Не поклонники, не "толстовцы", не начинающие писатели в поисках идеала, а именно друзья "на равных"? Об этом странно даже думать: ведь окружающие смотрели на него снизу вверх, как на вершину недосягаемую (даже те, кого Толстой раздражал, не говоря уж о почитателях), а сам он с 70-х лет встал в позу Учителя. Сам для себя решил, "что делать", и начал объяснять это всем, кто ещё не понял.
Подрастали дети, и для их образования семья в 1881 году переехала в Москву. Теперь Толстой жил в любимой Ясной Поляне только летом, а чем занимался в Москве - об этом красноречиво рассказала Софья Андреевна: "Лёвочка вдался в свою работу, в посещение судов мировых, судов волостных, рекрутских приёмов, в крайнее соболезнование всему народу и всем угнетённым".
Оказалось, есть те, кому не поможешь, человеческий брак. Вот узнал о проститутке, которая обучает своему ремеслу тринадцатилетнюю дочь. Срочно спасти невинного ребёнка! Примчался - и обнаружил, что и мать, и дочь - слабоумные. Разлучить их невозможно: обожают друг друга, и мать учит девочку тому единственному способу прокормиться, которым смогла овладеть сама. Но это всё же исключение, природного брака - ничтожный процент. А в основном...
Участие в переписи населения 1882 года окончательно убедило Толстого в тупиковости строя, при котором большинство, даже работая на износ, не выберутся "в люди". Контраст безумной роскоши и столь же безумной нищеты в столице был гораздо "контрастнее", чем в деревне. У "отсталого" крестьянина всё же свой дом, своя земля, а у "передового" рабочего угол в казарме?! В лучшем случае, съёмная квартира...
Мир ослеп, и надобно просто открыть людям глаза на бездну их падения.
Ужаснутся - и начнут совершенствоваться нравственно, добровольно отказываясь от лишнего в пользу тех, у кого нет необходимого. Надобно начать с себя, раздав всё, вплоть до рояля...
Ещё Ленин писал об этом невероятном контрасте между верными наблюдениями, гениальными описаниями - и беспомощными выводами, "юродивой проповедью". Но кто же, в таком случае, мог стать другом Толстого? Только человек, прошедший такой же путь нравственных исканий, и тоже пытающийся взывать к совести современников. И что же, второй такой был?!
Да. Это был художник Ге Николай Николаевич. Даже внешне похожи!
"Они шли независимо друг от друга, но в одинаковом направлении. Оба они были художники, за обоими были в прошлом крупные произведения искусства... и оба они, пресытившись славой, увидали, что она не может дать смысла жизни и счастья", - пишет дочь писателя, Татьяна. В начале 1882 года Ге сам пришёл к Толстому, чтобы познакомиться. И вскоре стал близким другом не только писателя, но и всей семьи Толстых. По нескольку месяцев жил в Ясной Поляне, где Толстой увлечённо наблюдал за его работой, а сам Ге, в свою очередь, становился первым слушателем "проповедей" Толстого: "Так что же нам делать", "О жизни", "В чём моя вера"... И с удовольствием рисовал иллюстрации к новым рассказам своего друга.
Вот только Толстой считал, что возможности "художества" исчерпаны - люди не способны понять ничего, кроме прямой, "лобовой" пропаганды. А Ге возлагал надежды именно на искусство: ведь это - обращение ко всем, для него даже перевод на другие языки не нужен! Вот, например, можно писать многомудрые трактаты об истине, о её относительности, и возможно даже непознаваемости, о наивности надежд на открытие какой - то абсолютной, для всех и навсегда... А можно просто предложить картину, для "прочтения" которой даже необязательно знать евангельский сюжет. И так всё ясно:
"Что есть истина?" - вопрошает аристократ, и зрителю ясно: для него всегда будет истиной то, что позволит ему остаться аристократом. У его оппонента другое мнение, но кто же станет слушать оборванного бродягу!
А здесь? Можно ли однозначно принять чью-то сторону? Если и можно, то только после "взгляда в себя". Раздумья.
"Трагическое величие... Для него искусство - борьба за победу добра над злом", - говорил Толстой, с удовольствием рассуждая о нравственной чистоте художника, предложившего современникам думать и рассуждать именно о нравственности. И лишь для одной картины Ге у него и слов не нашлось: просто заплакал.
Традиционно сюжет "распятия" - это торжественный гимн победе духа. Столь благостный, что крест- орудие казни! - превращён в кокетливое нагрудное украшение. А не вспомнить ли, что это - казнь? Причём едва ли не самая страшная из придуманных человечеством, изобретательным на мучения для ближних?!
Картина была воспринята как "шок-контент", и убрана в запасник на десятилетия. Но причина запрета - в смысле, легко читаемом: добро НЕ побеждает. Оно обречено! А разве можно сказать такое людям - и при этом требовать от них любви и всепрощения? Даже Толстой готов был согласиться - нельзя. Лучше уж не говорить... Жизнь всё же исполнена радости, и её сущность светла.
Смерть друга стала для Толстого страшной утратой. "Не помню, чтоб какая-либо смерть так сильно действовала на меня"... Пишет Лескову, Страхову, Третьякову - запишите всё, что о нём помните! И конечно, для Галереи надобно купить все картины. Если собрать ещё и немногие вещи, оставшиеся от художника - можно будет и музей открыть. "Это был удивительный, чистый, нежный, гениальный старый ребёнок, весь до края полный любовью ко всем и ко всему. Поднимает такая смерть, такая жизнь"...