы:
— Что известно об этом Кощее или его прислужниках? Откуда узнали, где он прячется?
— О прислужниках впервые слышу. А Кощей и не прячется особо.
— Скорее уж наоборот, — подал голос один из молодых парней, идущих позади — рябой от веснушек и простой лицом, со светлыми, будто вода, глазами. — Он как в горах поселился, по всем деревням и городам на севере письма разослал. Объявил, что он, дескать, царь. И все его признать должны и на поклон к нему пойти.
— Угу, — поддакнул угрюмый малый, сгорбленный, будто ему одному было холодно, и даже нос его горбатился, как и он сам. — А кто откажется, того он силой заберёт.
— Так оно то и вышло! — не скрывая восторга, с лёгкой усмешкой на губах ответил светлоокий. Сразу становилось ясно, что опустевшие селения для него не более чем презабавная присказка. — Люди же пропали.
— Я про прислужников не слыхал, — обратился угрюмый к Морену. — Но у нас говорят, у Кощея целое войско. Иначе как бы он, в одиночку, целые деревни без людей оставил? А что те опустели, так сомнений нет. Я сам с одной из таких по соседству жил.
— Да какое тут войско? — спросил командир, не скрывая сомнений. — Войско кормить надо, одевать, содержать. А в этих горах даже малый отряд долго не протянет, холодно же! Будь тут войско, его уж давно бы нашли, такое даже в горах не утаишь. Не верю я этим россказням.
— Говаривают, — снова вмешался в разговор светлоокий мальчишка, — что Кощей, дескать, колдун. Ведьмач. Иначе как же?
— Да не колдун он, — протянул командир и поморщился. — Нечистый он.
— То, что при жизни колдуном не был, не значит, что после смерти не мог им стать.
— Ты просто его не видел, — с досадой бросил командир.
— А вы, стало быть, видели? — тут же спросил Морен.
Тот нахмурился, исподлобья взглянул на Скитальца. Подумал немного и ответил:
— Видел. Страшилище он. Чудовище. На человека похож, не спорю. Да только не человек он. Давно уж не человек. И когда я его видел, никаким ведовством он не владел.
— А когда он человеком был, вы его знали?
— Нет. Только после.
— Сможете рассказать подробнее?
Командир покачал головой.
— Нет, не могу. Не положено.
Морен сощурил глаза.
— Не положено?
— Угу.
— Кажется, вы не до конца понимаете, зачем я здесь. Проклятый проклятому рознь, бездумно рубить мечом недостаточно. Чем больше я буду знать, тем лучше подготовлюсь ко встречи с ним. Если я не справлюсь, жизнь царевны может быть под угрозой. Как и ваша жизнь.
Морен говорил очень холодно, смотря прямо в глаза командира. Тот хмурился, глядел исподлобья, долго думал. Но в итоге с неохотой молвил:
— В тюрьме то было. Я тогда нехитрую работу выполнял: еду заключенным носил да у дверей на посту стоял. Лет двенадцать назад то было. Кого и за что судят — обсуждать не положено, да и не знаю я. Кощей не шибко разговорчив был, я и имени его настоящего не знал. Его так другие служивые прозвали. Скажу одно, в тюрьме-то и стал он таким… нечистым.
— В городской тюрьме?
— Нет. В царской темнице то было. Туда сажают тех, кто лично пред царём провинился или кто важный пост до заключенья занимал.
Морен ощутил, как гнев подкатывает к горлу. Радислав солгал ему, когда сказал, что не знает, как и почему Кощей стал тем, кем стал. Теперь же получалось, что царь с самого начала был осведомлён лучше всех.
Командир вдруг остановил коня и объявил:
— Стемнеет скоро. Дни зимой коротки, а в горах и подавно. Нужно сделать привал, пока местность открытая.
Морен поднял взгляд к небу, но солнце уже успело скрыться за горной грядой, и определить точный час не представлялось возможным. Ему самому казалось, что ещё довольно светло, но он доверился командиру, полагаясь на его знания и опыт.
Их небольшой отряд тут же разбрелся по своим делам. Светлоокий паренёк привязал коней и занялся ими; двое других, под руководством командира, готовили ночлег и разбирали провизию, а Морен ушёл собирать хворост. К тому часу, как развели костёр и поставили котелок на огонь, уже сгустились сумерки, обещая скорую ночь. Темнело крайне быстро.
Вода ещё не успела вскипеть, когда вдали, позади протоптанной ими тропы, раздалось лошадиное ржание. Отряд, как один, обернулся на звук. Поскольку весь день они поднимались в гору, дорога позади петляла на возвышениях и низинах, и оттого новоприбывший гость появился внезапно. Из-за снежного пригорка выскочила пегая кобыла с маленьким всадником. Догнав их, тот остановил галоп и выпрямился в седле. Под соболиной шапкой и за высоким воротом пальто с меховой оборкой были видны только большие зелёные глаза, блестящие в свете костра, да золотые кудряшки. Малец набрал в грудь побольше воздуху и отрапортовал звонким голоском:
— Царь направил меня к вам для оказания помощи! Он посчитал, что я могу быть полезен из-за тех сведений, которыми располагаю! — выпалил он на одном дыхании.
Морен с подозрением взглянул на него. Совсем ещё ребёнок, судя по росту, годов десяти, не больше. И тут один из дружинников, до того молчавший, изумлённо воскликнул:
— Настюшка, ты что ли?
— Дмитрий… — пискнула девчонка и втянула голову в плечи.
Дружинники округлили глаза, переглянулись. Морен сощурился, стиснул зубы, ощущая, как внутри него закипает гнев.
— Каких ещё сведений? — спросил он.
— Я про Кощея могу рассказать, — начала девчонка бодро. — Я его при жизни знал… ла, — добавила она тише, сконфуженно, явно не зная, как себя вести теперь, когда её «обман» раскрылся.
Дмитрий подбежал к Морену. Он оказался пареньком со жгуче карими глазами, высокий и широкоплечий, на вид чуть старше светлоокого, но всё ещё очень, даже слишком, молодой — если есть семнадцать, уже хорошо.
— Её бы назад отправить, — обратился он к Морену. Но тот и без него хорошо это знал.
— Об ином и речи быть не может.
— Как ты вообще нас нашла? — изумился командир.
— Я от самого дворца за вами ехала.
— Теперь поедешь обратно, — отрезал Морен.
Девчонка вскинулась, как уж на углях.
— Не поеду я назад! Я помочь хочу! Говорю же, я Кощея при жизни знала, я о нём рассказать могу, знакомы мы были.
— Не могла ты его знать, — с раздражением бросил Морен. — Я не слепой и считать умею. Сколько тебе тогда было, три?
Та покраснела и съёжилась в седле, точно воробей в снегу. Пока они спорили, командир подозвал светлоокого и отдал приказ:
— Митька, осмотри местность, проверь, чтоб поблизости зверья какого или нечисти не было.
Парень с готовностью кивнул, в два счёта отвязал своего коня и оседлал его. А командир обратился к Морену:
— До утра её всё равно назад не отправить. В горах и днём-то опасно, а ночью подавно. Пусть поспит, утром Митька её сопроводит.
Морен с неохотой кивнул, признавая правоту командира. Митька ускакал, сразу пуская коня галопом, и его силуэт растворился в сумраке.
Дмитрий помог девочке выбраться из седла, увёл её кобылу к остальным. Морен же пристально наблюдал, изучая, и девчонка ежилась под его взглядом. Простой, но добротный кафтан с соболиной оборкой, шапка из того же меха, новенькие, будто только от мастера, валенки. Подойдя к костру, девочка сняла варежки и подставила руки огню. Взглянув на её белые, чистые ручонки, Морен спросил резко и прямо:
— Кто ты?
Девчонка вздрогнула от испуга и тут же выпалила, зардевшись от злости:
— Служанка я! Во дворце царице прислуживаю!
Морен сощурился, чувствуя, что тоже начинает злиться.
— Врёшь, — процедил он. — По рукам вижу, что врёшь.
Девчонка округлила глаза и тут же потупила их. Ручки её были нежные, ухоженные, они не знали никогда работы, так что Морену не составило труда догадаться, кто перед ним. Но он хотел, чтобы девица сама созналась во всём, как и в том, зачем увязалась за ними.
— Отец знает, что ты здесь? — спросил Морен.
Она замотала головой.
— Мне Кощея надо увидеть.
— Ишь, что удумала! — Встрял в разговор командир, тоже начиная багроветь от этих её слов. — Утром назад поедешь, и никаких «но»! Царь нам голову оторвёт, если с тобой что случится.
— Нет! — воскликнула она и по-барски топнула ножкой, сжимая кулачки. — Не знает отец, что я здесь, а коль узнает, сама я сбежала! Не тронет он вас, не дам я ему.
— Станет он мелкую пигалицу слушать, да ещё и после такого, — возмутился командир.
— Зачем тебе вообще Кощей? — вмешался в разговор Морен.
— Говорю же, знает он меня. Не вру, ей-богу не вру, я помочь хочу.
— Из того, что ты говоришь, одно слова правды, четыре — лжи. Почему я должен тебе верить?
Она открыла было рот, явно собираясь сказать что-то… но так и не придумала что, поэтому захлопнула его, не молвив и звука, лишь поступила взгляд. Морен фыркнул, но злость его уже отступила.
Скрипнула поломанная ветка, застучали копыта. И тишину леса разорвал голос Митьки:
— Шатун!
