Кто читал роман Алексея Толстого "Пётр Пёрвый", те помнят сюжетную линию с раскольниками на Севере, их самосожжением и их духовным лидером - старцем Нектарием. Об этом-то старце и будет сегодня идти речь.
Старец Нектарий крайне жёстко держал в кулаке свою паству. Как настоящий изувер, морил людей голодом, холодом, побоями, в конце сжигал - но сам при этом уходил через подземный ход, а затем опять набирал уже новых послушников, и в конце сжигал и их...
И старца Нектария, при всём при этом, в кругах раскольников знали и уважали по всей стране, попасть к нему в скит считалось особенно почётным. Потому что Нектарий, по словам тех, кто его знал, лучше всех спасал души.
Лучше всех души спасал сумасшедший изувер, прохиндей, который людей сжигал в церквах, а сам через лаз уходил. Который морил паству голодом и постом, а сам по ночам тайком от всех жрал мёд с просфорой. Как ему при всём при этом удавалось сохранять свой непоколебимый авторитет среди его послушников?
Что ж, ловите гайд от старца Нектария.
1. Ищи свою "паству"/"свиту" среди несчастных, заблудших, слабых и сломленных неудачников. Для этого выбери и возглавь такую нишу, чтобы люди, желательно чувствующие себя никчёмными и с мазохистическими наклонностями, шли к тебе сами. Но так как никто по доброй воле сам на муки не пойдёт без вторичной выгоды - обеспечь им эту выгоду, или хотя бы пообещай.
В случае со старцем Нектарием, вторичная выгода, то есть "пряник", ради которого сломленные и несчастные беглые от царского режима крестьяне добровольно шли под его "кнут", было "безмятежное житие", "райские кущи", которые им были обещаны. Люди, противящиеся царскому режиму Петра, его нововведениям, в том числе и церковным реформам Никона, к тому же, те, которые и так выли от "санкций" в виде податей, рекрутского набора и прочего, которые и так привыкли к плетям и покорности, и готовы были ради "райской безмятежности" терпеть и другие плети - были отличной нивой для властного старца. Главное, сначала замотивируй их, вдохнови, пообещай - а потом нагибай-не хочу...
Как нагибать? А это как в эксперименте с двумя лягушками и кипятком. Сразу лягушку в кипяток бросать нельзя - выпрыгнет. А вот если посадить её в комфортную, тёпленькую водичку, и постепенно нагревать до высоких температур - она привыкнет, разленится, и выпрыгнуть уже не сможет. И сварится.
Потому-то и непросто было попасть в скит к старцу Нектарию. Кого попало он к себе не брал. И неспроста: попробуй-ка набери себе в скит "необкатанных" да "необъезженных". Бунт устроят! Разбегутся! Нет: Нектарий устроил "кастинг" таким образом, что попадали под его начало УЖЕ сломленные, крайне покорные, дошедшие до грани отчаяния люди.
А непокорность он не терпел. Потому что для Нектария, как для абсолютного лидера, любое проявление непокорности значило посягательство на власть. Да даже любое самовольное принятие решений, пусть и в соответствии с его линией - не терпел и жёстко пресекал.
Стоя у аналоя, — маленький, согбенный, в древнего покроя черной домотканой мантии, — Нектарий покосился на Степку и Петрушку. Узкая борода клином висела едва не до колен, под черными бровями — угли, не глаза.
У Степки и Петрушки поползли с усов ледяные сосульки, но боялись утереться, пошевелиться, покуда старец не кончит. Он читал грозным голосом. Из темного угла глядел на него, лежа на боку, бесноватый мужик, прикованный поперек туловища цепью к железному ершу в стене. У печи в квашне, прикрытой ветхой рясой, пучилось тесто.
— Ну, вы чего? — Нектарий повернулся к мужикам, двинулся на них седой бородой. Они медведя не боялись, лося один на один брали, а перед ним заробели, конечно. Степка стал сбивчиво рассказывать про давешнее. Петрушка виновато поддакивал.
— Значит, — мягким голосом сказал Нектарий, — значит, ты, Петруша, хотел того солдата запороть рогатиной, а ты, Степа, греха убоялся?
Степан ему на это — горячо:
— Отец, мы за ними две недели ходим. Яким, проклятый, эти места знает, прямо сюда ведет. Мы уж и так и так думали... Они берегутся, а то бы — милое дело: дверь в зимовище подпереть, да — огоньку. Помолясь, и окрестили бы их... И им хорошо и нам... Да, видишь ты, не вышло... А разбоем убивать — сохрани Исус... Нынче только бес попутал...
— Благословил я вас на эту гарь? — спросил старец. (Мужики удивленно поглядели на него, не ответили.) Молитва твоя горяча, значит, Степа, — вот как? — десятерых в огне окрестить? Ох, ох! Кто же тебе власть такую дал? Видишь ты, Петрушу бес толкнул, а ты и беса одолел. Ах, святость! Ах, власть!
Степан насупился. Петрушка моргал на старца, плохо понимая.
— Порфиша, рыбанька, положи уголек в кадило, раздуй, с молитовкой, — проговорил старец.
Хроменький Порфирий снял кадило с деревянного гвоздя, заковылял к печи, раздул уголек в кедровой смоле, с лобызанием длани подал старцу. Нектарий длинной рукой, едва не шаркая кадильницей по полу, начал со звяканьем дымить на мужиков и в лицо им, и сбоку, и обошел сзади, шепча, кланяясь. Передал кадило Порфирию, взяв из-за ременного пояса плетеную лествицу, хлестнул Степку по лицу больно, потом Петрушку по лицу. Мужики стали на колени. Он, шепча посинелыми губами: «Гордыня, гордыня окаянная», разгораясь, бил их по щекам. Бесноватый мужик вдруг заржал на всю избу, стал рвать цепь, кидаясь, как кобель:
— Бей их, бей, старичок, выбивай беса.
Старец уморился, отошел, дышал тяжело:
— Потом сами поймете, за что, — сказал, поперхав. — Идите со Исусом...
Обратите внимание: у Нектария есть "любимчик" - убогий и хромой отрок Порфирий. С ним он обращается подчёркнуто-ласково, особенно на фоне избиения других, менее покорных.
Почему? Потому что Порфирий убог. Он ему не конкурент. Порфирий даже не думает как-то проявляться, как-то подавать голос. Он - безмолвная тень старца. Нектария это устраивает. Потому и демонстрирует: будьте как Порфирий, покорны и послушны, знайте свой шесток, и буду с вами ласков. А будете залупаться, то есть, выступать и голос подавать - буду бить.
Нектарий нещадно бил Андрюшку Голикова, который задавал слишком много вопросов, и другого своего бывшего послушника, который впоследствии сам стал старцем в другом скиту - почему? Наверное, тоже конкурента в нём угадал.
Кривоплечий старец закрыл книгу, поднял ее над головой, повернулся: выдранная клочками борода, нестарое лицо с перешибленным носом. Вперясь расширенными зрачками будто в страшное видение, разинув рот с выбитыми зубами, возопил:
— Праведного Ипполита, папы римского, словеса помянем: «По пришествии времени антихристова церковь божия позападает и упразднится жертва бескровная. Прельщение содеется в градах и в селах, в монастырях и в пустынях. И никто не спасется, только малое число...»
Страшен был голос. Молящиеся упали на лица, содрогались плечами. Старец стоял со вздетой книгой, покуда плач не стал всеобщим.
— Братие, что я вам расскажу (окончив службу, говорил старец, схватясь за деревянный крест на груди). Была надо мной милость божия. Привел господь меня на Вол-озеро, в пустынь, к старцу Нектарию. Поклонился я старцу, и он спросил меня: «Что хочешь: душу спасти или плоть?» Я сказал: «Душу, душу!» И старец сказал: «Благо тебе, чадо». И душу мою спасал, а плоть умерщвлял... Кушали мы в пустыне вместо хлеба траву напорть и кислицу и дубовые жолуди, и с древес сосновых кору отымали и сушили и, со рыбою вместе истолокши, — то нам и брашно было. И не уморил нас господь. А како я терпел от начальника моего с первых дней: по дважды на всякий день бит был... И в светлое воскресенье дважды был бит. И того за два года сочтено у меня по два времени на всякий день — боев тысяча четыреста и тридесять. А сколько ран и ударов было на всякий день от рук его честных, — того и не считаю. Пастырь плоть мою сокрушал: что ему в руках прилучилось, — тем и жаловал меня, свою сиротку и малого птенца. Учил клюкою и пестом, чем в ступе толкут, и кочергою, и поварнями, в чем яству варят, и рогаткою, чем тесто творят... Того ради тело мое начальник изъязвлял, чтобы душа темная просветилась... Коромыслом, на чем ушаты с водою носят, тем древом из ноги моей икра выбита, чтобы ноги мои на послушание готовы были. И не только древом всяким, но и железом, и камением, и за власы рванием, а ино и кирпичом тело мое смирял. В то время персты рук моих из суставов выбиты, и ребра мои и кости переломаны. И господь не уморил меня. Ныне немощен телом, но духом светел... Братие, не разленитесь о душе своей!
Как так получилось, что бывший послушник Нектария не сжёгся вместе с остальной паствой, а стал старцем уже в Москве? Не иначе как сбежал от "начальника своего". В те стародавние времена интернетов да видеокамер не было: сбежал, сочинил легенду, что Нектарий его благословил - все и поверили. Кто проверять-то будет...
2. Будь железно, непоколебимо уверен в своей правоте. Ни в коем случае не показывай никому неуверенности, смущения, или, храни Бог, признания своей неправоты! Гни свою линию, и помни, что существуют только две точки зрения: твоя и неправильная. Тех, кто на "неправильной" стороне - записывай во враги, "антихристы". У тех, кто на твоей стороне - разжигай ненависть к противоположному лагерю, к "антихристам".
Если в тебе кто-то засомневался или, ещё того хуже - кто-то в чём-то тебя уличил, поймал за гузно - вместо извинений и раскаяния включай гнев. Обрушивай смело этот гнев на дерзнувшего тебя уличить, топчи его, переводи стрелки, вали с больной головы на здоровую! Пусть ему будет стыдно, а не тебе!
Андрей Голиков влез на печь, дрожал всеми суставами. (Старец, идя в моленную, велел ему бросить звонить, но к обедне не допустил: «Ступай сажай хлебы».) Остуженные ноги ныли на горячих камнях, от голода мутилось в голове. Лежал ничком, схватил зубами подстилку. Чтобы не кричать, твердил мысленно из писания Аввакума: «Человек — гной еси и кал еси... Хорошо мне с собаками жить и со свиньями, так же и они воняют, что и моя душа, зловонною вонею. От грехов воняю, яко пес мертвой...»
Бесноватый мужик, шевелясь на цепи в углу, проговорил:
— Ночью нынче старичок опять мед жрал.
Андрей на этот раз не крикнул ему: «Не бреши!», крепче закусил подстилку. Сил не хватало больше давить в себе страшного беса сомнения. Вошел этот бес в Андрюшку по малому случаю. Постились втроем — Нектарий и послушники — сорок дней, не вкушая ничего, только воду, и то небольшой глоток. Чтобы Андрей и Порфирий, читая правила, не шатались, он приказывал мочить рот квасом и парить грудь. Про себя говорил: «Мне этого не надо, мне ангел росою райской уста освежает». И — чудно: Андрей и Порфирий от слабости едва лепетали, — одни глаза остались, а он — свеж.
Только ночью раз Андрей увидал, как старец тихонько слез с печи, зачерпнул из горшка ложку меду и потребил его с неосвященной просфорой. У Андрюшки похолодели члены: кажется, лучше бы при нем сейчас человека зарезали, чем — это. И не знал — утаить, что видел, или сказать? Утром все-таки, заплакав, сказал. Нектарий даже задохнулся:
— Собака, дура! То бес был, не я. А ты обрадовался! Вот она, плоть окаянная! Тебе бы за ложку меду царствие небесное продать!
Он стал бить Андрея рогачом, чем горшки в печь сажают, выбил его из кельи на снег в одной рубашке. Мысли от этого на время успокоились. А когда в келье никого не случилось, бесноватый мужик (сидевший здесь с осени на цепи, в тепле, слава богу) сказал Андрюшке:
— Погляди, ложка-то в меду, а с вечера была вымыта. Облизни.
Андрей обругал мужика. В другую ночь старец опять ел мед, тайно, губами мелко пришлепывал, как заяц. На заре, когда все еще спали, Андрей осмотрел ложку, — в меду! И волос седой пристал...
Треснула душа великим сомнением. Кто врет? Глаза его врут, — мед на ложке, волос усяной, сивый (не бесов же волос)? Или врет старец? Кому верить? Был час — едва не сошел с ума: путаница, отчаяние! Нектарий постоянно повторял: «Антихрист пришел к вратам мира, и выбл*дков его полна поднебесная. И в нашей земле обретается черт большой, ему же мера — ад преглубокий». А если так — поди уверь, что он сам, Нектарий, — не лукавый?.. Возить по спине рогачом и черт может... Все двусмысленно, все, как мховое болото, зыбко. Остается одно: ни о чем не думать, повесить голову, как побитому псу, и — верить, брюхом верить. А если не верится? Если думается? Мыслей не задавить, не угасить, — мигают зарницами. Это тоже, значит, от антихриста? Мысли — зарницы антихристовы? То вдруг у Андрея обмирали внутренности: куда лечу, куда качусь? Мал, нищ, убог... Припасть бы к ногам старца, — научи, спаси! И не мог: чудились усы в меду... Пришел в пустыню искать безмятежного бытия, нашел сомненье...
Потом от слабости телесной Андрюшка изнемог, мысли притупились, присмирели. Ежедневные побои выносил, как щекотку. Старец лютовал на него день ото дня все хуже. Другому: «Порфиша да рыбанька», а этого — так и лошадь не бьют.
А как Нектарий манипуляциями заставлял людей в огне гореть? Заметьте: уже сломленных, "обработанных" долгими лишениями, постами, побоями и долгим, планомерным внушением и капанием на мозги. Ведь язык у старца был подвешен ох как хорошо.
Все стояли на коленях. Женщины безмолвно плакали, прижимая детей. Мужчины — кто, уронив волосы, закрыл лицо корявой ладонью, кто безмысленно глядел на огоньки свечей. Старец ненадолго ушел из моленной. Отдыхали, — измучились за много часов: ему мало было того, что все покорны, как малые дети... Страшно кричал с амвона: «Теплого изблюю из уст! Горячего хочу! Не овец гоню в рай, — купины горящие!..»
Трудно было сделать, как он требовал: загореться душой... Люди все здесь были ломаные, ушедшие от сельской истомы, оттуда, где не давали обрасти, но, яко овцу, стригли мужика догола. Здесь искали покоя. Ничего, что пухли от болотной сырости, ели хлеб с толченой корой: в лесу и в поле все-таки сам себе хозяин... Но, видно, покой никто даром не давал. Нектарий сурово пас души. Не ослабляя, разжигал ненавистью к владыке мира — антихристу. Ленивых в ненависти наказывал, а то и вовсе изгонял. Мужик привык издавна — велят, надо делать. Велят гореть душой, — никуда не подашься — гори...
Нынче старец мучил особенно, видимо — и сам уморился... Порфирий на клиросе читал отрешенным высоким голосом. Под дощатым куполом стоял пар от дыхания. Капало с потолка...
Старец неожиданно скоро вернулся: «Слышите! — возопил в дверях, — слышите слуг антихристовых?»
Все услышали тяжелые удары в ворота. Он стремительно прошел по моленной, задевая краем мантии по головам. Вздымая бороду, с размаху три раза поклонился черным ликам. Обернулся к пастве до того яростно, — дети громко заплакали. У него в руках были железный молоток и гвозди.
— Душа моя, душа моя, восстани, что спишь? — возопил. — Свершилось, — конец близко... Места нам на земле осталось — только стены эти. Возлетим, детки... В пламени огненном. Над храмом, ей-богу, сейчас в небе дыру видел преогромную... Ангелы сходят к нам, голубчики, радуются, милые...
Женщины, подняв глаза, залились слезами. Из мужиков тоже кое-кто тяжело засопел...
— Иного времени такого — когда ждать? Само царство небесное валится в рот... Братья, сестры! Слышите — ворота ломают... Рать бесовская обступила сей остров спасения... За стенами — мрак, вихрь смрадный...
Подняв в руках молоток и гвозди, он пошел к дверям, где были припасены три доски. Приказал мужикам помочь, и сам стал приколачивать доски поперек двери. Дышал со свистом. Молящиеся в ужасе глядели на него. Одна молодая женщина, в белом саване, ахнула на всю моленную:
— Что делаете? Родные, милые, не надо...
— Надо! — закричал старец и опять пошел к амвону. — Да еще бы в огонь христианин не шел. Сгорим, но вечно живы будем. (Остановясь, ударил молодуху по щеке.) Дура! Ну, муж у тебя, дом у тебя, сундук добра у тебя... А затем что? Не гроб ли? Жалели мы вас, неразумных. Ныне нельзя... Враг за дверями... Антихрист, пьян кровью, на красном звере за дверями стоит. Свирепый, чашу в руке держит, полна мерзостей и кала... Причащайтесь из нее! Причащайтесь! О, ужас!
Женщина упала лицом в колени, затряслась, все громче начала вскрикивать дурным голосом. Другие затыкали уши, хватали себя за горло, чтобы самим не заголосить...
— Иди, иди за дверь... (Опять — удары и треск.) Слышите! Царь Петр — антихрист во плоти... Его слуги ломятся по наши души... Ад! Знаешь ли ты — ад?.. В пустотной вселенной над твердостью сотворен... Бездна преглубокая, мрак и тартарары. Планеты его кругом обтекают, там студень лютый и нестерпимый... Там огонь негасимый... Черви и жупел! Смола горящая... Царство антихриста! Туда хочешь?..
Он стал зажигать свечи, пучками хватал их из церковного ящика, проворно бегал, лепил их к иконам — куда попало. Желтый свет ярко разливался по моленной.
— Братья! Отплываем... В царствие небесное... Детей, детей ближе давайте, здесь лучше будет, — от дыма уснут... Братцы, сестры, возвеселитесь... Со святыми нас упокой, — запел, раздувая локтями мантию...
Мужики, глядя на него, задирая бороды, подтягивая, поползли на коленях ближе к аналою. Поползли женщины, пряча головы детей под платами...
Стены моленной вздрогнули: в двери, зашитые досками, подпертые колом, ударили чем-то со двора. Старец влез на скамейку, прижал лицо к волоковому окошечку над дверями:
— Не подступайте... Живыми не сдадимся!
Обратите внимание, что цель старца Нектария была достигнута - ему удалось так зазомбировать этих несчастных, что помутнённый их разум боролся уже даже с элементарным, присущим всему живому, инстинктом самосохранения:
Когда совсем помрачнел закат, на крышу из слухового окна вылезло человек десять мужиков, без шапок. Махая руками, беснуясь, закричали:
— Отойдите, отойдите!..
Все торопливо начали раздеваться, снимали полушубки, валенки, рубахи, портки...
— Нате! — хватали одёжу, кидали ее вниз солдатам. — Нате, гонители! Метайте жребий. Нагими родились, нагими уходим...
Голые, синеватые, бросались ничком на крышу, терли снегом лицо, всхлипывали, вскрикивали, вскочив, поднимали руки, и все опять — с бородами, набитыми снегом — улезали в слуховое окно.
Впрочем, и на Нектария нашёлся тот, кто чихать хотел на его "авторитет" - бесноватый мужик Евдоким.
Нектарий вошел со двора, задыхавшись, на бороде — длинные капли воска. Зрачки побелевших глаз сузились в маковое зерно: не то пугал, вернее, был вне себя. Завопил перехваченным горлом:
— Евдоким, Евдоким, настал страшный суд... Душу спасай! Один час остался до вечных мук... Ох, ужас! Бесы-то как в тебе ликуют! Спасайся!
— Да ну тебя в болото! — закричал Евдоким, злобно замотал башкой. — Каки таки бесы? Сроду их во мне не было. Сам иди ломайся перед дураками...
Нектарий поднял лестовку. Бесноватый мужик, нагнувшись, так поглядел исподлобья, — старец на минуту изнемог, присел на лавку. Помолчали...
— Ондрюшка где?
— А черт его знает, где твой Ондрюшка...
— Нет, проклятый, нет тебе спасения...
— Ладно уж, не причитывай...
Этот-то бесноватый мужик Нектария в итоге и скрутил, когда он, сжегши народ в моленной, попытался уйти через подполье.
Так что, подводя итоги, скажу следующее:
- Не ищи "духовного лидера" и "наставника", когда ты сломлен неудачами. Найди сначала опору в себе самом. Иначе можешь оказаться в ловушке прохиндея.
- Не пытайся всем угодить и быть удобным другим в ущерб себе. Не бойся говорить "нет", если что-то тебе не нужно или не устраивает. Жизнь одна, другой не будет.
- Если тебе плоховато с кем-либо, и лучше не становится - не терпи, убегай. Дальше будет только хуже.
- Не бойся подвергать всё сомнению. Если человек "красиво говорит" - дели всё на четыре. Не позволяй никому себя убедить, если тебе с этим некомфортно, ибо это прямой путь к зомбированию.
- Если очевидно виноватый человек не признаёт своей вины, а ещё и тебя обвиняет - это стопроцентный плут, негодяй и самодур. Рви эти взаимоотношения сразу и по живому.
- Если человек при тебе кого-то жёстко распекает, чморит и унижает (подчинённого, члена семьи, официанта, мимокрокодила или даже просто другого водителя на парковке) - однажды он так же "проедется" и по тебе. Беги, пока не схлопотал.