ДОБРОЛЮБОВЫ
В архиве родственника Добролюбовых Г.Е. Святловского сохранился отрывок из написанной Александром Добролюбовым ориентировочно в конце 1930-х годов клятвы верности памяти сестры Маши, который приводим целиком: «Пусть пройдет последний мой путь по самым острым скалам, — я не сойду с дороги моей, потому что ты указала мне ее. Высочайшая любовь — в час совершенной смерти моей буду целовать самые острые камни, по которым прошла хоть один раз нога твоя».
Мария Михайловна Добролюбова (1880-1906) – поэтесса, сестра милосердия, революционерка.
Мария Добролюбова родилась в итальянском городе Фраскати в семье действительного статского советника Михаила Александровича Добролюбова, родственника известного русского критика Н.А. Добролюбова. Детей у семьи Добролюбовых (Михаила Александровича и Марии Генриховны) было много – Александр, Георгий, Мария, Елена, Владимир и Константин. Несмотря на достаток и положение, дети в семье Добролюбовых воспитывались в духе пылкого народничества.
До 1891 г. Мария училась в Варшаве, где отец состоялась на государственной службе, а после смерти Михаила Александровича в 1892 г. семья переехала в Петербург. Внезапная кончина отца, тяжело пережитая 12-летней девочкой, переходит в твердое решение «выяснить, почему люди умирают», научиться самой исцелять больных, чтобы «убить смерть». Осенью 1892 Добролюбова поступает в педагогические классы Смольного женского института, где ее «детский порыв созрел в сознательную глубокую решимость стать врачом», который она окончила в 1900 году. И тогда же поняла, что не медицина, а именно педагогическая деятельность была ее истинным призванием.
По окончании с отличием Смольного института и педагогических курсов при нем Добролюбова получает золотой шифр и диплом наставницы. Отказавшись от блестящей карьеры императорской фрейлины, в 1903 году она в Петербурге организовала благотворительный приют для обездоленных детей, где не только сама моет, кормит и учит их, но и создает праздничную атмосферу. Одновременно Добролюбова продолжает посещать религиозно-философские лекции и собрания Дмитрия Мережковского, которые посещала еще в 1901-1902 годах. Увлекалась сочинениями символистов, пробовала писать сама. Эти же мероприятия прежде посещал и ее брат Александр.
Возможно, именно от старшего брата переняла Маша какую-то стихийную, неканоническую религиозность: она много молилась, но не по-писаному, а своими словами, храм и иконы не были обязательными спутниками молитвы; часто бывала на кладбище, чтила память предков, но оставалась при этом девушкой современной и начитанной.
Впрочем, стихи для нее были не главным увлечением в жизни, поэтому она сама о себе и своей поэзии писала так:
Я красива, не спесива,
И пою я без мотива.
Бестелесна и прелестна.
Всем и каждому известна.
Ветерочек
лепесточек мой, шутя, колышет.
Всякий странник
и изгнанник мои песни слышит.
Девушка стала все чаще появляться на подобных собраниях, в литературных кружках. Иногда к месту вставляла словечко-другое: горячо, но просто говорила о любимых писателях и поэтах — Мережковском, Розанове, Брюсове.
На одном из таких собраний обсуждали образ Мадонны в мировом искусстве. Очевидец вспоминал: «Мережковский с жаром говорил о Мадонне. Затаив дыхание, аудитория с глубоким вниманием слушала его. И вдруг он вздрогнул, неожиданно остановился и вперил свой взгляд в один угол. Все инстинктивно посмотрели туда же — и ахнули: в дверях стояла живая Мадонна. Это была Добролюбова».
Она действительно была удивительно красива. Тонкие правильные черты лица, темно-русые волосы, разделенные прямым пробором, толстая тяжелая коса, которая, казалось, всегда удерживала ее голову слегка откинутой назад, а главное, выражение доброты и искренности в глазах и всем облике ее.
В 1903 г. была принята в число слушательниц Женского медицинского института.
В июне 1904 года в качестве сестры милосердия добровольно отправляется на передовые позиции русско-японской войны (14 июля 1904 г. была выпущена листовка «Христианский подвиг сестры милосердия» – о спасении Добролюбовой раненого японского солдата). В знак протеста против несоблюдения Международной конвенции Красного Креста, против плохого медицинского снабжения солдатских лазаретов Добролюбова отказалась от высокого награждения за храбрость.
С эшелоном раненых в 1905 г. в разгар революционных событий она возвращается в Петербург. Выступая на митингах, рассказывает о войне, о положении солдат, примкнула к социалистам-революционерам.
Сама Добролюбова говорила о себе так: «Я – человек религиозный. Буду ли в школе учить или на голод пойду, – я везде буду стоять со своей проповедью» (Запись в дневнике Е. П. Иванова. 8 дек. 1905).
Летом 1905 года Добролюбова вместе со своим возлюбленным, близким другом А. Блока еще по университету, молодым журналистом и поэтом-символистом Леонидом Семёновым (внуком знаменитого путешественника и общественного деятеля П.П. Семёнова-Тян-Шанского) уезжает из Петербурга ради революционно-просветительской работы с крестьянством, она едет, как тогда говорили, «на голод», в глубинку Тульской губернии. Оставшись в деревне Бутырки Богородицкого уезда, Добролюбова организует пункт продажи по удешевленной цене сена и столовую для голодающих, преподает детям крестьян в созданной ею школе, а по вечерам ведет работу в кружке с молодежью, распространяет прокламации и революционную литературу. Предупрежденная крестьянами об аресте и обыске, в конце июля 1906 года уезжает в Петербург. Но 2 сентября того же года ее арестовывают по месту жительства (на Б. Морской улице), отправляют по этапу в Тульскую городскую тюрьму. В ноябре 1906 года ее за отсутствием улик по ходатайству высших сфер и друзей выпускают на свободу, но с запретом преподавания.
«Светлые косы вокруг головы, лицо неземной тихости и красоты. Настоящее лицо мадонны или идеальной русской революционерки. Она и была революционеркой. В тюрьме заболела туберкулезом. Вернулась домой, только чтобы умереть» (З. Гиппиус. Поэма жизни).
В столицу Добролюбова вернулась в состоянии тяжелой депрессии, подавленности происходящим, «жалости ко всем слабым несчастным и грешным». Мысль о телесной смерти ее никогда не покидала. Что ей недолго жить здесь, она всегда знала и прямо говорила всем, слагая про себя странные песенки и стихи о смерти:
ПЕСНЬ РОЗЫ
Упаду без слезы
На твой гробик, мой друг,
Будем в смерти мы жить,
Целоваться любить,
И молиться, и песенки петь.
В общении с людьми, в письмах, в дневниковых записях у Добролюбовой прорывалась жажда принести своей кончиной пользу людям: «Хочется вам жизни нужной, как мне смерти нужной», «Хочу в жертвенник пламенный превратиться», «Надо детям сказать все самое главное, нужное, что знаю, заронить... а потом уйти от всех», «За вас умираю... Ступите на каменную плиту могилы моей и идите вперед и все выше...», «Я так жизнь люблю, так жить хочу, что от жизни отказаться готова». Иногда мечтала: «Хочу в Финляндию уехать, в лес, в горы, к озерам, и там обдумать свой путь, свое служение до конца» (Л. Семенов-Тян-Шанский).
Получив согласие руководителей эсеровских боевиков, она приступила к проведению теракта, но не нашла в себе силы выстрелить. Но, исповедуя порою право на насилие ради любви к ближнему и жертвенный радикальный максимализм, она говорила: «Я и сама жалею даже муху или комара убить. <...> Но, если нельзя!.. И цветы жалко. Но вид насилия дает силу убить. Человек насилия бывает хуже скотины!»
Современники отмечали поразительную интуицию Добролюбовой, ее умение «разбираться в самых сложных хитросплетениях правды и лжи, беспощадную искренность и строгость к себе до самопожертвования» (Русь. 1907. №5). Легендарной авторитетностью «ходячей людской совести», как ее называли, видимо, и воспользовался один из главарей боевиков эсеров, Азеф, чья программа радикально быстрого достижения нужных России перемен показалась ей в тот момент полезной и справедливой.
В 1906 году с семьей Добролюбовых, через брата Александра знакомится молодой крестьянский поэт Николай Клюев. Впрочем, помимо дружбы с Александром и Марией, Клюев влюбляется в самую младшую из Добролюбовых – Елену, которой он посвятил стихотворение
«ТЫ ВСЕ КЕЛЕЙНЕЕ И СТРОЖЕ...».
Ты всё келейнее и строже,
Непостижимее на взгляд…
О, кто же, милостивый боже,
В твоей печали виноват?
И косы пепельные глаже,
Чем раньше, стягиваешь ты,
Глухая мать сидит за пряжей —
На поминальные холсты.
Она нездешнее постигла,
Как ты, молитвенно строга…
Блуждают солнечные иглы
По колесу от очага.
Зимы предчувствием объяты
Рыдают сосны на бору;
Опять глухие казематы
Тебе приснятся ввечеру.
Лишь станут сумерки синее,
Туман окутает реку, –
Отец, с веревкою на шее,
Придет и сядет к камельку.
Жених с простреленною грудью,
Сестра, погибшая в бою, –
Все по вечернему безлюдью
Сойдутся в хижину твою.
А Смерть останется за дверью,
Как ночь, загадочно темна.
И до рассвета суеверью
Ты будешь слепо предана.
И не поверишь яви зрячей,
Когда торжественно в ночи
Тебе — за боль, за подвиг плача —
Вручатся вечности ключи.
«Сестра, погибшая в бою» – это про Марию Добролюбову.
Возобновив обучение в Женском мединституте, Добролюбова одновременно продолжает работу в детском приюте, собирает пожертвования. Помогает бедным, обездоленным. Описаны факты исцеления ею юного рекрута, спасения людей. О приобретении Добролюбовой авторитета среди трудовой бедноты, рабочих и интеллигенции революционной времени свидетельствуют многие современники. А. Блок записал в дневнике 31 декабря 1911 г.: «О Маше Добролюбовой. Главари революции слушали ее беспрекословно, будь она иначе и не погибни, – ход русской революции мог бы быть иной». О. Дымов, вскоре изобразивший Добролюбову в романе «Бегущие креста» (Берлин, 1911), отмечал: «Ее великая душа соединяла людей, разъединенных пространством, идеями, возрастом, деятельностью, делая ее своею, желанной и любимой среди цвета интеллигенции тех лет» (Русь. 1906. № 4). Блок еще неоднократно писал о Добролюбовой (конспирируя ее имя) в цикле«Ямбы», в драматической поэме «Песня судьбы», в стихах «Деве-Революции», «Сырое лето. Я лежу...», «В огне и холоде тревог», «Твое лицо мне так знакомо», «В серебре росы трава», «Она пришла с заката», «Когда вы стоите на моем пути...» и в общеизвестном стихотворении «Девушка пела в церковном хоре».
Девушка пела в церковном хоре
О всех усталых в чужом краю,
О всех кораблях, ушедших в море,
О всех, забывших радость свою.
Мария Добролюбова замужем ни разу не была, хотя и побывала в ранге невесты. Она познакомилась с уже упоминавшимся Леонидом Семёновым весной 1905 года, который был ей очень близок по взглядам. Еще до войны и революции 1905 г. он писал: «Уж лучше гроза, чем это мертвое царство пошлости!» Он считал Машу неизмеримо выше себя — и в нравственном отношении, и в реальном служении людям.
Ни с кем Маша не была так откровенна, как с Леонидом. Осенью их уже называли за глаза женихом и невестой, но сами они считали свой союз духовным родством.
Той же осенью оба окончательно определились в своих политических предпочтениях: Леонид пошел с социал-демократами, Мария с эсерами. Леонид объявил Маше, что едет в Курскую губернию, там сильное крестьянское движение, создается Крестьянский союз. Оказалось, что и Мария собралась в дорогу: ей обещали место сельской учительницы и заведующей продовольственным пунктом для голодающих в Тульской губернии.
Разумеется, оба везли запрещенные брошюры и прокламации. На прощанье Добролюбова написала в книжку Семёнову: «Думайте сейчас обо мне. Завтрашний день сам о себе позаботится».
Леонид Семенов ездил по деревням и селам, собирал сходы, рассказывал крестьянам о Государственной думе, советовал, за кого голосовать. В то же время удерживал мужиков от погромов помещичьих усадеб. Прятался по глухим хуторам, но не избежал ареста.
В тюрьме его возмутило, что лютой зимой на дворе, при выходе тюремного начальства, звучала команда «Шапки долой!» — и все обнажали головы и стояли так, пока начальство не соизволит удалиться. И однажды Семенов крикнул: «Шапки надеть!» — и все послушно надели шапки. Раздался дружный смех. Начальник свирепо зыркнул глазами и… больше ничего. В это время уже начала работать дума, сверху поступила директива особо не зверствовать; многих арестантов освободили, отпустили и Леонида.
После первого ареста Семёнов вернулся в Курскую губернию. Проводил Учительский съезд, съезд Крестьянского союза, организовывал газету, был избран в местный комитет партии. Жил по поддельному паспорту. Был арестован в поезде, идущем в Курск.
К тому времени думу разогнали, временные послабления окончились. Семёнов попытался бежать. Его поймали, зверски избили, издевались, плевали в лицо, бросили голым в грязный карцер. Все жалобы арестанта на побои и издевательства были проигнорированы. Стражники посмеивались над ним:
— Царь велел бить таких, как ты!
Ему грозило двенадцать лет каторги.
Маша спешно уехала из Тульской губернии, чтобы избежать ареста — 16 августа 1906 года Тульское жандармское управление возбудило против нее уголовное дело, при обыске у нее были обнаружены нелегальные брошюры. В Петербурге Добролюбова узнала о втором аресте Леонида и бросилась в Курск. Ей разрешили два свидания с Семёновым. Старалась ободрить Леонида, обещала хлопотать об его освобождении. Рассказывала, как хорошо ей было в деревне, о детях, о крестьянах, которые искренне полюбили ее. О политике, конечно, тоже: о разгоне думы, о восстании Свеаборгского гарнизона, о Столыпине…
Леонид СЕМЁНОВ
Мне снилось: с тобою по саду вдвоем
Мы темною ночью бродили.
Таинственно, тихо, все спало кругом,
Лишь ярко нам звезды светили.
Мне снилось: в густой и высокой траве
Нам путь светляки освещали,
И страшные сказки друг другу во тьме
Угрюмо деревья шептали.
Мне снилось: со мною ты под руку шла,
И что-то мне тихо сказала,
И словно огонь ты в груди мне зажгла,
И страшно, и жутко мне стало.
Мне снилось: с тобою по саду вдвоем
Мы темною ночью гуляли,
Таинственно, тихо все было кругом,
Лишь ярко нам звезды сияли.
В Петербурге Добролюбова поселилась на квартире друзей — журналиста Аркадия Руманова и его жены, пианистки Евгении Штембер. Здесь, на Морской улице, дом 27, квартира 11, ее и арестовали 2 сентября. Из столичной пересыльной тюрьмы в сопровождении жандармов отправили в Тульскую тюрьму.
Через два месяца она вернулась в Петербург и поселилась с младшей сестрой Еленой на Васильевском острове, здесь образовался один из подпольных эсеровских кружков, о котором знали далеко за пределами столицы.
Добролюбова регулярно писала письма Семёнову в Курскую тюрьму. Когда переписка прерывалась, он страдал, беспокоился, забрасывал письмами друзей и знакомых. Однажды, после долгого периода безвестности, ему передали записку от Маши – тоже из тюрьмы: «Дорогой Л.Д., хочется на волю, на свободу, нам бы обоим с вами вместе свободой дохнуть!» В октябре переписка возобновилась, в некоторых посланиях сквозило отчаяние: «Сегодня прочла, что в один день шестнадцать казней, почти все виселицы… Какой ужас смерти в палачах, в судьях… Бедные солдаты, которые всех расстреливают. Вы представьте себя таким солдатом… Я мечусь, хлопочу, но дохожу до ужаса... Все не тем, все ненужным кажется <...>. Дорогой Л. Д., молитесь за меня, молитесь за всех...». «Но свет все-таки есть. Свет и во тьме светит».
Суд прошел для Семёнова удачно: два обвинения были сняты, осудили только за оскорбление Его Величества – на месяц заключения в крепости. А пока отпустили.
12 декабря Леонид вышел из ворот тюрьмы и сразу побежал к друзьям. Хозяева смутились, потом, наконец, показали телеграмму: «Приготовьте Леонида к страшному для него несчастью. Маша Д. скоропостижно умерла сегодня 11-го декабря в 10 ч. утра. Руманов».
Леонид и Мария разминулись на один день.
В тот роковой день утром Маша сказала сестре, что согласна, наконец, пойти с нею к врачу. Сестра обрадовалась, стала переодеваться. Маша попросила старушку-няню приготовить ей крепкий кофе – она всегда пила его, когда болела голова. Старушка ушла на кухню, а Маша заперлась в своей комнате на крючок. Потом вдруг послышался звук падения кресла, слабый стон. Позвали дворника, тот вскрыл дверь... Послали за врачами, но те лишь констатировали смерть. Родные ничего не говорили о причинах гибели Маши и не позволили вскрытие.
МАША, РОДИМАЯ
(Леонид Семёнов)
Маша, родимая,
Сестра моя вечно любимая,
Как хорошо жить на свете!
Как хорошо страдать ради тебя!
О, лучезарная,
Свет даровавшая,
Лилия чистая,
Белая лилия, Радость солнца несущая,
Все оживляющая,
Смерть побеждающая,
Слава тебе!
Что касается смерти Марии Добролюбовой, то здесь есть две версии. По одной – она скончалась у родных в возрасте 26 лет «от паралича сердца во время эпилептического припадка» (Выписка из метрической книги (ч. III – об умерших за 1906 г.) выдана причтом СПб. Церкви Св. Матфея на Петербургской стороне № 188). По другой же – она покончила жизнь самоубийством, выстрелив себе в рот.
Последняя запись в её тетради была такая: «Надо детям сказать все самое главное, нужное, что знаю, заронить. А потом уйти от всех».
Вот что пишет современник и известный литературный критик Аким Волынский по поводу смерти Добролюбовой: «Однажды Маша Добролюбова была найдена в своей комнате умершею, причем родные ее воздерживались от всяких объяснений на эту тему. Я же лично допускаю, что она покончила жизнь самоубийством. Она принесла с собой на землю чистую, большую душу и с такою же душою, без мельчайшего пятнышка, ушла от нас. В памяти знавших и видевших эту протоарийскую девушку она оставила впечатление живой иконы» (А. Волынский. Букет).
«Красавица с удивительно бездонными глазами, она останавливала, приковывала внимание, что-то необычное, нездешнее чувствовалось в ней. Во всем ее облике поражала редкая, чудесная гармоничность. Как есть таланты в области искусства, так встречаются изредка таланты в области нравственного творчества, и таким удивительным талантом была Мария Михайловна Добролюбова, это была ходячая человеческая совесть, обнаженная правда. В Петербурге были целые кружки, считавшие ее своим оракулом, жившие „по Маше Добролюбовой“, с благоговением произносившие ее имя: „сестра Маша сказала, Добролюбова сделала“. Для людей, знавших ее, эта фраза звучала нравственным приказанием, голосом непреложной правды. И это дивное существо, живая икона какая-то, жила среди нас так тихо, кротко, возвышенно и богомольно. А мы все-таки не сумели оценить ее, сохранить, спасти этот черный бриллиант» (Н. Минский. Из некролога).
Мария Добровольскую похоронили на кладбище Новодевичьего монастыря в Петербурге. И точно известно, что Марию похоронили по православному обряду – панихида, отпевание и похороны. Так самоубийц не хоронили.
Об этой нелепой смерти говорил весь Петербург. Газета «Наш голос» выразила общее мнение демократической общественности: «Такие цветы, как Мария Михайловна, в нашей социально-политической стуже жить не могут. Наша социальная почва и политический климат обрекают их на безвременную гибель».
Уже в конце декабря несколько друзей Маши решили увековечить ее память, открыв школу имени Марии Добролюбовой в селе Бутырки Богородицкого уезда Тульской губернии. В газете «Русь» был объявлен сбор средств, в заметке говорилось:
«Пусть святой образ Добролюбовой живет в памяти детей, которых она так любила.
Женни Штембер, Аркадий Руманов».
Семёнов и Штембер готовили вечер-концерт, хотели привлечь Мейерхольда и Блока. Но концерт не состоялся, ручеек пожертвований иссяк, школа так и не была открыта.
Легенды о ней начали слагать сразу после её ранней и внезапной смерти. Её имя сделалось знаменем революционеров левого толка. Предания о ней передавали из уст в уста в тюрьмах, на каторге и в ссылках на протяжении десятилетий, вплоть до сталинского ГУЛАГа. «Левоэсеровскую» версию биографии Марии Добролюбовой изложил Варлам Шаламов в рассказе «ЛУЧШАЯ ПОХВАЛА». В начале тридцать седьмого года в Бутырской тюрьме ее поведал писателю старый революционер, генсек общества политкаторжан Александр Георгиевич Андреев.
«Жила-была красавица. Мария Михайловна Добролюбова. Блок о ней писал в дневнике: главари революции слушались её беспрекословно, будь она иначе и не погибни – ход русской революции мог бы быть иной. Будь она иначе!..»
…Красавица, воспитанница Смольного института, Маша Добролюбова хорошо понимала своё место в жизни. Жертвенность, воля к жизни и смерти была у неё очень велика. Девушкой работает она «на голоде». Сестрой милосердия на Русско-японской войне.
Все эти пробы нравственно и физически только увеличивают требовательность к самой себе.
Между двумя революциями Маша Добролюбова сближается с эсерами. Она не пойдёт «в пропаганду». Малые дела не по характеру молодой женщины, испытанной уже в жизненных бурях.
Террор – «акт» – вот о чём мечтает, чего требует Маша. Маша дожидается согласия руководителей. «Жизнь террориста – полгода», как говорил Савинков. Получает револьвер и выходит «на акт». И не находит в себе силы убить. Вся её прошлая жизнь восстаёт против последнего решения.
Борьба за жизнь умирающих от голода, борьба за жизнь раненых.
Теперь же надо смерть превратить в жизнь.
Живая работа с людьми, героическое прошлое Маши оказали ей плохую услугу в подготовке себя к покушению…
…Маша не находит в себе силы выстрелить. И жить страшно в позоре, душевном кризисе острейшем. Маша Добролюбова стреляет себе в рот. Было Маше 26 лет».
«Каждое русское поколение – да и не только русское выводит в жизнь одинаковое число гигантов и ничтожеств. Гениев, талантов. Времени надлежит – дать герою, таланту дорогу – или убить случайностью, или удушить похвалой и тюрьмой. Разве Маша Добролюбова меньше, чем Софья Перовская? Но имя Софьи Перовской на фонарных дощечках улиц, а Мария Добролюбова забыта.
Даже брат ее меньше забыт – поэт и сектант Александр Добролюбов. (Варлам Шаламов. «Лучшая похвала», 1964).
Подписывайтесь на канал, делайте ссылки на него для своих друзей и знакомых. Ставьте палец вверх, если материал вам понравился. Комментируйте. Спасибо за поддержку!