Старый город рушился. Ветер обрывал крохи черепиц, крупицы кирпичных фасадов, стёсывал резкими порывами штукатурку с аккуратных белых углов.
Город, паривший, летавший, живший в потоках муссонов и пассатов теперь разрывался ими на части.
И Яцеку было страшно.
Он жил в этом городе долго. Много земных лет (если бы Яцеку пришлось объясняться на нашем языке). В его мире такого измерения не существовало. Но существовало время - время, которое тянулось или летело, медленно или быстро, как семечко одуванчика в лёгком ветерке. И Яцек знал, что этого времени прошло много. По крайней мере, достаточно для того, чтобы город называли Старым. Ведь он существовал и до Яцека, а может, и до родителей Яцека, и до родителей их родителей, и до родителей того, кто и подумать не мог, что Яцек однажды ступит на эту рыжую от солнца мостовую. Но Яцек ступил. И город стал его городом.
А теперь город рушился.
Если бы город не был особенным, если бы не висел в воздухе - тогда, наверное, вокруг царила бы самая настоящая паника. Как это бывает обычно у нас, в простых городах? Жители кричат. Мимо проносятся женщины с детьми на руках. Пыль стоит за ними столбом, колет глаза, а ты не понимаешь, как они видят в этой пелене, куда им бежать. Но, повинуясь обуявшей город панике, ты зажмуриваешь слезящиеся глаза и бежишь - вперёд, влево, вправо, сам не разбирая дороги.
Но Старый город был особенным городом. И рушился он особенно: истончаясь в стенах домов и в рыжей мостовой, отшелушиваясь и разлетаясь по ветру, обращаясь в песок. Впереди, перед книжной лавкой, где дорога не была замощена, земля уже стала почти прозрачной. Сквозь её едва ощутимую поверхность можно было как сквозь дымную пелену различить силуэты елей, темнеющие далеко внизу. Яцек посмотрел вниз на ступени крыльца. Стоит сделать шаг - и ступенька под ногой треснет, как яичная скорлупа, и понесёт твои ноги вслед за зданием городской ратуши, давно разлетевшимся красно-жёлтыми лепестками. Скорлупки, ещё недавно бывшие крыльцом, будут танцевать на ветру - а ведь Яцек и вовсе не умеет танцевать! Он непременно упадёт. Упадёт больно, возможно даже разобьётся. И кто сказал, что приземлится он на одной из знакомых ему улиц? Пока Яцек будет летать, пытаясь утихомирить танцующие на ветру скорлупки лестницы, от узеньких улочек внизу не останется и следа. Куда он приземлится тогда? Яцеку никогда не было страшно падать: ни с дерева, ни с велосипеда, ни даже с коня Збышека, мчащегося на полном скаку - самого резвого скакуна в городе. Другие мальчики считали Яцека настоящим смельчаком. Но теперь он, кажется, раскрыл свой собственный страшный секрет: вся его смелость заканчивалась, как только падать приходилось в незнакомом месте. Не на камни мостовой, жёсткие и угловатые, сбитые копытами Збышека. Не на примятую траву, за следы которой на штанах Яцеку обязательно достанется от мамы. Даже не кубарем по высокой лестнице, с которой он однажды скатился, подравшись с громилой из булочной. Падать предстояло совсем по-другому: ниже ли, выше - для Яцека это не имело ровно никакого значения.
Поэтому Яцек стоял неподвижно и наблюдал. На улице было пустынно и тихо. Ему подумалось, что десятки других мальчиков - знакомых и незнакомых, если такие в городе ещё есть - стоят сейчас так же на крыльце. Их мамы в доме стирают бельё, трут тряпкой толстые стёкла окон, готовят ужин и, наверное, пока ещё совсем не замечают, что Город рассыпается на глазах и что скоро от него совсем ничего не останется. Их отцы на работе - в кузнице, в поле, на мельнице. Успеют ли они вернуться домой? Смотрят ли они в этот момент на землю, отделяющую их от дома, так же, как смотрит Яцек на ступеньки крыльца? Представляют ли, как запляшут в потоках ветра скорлупки под их ногами? Становится ли им от этого так же жутко?
Яцеку было бы интересно это узнать. Интересно, но не очень важно: ветер уже развеял рубиновой пылью крышу дома напротив, и солнечный лучик наконец беспрепятственно добрался до его щеки. За столько лет - по-нашему, конечно, ведь для Яцека время шло совершенно иначе - за столько лет солнце ни разу не касалось их маленького уютного крыльца. Тяжёлые деревянные ставни за спиной Яцека ни разу не закрывались: их петли заржавели и сейчас еле слышно поскрипывали от ветра. Мама всё мечтала поставить на подоконник цветы, но им не хватало солнца. Теперь его было бы достаточно для целого сада. А если и соседнюю крышу ветер развеет раньше, чем исчезнет их собственное крыльцо, то солнечный свет зальёт весь двор. Тогда уж мама наверняка заметит неладное через окно.
Но пока она внутри, и Яцек не будет её тревожить. Много ли в этом смысла, если через считаные минуты весь город так или иначе исчезнет? К тому же мама, конечно, знала, что рано или поздно это произойдёт. Взрослые всегда заранее знают о таких вещах - знают и боятся, хоть и не подают виду. Папа Яцека не раз говорил, что что-нибудь подобное обязательно скоро случится - если не при жизни самого Яцека, то при жизни его детей так уж точно. Наверное, ему самому об этом рассказывал дедушка Яцека, пока ещё был жив. А может, в то время взрослые боялись чего-то другого. Может, они боялись, что городскую ратушу выкрасят в жёлтый, а её крышу - в красный. А ведь так и случилось. Папа Яцека тогда долго сокрушался, а мама всё ворчала, что до добра это не доведёт. Наверное, и Яцеку теперь нужно сказать что-нибудь похожее про разлетающийся крохотными пылинками город. Вот это беспорядок! Страшно подумать, что будет завтра! Раньше такого никогда не было!
Но сказать было некому: десятки мальчиков стояли каждый на своём крыльце, овеваемые стремительными потоками; говорить им оставалось только с ветром, весело завывающим в водосточных трубах. Солнце опустилось ниже и окрасило рассыпающийся город в розовый и оранжевый. Пылинки и черепички, мельтешащие в его свете, стали золотыми от закатных лучей и поблёскивали, как мириады светлячков, улетающих в далёкие края. Когда солнце опустится за горизонт, от дома, наверное, останется один фундамент - да и тот будет уже обкатан ветром, будто морскими волнами. Небо над головой Яцека темнело, появлялись первые звёзды. На секунду он вдруг подумал, что и они обязательно исчезнут, но тут же улыбнулся и чуть ли не рассмеялся от собственной глупости: звёзды! Да разве могут звёзды престать сверкать? Их место на небе, а уж на небе всё происходит так, как надо. И раз они сверкают так же ярко, как вчера, значит, никакой ветер им не помеха - пусть даже он способен растворить целый город, как кусочек сахара в тёплой воде.
Теперь, когда с неба Яцеку подмигивали звёзды, ему уже не было так страшно. Когда-то он родился в Старом городе. Но Старый город родился задолго до него. В нём родилось много других мальчиков и девочек. Те мальчики и девочки никогда не слышали о том, что их любимый Старый город - тот, что они знали - может в один прекрасный день вдруг разлететься мельчайшей пыльцой от лёгкого дуновения ветра. Они слышали о других вещах: о ратуше, которую не сегодня завтра выкрасят в такой неподходящий жёлтый цвет; о налимах, которых в речке становится всё меньше; или о том, что по новому закону белый передник разрешено будет носить только по общегородским праздникам. Услышь они про ветер, тут же бы испугались и устроили жуткий бедлам: носились бы туда-сюда среди потоков, сбивали друг друга с ног и могли бы ненароком улететь на отколовшихся камешках мостовой, как представлял себе Яцек.
А он не боялся. Он смотрел, как солнечный свет становится всё более золотым, а углы Старого города - всё более гладкими. Ветер уносил маленькие щепки перил, крошку камня и пыль стен. Но ни одна песчинка не слетела с залитой солнцем щеки Яцека.
Автор рассказа: Даша Лысенко