(Продолжение второй части повести "Розы для Аннушки". Начало здесь)
2. Мама дала мне "камертон", который не пропускал "легкие" отношения
-- Зарисовка о твоей маме? Ты еще спрашиваешь? Читай скорее! Только я буду одновременно чистить картошку, ага?
… Милая моя мама! Трудные ей выпали годы для того, чтобы стать матерью. А я не вовремя, наверное, была младенцем, потом маленьким ребенком. Потому что она мне пела, а я буквально «с молоком матери» впитывала такое, что ни раньше, ни позже немыслимо было так часто повторять – каждый день перед сном, каждый раз при необходимости утешить, успокоить ребенка или помочь ему, горевшему от температуры.
Раньше, до войны, таких песен просто не было. А в первый год после войны их еще слишком тяжело было вспоминать – это все равно, что возвращаться под свист пуль, к своей неуверенности – а в самом ли деле реальна встреча с любимыми? Нужно было, чтобы свежие душевные раны хоть немного затянулись. Хотя бы год – два прошло.
И как раз в этот короткий уникальный период я родилась. Слова песен «Темная ночь», «В землянке», «Синий платочек» мама уже могла выговорить! Но еще почти никаких других не знала, не успела выучить. Только немногие, не связанные с войной, но такие же пронзительно человечные, наполненные чистейшим чувством любви -- отфильтрованным, как вода от примесей, в том аду, где люди отчаянно тянулись к простому своему счастью. «На крылечке твоем», «Сормовская лирическая», «В кармане маленьком моем есть карточка твоя» …
Потом, с течением времени, женщины и песен новых больше узнавали, и старые, военные, принимали все более «концертный» облик, абстрагируясь от реальных впечатлений и переживаний авторов.
Но это было потом. А в первые месяцы и пару лет своей жизни я слышала только те песни, которые моя мама смогла приспособить под колыбельные. Она росла в детдоме — своих маму и бабушку не знала, колыбельных песен никогда не слышала. Мне пела свое любимое, что для нее самой было важно. А что может волновать вчерашнего фронтовика? Старшего лейтенанта медслужбы? Именно то, что пели они с подругами-медиками на передовой…
Потихоньку обдумывая, впитывая каждое услышанное слово, я принимала их все на веру! Мама открывала мне в мире ВСЕ – то, что небо голубое, а деревья зеленые, что открытый огонь трогать нельзя… Вот точно такой же незыблемой казалась мне истина, что мужчинам дороже всего «глубина ласковых глаз» любимой, а не, допустим, ее ножки или иные атрибуты телесной привлекательности. И что ради любви любой человек готов пройти «все дороги-пути» …
Мама невольно, сама этого не понимая, дала мне «камертон» -- и я также бессознательно сверялась с ним каждый раз, когда кто-то в меня влюблялся или когда сама готова была влюбиться. Таких случаев было много – и не всегда при этом «камертон» был оправдан, он мешал! Но он был – и я ничего не могла поделать. Он не пропускал легкие отношения, которые на первом этапе знакомства естественны для всех и, наверное, бывают нужны…
Аля помолчала. Потом тихо сказала:
-- Да, в этом плане 46 и 47 годы были уникальными! Даже и для меня, хотя моя мама – не фронтовик. Но она ждала папу с фронта – потому и в моем доме эти песни звучали. Но не как колыбельные, они-то маме от бабушки передались. Это ты получила редкостный опыт необычных колыбельных! И он наложился на твою особенность – повышенную впечатлительность.
Но мне казалось, что с Алешей у вас любовь сложилась, «камертон» его ведь пропустил? Да, я помню, что все было сложно и трудно, ты рассказывала в прошлые приезды. Но общий итог? Он должен был уже созреть.
-- Алечка, я боюсь, что итог того, что было с Алешей, не созреет никогда… Этот человек был слишком сложен для меня! Я не справилась.
Его яркая природная одаренность не получила нужной «огранки» – так бывает с камнями, например, с аметистом, который в друзе совсем не похож на камушек, обточенный для перстенька или кулона. Для Алеши главным был не разум, а инстинкты. Многие его реакции всю жизнь оставались на уровне стихийных импульсов.
Он мог быть тихим и нежным, как никто! И чутким мог быть. Но мог неожиданно взорваться и впасть в агрессию. Недаром говорил о себе: «Я один из пятерых братьев так и не сумел свернуть голову курице – хотя мать об этом часто просила. У нас ведь был свой курятник, куры – обычная еда. Но человека, который меня сильно разозлит – убью, не моргнув глазом».
Эта непредсказуемость превратила мою жизнь в постоянные качели. Мне всерьез казалось, что есть два совершенно разных Алексея. Одного я люблю, а от второго убежала бы на край света! Дочь постоянно упрекала, что я неправильно отношусь к его вспышкам, что отца в этот момент нужно просто оставить в покое! Особенно, если вспылил во хмелю. Он так же быстро остывает, как и взрывается. И раскаивается потом.
Аля, ты ведь знаешь, что дочь моя тоже пишет прозу? И вот не так давно, вспоминая свое детство, она написала рассказик об отце. Вот, смотри: небольшой фрагмент есть у меня в телефоне:
***О том, что голова должна быть холодной, сердце – горячим, знают, в принципе, все. Но у моего папы горячей была прежде всего голова. И такие в ней порой вспыхивали пожары, что мама не горюй…
Мама-то, как раз, о папиной вспыльчивости очень даже горевала. Ведь под горячую руку он запросто мог не только соседа с лестницы спустить или директору своего завода кулак показать – но и за ремень взяться. В воспитательных, естественно, целях. И как мама с ним ни воевала, ничего поделать не могла.
Потому что справиться с папой мог бы только такой же упёртый и вспыльчивый человек, как он сам. В общем, не зря мне всегда говорили, что я «ну просто папина копия». Ой, не зря...
Когда отцу единственный раз в жизни удалось меня выпороть, на утро он ушел на работу с исцарапанными пальцами в зеленке, с фиолетовым прокушенным носом и.… в подтяжках: отревевшись, я педантично собрала все его ремни и спрятала. Говорить куда – отказалась наотрез. А найти никто не смог.
Так – в подтяжках – он ходил целый год. Любой купленный ремень, стоило папе уснуть, отправлялся в одной мне известное место. Но он не сердился, а уже смеялся над произошедшим. И, кажется, даже полюбил меня ещё больше: «Моя, моя копия!»
А я вот долго не могла его простить. Хотя с тем, что у отца был повод для наказания, спорить сложно: он вошёл в комнату в тот момент, когда мы с братом, насмотревшись «Трех мушкетеров», упоённо тыкали друг в друга шпагами – их роль выполняли два острых арматурных прута…*
-- Молодец, девочка! – восхитилась Аля. – Тебе на самом деле стоило у нее поучиться! Ну, не брючные ремни прятать, а всерьез сердиться и не прощать. Хотя я помню: ты рассказывала и про квартиру, разменять которую можно было только на две однушки... И про многое другое… Но все-таки: как ты с этим жила?
-- Ну, во-первых, вспышки были не так уж часто, и после каждой – обещание, что это в последний раз; во-вторых, дети с раннего возраста стали моими единомышленниками; а в-третьих, я с головой уходила в работу! И бывало, что даже иллюстрировала свои размышления на темы типа «Личность. Мораль. Воспитание», «Подросток и мы» живыми примерами из собственной жизни.
Как правило, они были типичны для большинства читателей. Мужу и сыну я давала вымышленные имена и сценки из жизни получались наглядными. Вот послушай: такой вот эпизод вспомнился!
Однажды у сына за пять минут пропал интерес к моделированию. Сережа не один год мастерил модели самолетов, планеров и прочего, некоторые удачно запускал в небо – вместе с другом. В его комнате, под потолком, была протянута веревка, на которой красовалось десятка два моделей. Его гордость.
И вот однажды… В семь часов вечера к нам пришла комиссия: учителя Сережиной школы проверяли, выполнены ли к этому часу домашние задания? Я в тот день дежурила по номеру и потому находилась в редакции. «Училок» принял отец. Показал тетради сына. Выяснилось, что здания по русскому языку не сделаны! Сережа пытался объяснить, что ждет маму! Что в этой теме для него не вся понятно, а мама у него как репетитор -- сначала с ним занимается, а потом уже он закрепляет это упражнениями.
Дамы были непреклонны и отметили где-то в своих штрафных листах факт нарушения. Едва они ушли, разразилась буря: разгневанный отец надавал Сереже оплеух и заявил, что не потерпит унижения! Что сын заставил его краснеть перед какими-то тетками! А все почему? Потому что мать позволяет ребёнку вместо уроков заниматься всякой «дрянью»! Ну, ничего: он теперь свои порядки установит!
Модели были сорваны с веревочки, разломаны и выброшены в помойное ведро. Я опоздала прийти всего минут на 10! Застала уже разгром в комнате сына, а он сам тихо и безнадежно подвывал в тесном уголке за шкафом, где его трудно было бы достать отцу.
Немало мне пришлось сделать, чтобы хоть в чем-то нейтрализовать последствия той истории. Самое просто – пойти на утро в школу и разобраться с училками. Это получилось виртуозно! Сложнее было успокоить сына, помочь ему выйти из стресса. Ну, а с мужем… Установить свои порядки воспитания он не смог и никогда не мог. Может, поэтому ему и захотелось хотя бы так самоутвердиться? Но я после этого еще больше ушла в работу…
Сережа был не таким злопамятным, как сестра, чтобы не прощать отца целый год. Отношения у них потеплели уже после удачного похода в лес за грибами, но особенно после того случая, когда Алексей лихо накормил компанию лучших Сережиных друзей. И не чем-нибудь, а фирменными пирожками «с пылу, с жару».
Как истинный уралец, Алеша непревзойдённо умел готовить пельмени и любую выпечку. Особенно часто брался за пирожки с рисом и мясом. Делал их по своему рецепту и непременно жареные! В такие дни он буквально колдовал на кухне: вихрем носился от стола, где раскатывал тесто и заворачивал в него начинку, и плите, где то и дело переворачивал не сковороде очередную партию пирожков, да еще и пел при этом. Не только в квартире, но и во дворе стоял умопомрачительный запах!
Вот на него-то и сбежались друзья Сережи и робко застыли в дверях кухни. Алеша ни в чем не знал меры – в щедрости тоже. Мальчишки, получив угощение, благодарили и вроде бы убегали – но недалеко. Проглатывали пирожки, возвращались и получали новые! В конце концов, Алеша сказал: «Хорош, ребята, теперь я своей семье жарить буду…» Но в кулинарном азарте он плохо следил за количеством продуктов…
Итог таков: смущенно улыбаясь, вытирая пот со лба руками, перепачканными в муке, папочка наш принес в гостиную блюдо с пирожками – довольно большое, но единственное…
Сережа потом говорил, что пирожки – дело наживное, зато его друзья долго еще восхищались дядей Лешей.
(Продолжение следует)