«До сих пор у джаза много недоброжелателей». Игорь Бутман — о своем клубе, оркестре и джазовой школе Петербурга
Игорю Бутману удалось организовать большой Международный джазовый фестиваль в Петербурге, куда он умудрился пригласить даже американских артистов. Он пройдет в городе с 22 по 28 июля на шести площадках, четыре из которых — бесплатные. «Фонтанка» поговорила с Игорем Бутманом о джазовой традиции в России и в Петербурге.
— Вы позиционируете себя популяризатором джаза, тем не менее на канале Грибоедова вместо либерального джазового клуба «Дом 7», где был бесплатный вход, появляется заведение имени вас. Как так получилось?
— «Дом 7» был замечательным симпатичным клубом, куда я и сам иногда приходил послушать музыку и поиграть в настольный теннис. Но я бы не назвал его либеральным — просто недорогой, ничего такого особого там не было: музыканты играли за три копейки. Не могу сказать, что там было то, о чем стоило мечтать городу с такими джазовыми традициями.
У предыдущих хозяев была льготная аренда, срок которой закончился. А мы платим стопроцентную аренду без каких-либо льгот или преференций.
— А почему ее нет — при вашем-то статусе?
— А потому что у нас коммерческое предприятие — мы так и договаривались. Мы не хотим льгот — мы же не благотворительный музыкальный культурный центр по интересам. У нас ресторан и джазовый клуб, куда люди приходят, купив билеты, чтобы заказать еду и напитки, послушать музыку. Происходит это как в клубах любой другой страны мира: в Ronnie Scott's Jazz Club в Лондоне, Sunset в Париже — все, как надо.
Мы вложили свои деньги, никто не давал нам финансов: встречались с КГИОП, поскольку это здание историческое, знакомились с соседями, делали так, чтобы музыку не было слышно наверху, переделывали коммуникации — делали все на свои деньги с моим деловым партнером.
— А партнер от музыки или от бизнеса?
— От бизнеса: это мой друг Валерий Исаев, у него есть свои рестораны, а я в них ничего не понимаю и без него не стал бы это делать. Плюс он живет здесь.
— Какое место в джазовом ландшафте города занимает ваш клуб? Есть же еще самый старый джазовый клуб в городе JFC, «48 стульев», Филармония джазовой музыки…
— В нашем городе очень любят музыку, однако, к сожалению, Филармонии джазовой музыки явно не хватает для обеспечения петербуржцев высоким искусством джаза.
JFC — небольшой клуб с ограничениями по времени работы. Очень красивый и уютный джазовый клуб, но в нём нет кухни. «Стулья» — это все-таки в первую очередь ресторан, где джазовая музыка является фоном, и я не уверен, что музыканты могут там прилично заработать.
Возвращаясь к Филармонии Давида Семёновича — это скорее не джаз-клуб, а все-таки концертный зал со столиками. Филармония джазовой музыки финансируется государством, возможно, поэтому там гуманные цены на билеты. А мы ориентируемся на лучшие коммерческие джазовые клубы мира и в то же время приглашаем артистов из смежных жанров — нам нужно продавать билеты и блюда из нашего меню.
После основного сета наших хедлайнеров со вторника по субботу у нас проходят ночные концерты в формате after hours с бесплатным входом. Иногда на этих концертах случаются джем-сейшены — мы стараемся, чтобы они были не просто беспорядочными шатаниями музыкантов, а чтобы это была полноценная программа. Так что у нас клуб не менее либеральный, чем другие — просто уровень выше.
И инструменты лучше: в «Доме 7» стояло старое пианино и немыслимая барабанная установка. Что это такое?! Мы поставили отличный свет, самое современное музыкальное оборудование и сделали джазовый клуб мирового уровня, который необходим такому городу как Санкт-Петербург.
— Насколько вы включены в работу клуба?
— Я включён достаточно серьёзно, потому что все важные оперативные решения принимаются при моём участии.
— Тем не менее вас не было на дне рождения Igor Butman Jazz club, который вообще-то носит ваше имя…
— Самое главное, чтобы клуб работал. Имя клуба уже стало брендом, он зародился в 2007 году в Москве, когда закрылся Le Club и мы переехали в Уланский переулок, где запустили Клуб Игоря Бутмана. Потом мы вернулись в Театр на Таганке с этим же названием.
Важно не мое присутствие, а имя как бренд. Этим именем я отвечаю за всё, что происходит в моих клубах. Также я создал и возглавляю Академию джаза Игоря Бутмана и включен во все процессы.
Игорь Бутман не обязан быть в клубе каждый день. Главное, что мы даем людям хороший джаз, а артистам — возможность выступать. Даже я благодаря клубу открываю для себя новых артистов, например Билли Новика.
— Очень новый…
— Я его, конечно, видел, но не всегда удавалось вслушаться. Но когда увидел, какое количество зрителей приходит на концерты Билли Новика в нашем клубе, это, конечно, заставило меня обратить внимание на этого артиста — замечательный парень, очень интеллигентный, у него и самого в Москве и Санкт-Петербурге свои джазовые клубы.
Открыл для себя Варвару Убель — даже не было места меня посадить на ее выступлении. Представьте: Игорю Бутману не могут найти столик в Клубе Игоря Бутмана.
Заново открыл для себя актера и джазового вокалиста Игоря Скляра… Видел и слышал его только в фильме «Мы из джаза» и знал его голос по песне «На недельку, до второго».
— Сами вы, на удивление, тоже редко играете в своем клубе.
— Знаменитый саксофонист Ронни Скотт тоже в своем клубе в Лондоне играл нечасто.
— Алексей Семёнович Козлов, основатель «Арсенала», при этом каждую пятницу играет у себя в Москве.— Это хорошо, но Алексей Семёнович больше нигде не играет и не ездит — ему много лет.
У меня, наоборот, очень насыщенная гастрольная жизнь — мне сложно разрываться между всеми площадками и своими клубами.
— Джаз в Советском Союзе, по Аксёнову, был музыкой андеграунда и противостояния, да и Голощекин столкнулся с историческим моментом разгибания саксофона. Как через призму джаза выглядели ваши отношения с государством? — Я никогда не был диссидентом в прямом смысле этого слова, но, например, читал книги правозащитника Владимира Буковского. Не совсем верил, что можно построить социализм, особенно с тем контингентом, что был у власти. Мне не нравилось отсутствие свободы передвижения внутри страны. Поясню: музыкант с ленинградской пропиской не мог работать в московском ансамбле. Кстати, из-за отсутствия московской прописки я был уволен из Оркестра Лундстрема. Поэтому я искал пути возможного отъезда за рубеж для развития мировой карьеры.
Саксофонист Алексей Зубов, женившись на американке, был практически моим кумиром: он мог приезжать в Союз, рассказывать истории о встречах с великими джазовыми музыкантами, путешествовать по всему миру, сохранив советское гражданство. Выбор между возможностью гастролировать по всему миру и эмиграцией — вот что меня угнетало. С ансамблем «Аллегро» я поехал в ГДР, а вот в Югославию ансамбль поехал уже без меня.
— Где в ваше время в Петербурге были «джазовые точки»?
— Начнём с джазового образования — первое джазовое отделение открылось в училище имени Римского-Корсакова, затем оно переехало в училище имени Мусоргского.
Одним из главных мест на джазовой карте Ленинграда был Дворец культуры имени Кирова, где располагался джаз-клуб «Квадрат». Я впервые там оказался в 16 лет: пришёл и сказал, что у меня есть свой ансамбль, договорился о выступлении, и уже скоро в «Квадрате» прошёл первый концерт моего квинтета.
Одной из джазовой точек была и моя квартира в Веселом Поселке, ведь у меня было пианино и барабанная установка моего брата Олега — ко мне часто приезжали российские и зарубежные джазмены слушать музыку, играть джемы и хорошо проводить время.
— Дало ли вашей организаторской деятельности толчок выступление перед Биллом Клинтоном и Борисом Ельциным в мае 1995-го?
— В 1992 году Вартан Тоноян уже делал фестиваль «Москва — Нью-Йорк — Рим», но до Рима мы так и не добрались.
Зарубежных музыкантов я впервые привез в Россию в 1994 году, получив поддержку от друзей-финансистов, которые ни с того ни с сего стали большими бизнесменами, а до этого просто приходили в «Синюю птицу». А в 1996 году я сделал «Независимый джаз-фестиваль»: приехали братья Джонсоны, я соединил американцев с нашими, договорился с ЦДХ, во второй раз все уже проходило в зале Чайковского. Я не был знаком еще ни с Ельциным, ни с Клинтоном, но уже занимался организацией фестивалей.
— Если у вас все так здорово складывалось автономно, зачем вы пытались сделать оркестр Игоря Бутмана именно государственным (о перипетиях этого процесса вы не раз рассказывали в интервью)?
— Государство вынуждено регулировать все аспекты жизни: промышленность, культуру, спорт. Кто-то должен отвечать за всё, чтобы не было беспорядочного броуновского движения.
13 лет наш оркестр существовал благодаря частным спонсорам. Мы были достаточно известными, гастролировали, выступали по понедельникам в моем «Ле-клубе».
Я не собирался делать оркестр — у меня не хватило бы сил за все это платить. Но возник джазовый клуб, по примеру клуба Village Vanguard, в котором играл Оркестр Тэда Джонса-Мэла Льюиса, а в нашем клубе по понедельникам стал играть Биг-бэнд Игоря Бутмана. У меня был фантастический аранжировщик Виталий Долгов, который уже сделал несколько аранжировок для еще несуществующего оркестра. Так и возник биг-бэнд: зарплаты появились только через два года, хотя я понимал, что не могу ничего требовать от музыкантов, не платя им зарплату. Но была частная поддержка — первым был Альфа-Банк, потом Bosco di Ciliegi.
— Так зачем нужно сливаться в объятиях с государством, если и так все идет?
— Вот показательная история. В 2003 году нас пригласил к себе «Линкольн-центр», точнее, Уинтон Марсалис и «Линкольн-центр». Если афроамериканцам можно сливаться с демократическим правительством в объятиях, то почему нам нельзя слиться? Это поддержка и стабильность в хорошем смысле.
За поддержкой мы обращались и к Юрию Лужкову, и в Министерство культуры Российской Федерации. К слову, при Лужкове мы её не получили, хотя весь социальный блок правительства Москвы сказал, что оркестр — это отлично, что Бутман — отлично, я уже выступал перед президентом, но в хоккей с ним еще не играл. У меня был личный телефон Юрия Михайловича, я ему звонил, приезжал в 7 утра — он помог и выделил на условиях льготной аренды небольшое помещение без ремонта. Мы вложили свои деньги в реконструкцию, сделали зал для репетиций и несколько административных помещений.
Также я обращался к Лужкову с просьбой о выделении субсидии для оркестра: мы все подписали, меня поздравляли (звонил даже Анатолий Кролл), но все уперлось в экономический отдел правительства — и все заглохло. Когда мэром стал Сергей Семенович Собянин, я вновь обратился к правительству Москвы с просьбой о создании Московского джазового оркестра, и он поддержал мою идею — с 2011 года мой оркестр имеет статус государственного. Мой оркестр уже записал несколько альбомов, выступал по всему миру, и благодаря высочайшему уровню коллектива государство приняло решение о его поддержке — на 13-й год существования оркестра.
— То, что оркестр государственный, накладывает на вас какие-то дополнительные обязательства?
— Само творчество государство никак не регулирует. Единственное, есть очень неплохая тенденция, что мы обращаемся к русскому языку в джазе, что раньше было не очень принято.
— Почему?— До сих пор у искусства джаза много недоброжелателей в лице людей, которые говорят, что это американское искусство, а вот опера и балет — наше.
Даже Владимир Вольфович как-то сказал: «Вот, Бутмана на выступление позвали — всё для американцев». Я тогда ему объяснил, что хоть мы и играем джазовую музыку, наша задача делать это на таком уровне, чтобы американцы нам завидовали. Он воскликнул: «Бутмана — в ЛДПР!» А я уже был в «Единой России». Мы с ним дружили, он даже меня пригласил выступать на свой юбилей. То есть совершенно разные люди говорят, что это исключительно американская музыка, и вспоминают поговорку «сегодня ты играешь джаз, а завтра Родину продашь». И от этого никак не избавиться. Хотя никого не смущает рэп — негритянская музыка, тоже возникшая из джаза. До сих пор все взятое из-за рубежа не считается американской музыкой, кроме джаза. Но благодаря тому, что всё больше становится джазовых песен на русском языке и всё больше отечественных композиторов пишет оригинальную джазовую музыку, восприятие джаза меняется на глазах.
— Из-за чего джаз облепили эти стереотипы?
— Потому что раньше в основе репертуара лежали исключительно американские джазовые стандарты, но, как я уже сказал, ситуация в корне поменялась.
Кстати, когда я записал альбом с американцами, где мы играли отечественные детские песни, сам того не понимая, я сделал первый шаг, чтобы найти российские джазовые стандарты. Потом мы выпустили сборник нот «100 российских джазовых стандартов». Радуют фестивали «Джаз на родном языке» в Рыбинске, «Есенин-джаз» в Рязани. Эта тенденция мне нравится.
— В любом случае каждая политическая машина накладывает на определенные сегменты культуры некоторые ожидания, а что-то, наоборот, отталкивает. Что сегодня джаз в России, учитывая, что президент его любит и даже сам садится импровизировать?
— Надо на секундочку уйти от стереотипов: я тоже говорю, что наша эстрада должна завоевать мир. Чем? Качеством, профессионализмом, верой, что можно выходить на западную аудиторию и становиться мировыми звездами. Группа «Тату» когда-то продала миллион пластинок — я бы на месте государства их поддержал, дал бы им орден, что они показывают одну из форм нашей культуры на высшем уровне. Я бы стимулировал людей, того же самого Шамана, в ущерб быстрого успеха идти на мировую эстраду: с его голосом и харизмой он может стать мировой звездой, гастролируя по всему миру, как ABBA.
— Так кто сегодня слушает джаз в России? В Союзе, как мы знаем, это была богема.
— Разную музыку слушают абсолютно разные люди. Вы знаете, сколько не очень умных людей слушают джаз?
Да, тогда, в Советском Союзе, джаза было очень мало, на него ходили, потому что он был как глоток свободы, он был чем-то нездешним, поэтому редкие джазовые фестивали посещало много народа. И когда железный занавес открылся, прежний интерес к джазу как к чему-то «дефицитному» пропал: его можно было услышать и у нас, и в других странах, причем гораздо лучшего качества и в любых объемах.
— Есть ощущение, что наша культура всегда делилась на две части: Ленинградский рок-клуб и московский рок, в джазе — с одной стороны Голощёкин, с другой — Козлов. А вы с какой стороны?— Помимо Алексея Козлова, московский джаз представляли Николай Левиновский, Георгий Гаранян, Борис Фрумкин, Константин Бахолдин, Юрий Саульский, Алексей Кузнецов, Михаил Окунь, Виктор Епанешников, Анатолий Кролл, Олег Лундстрем, Леонид Чижик, Игорь Бриль и многие другие. Ленинградский джаз в те времена был представлен, помимо Давида Голощёкина, Геннадием Гольдштейном, Михаилом Костюшкиным, Оркестром Иосифа Вайнштейна, Романом Кунсманом, Сергеем Курёхиным, Анатолием Вапировым и огромным количеством других джазменов, но Давид Семёнович остаётся настоящим флагманом петербургского джаза.
А я люблю и Питер, и Москву. И когда-то, ориентируясь на разговоры старших товарищей-петербуржцев, я был уверен, что в Москве не умеют играть джаз. С этими мыслями я пришел на концерт «Аллегро» Николая Левиновского и «Каданса» Германа Лукьянова. Но когда музыканты заиграли, я обалдел с первых аккордов: их я слышал только у американских музыкантов. Потом вышел ансамбль Лукьянова совершенно в другом стиле — и я обалдел второй раз.
— Почему?
— Наша питерская интеллигенция мягкая: что-то самодеятельное приживалось быстро, а профессионалы ехали в Москву, где люди были более прагматичными в хорошем смысле. И я тоже захотел уехать в Москву отсюда. Даже когда я вернулся из оркестра Лундстрема и пришел устраиваться играть в гостиницу «Прибалтийская», а мне рассказывали про бесплатные испытательные сроки, я понял, что быстро потеряю квалификацию и желание играть. Потом чуть-чуть поработал в Петербурге в оркестре Игоря Петренко — там тоже собрался пестрый состав — и я понял, что увязну здесь. Хоть у меня и был собственный квинтет, о своем коллективе я даже не думал. Недавно крутил в голове, почему тогда не пошел в Ленконцерт со своим квинтетом. А просто не верил, что меня могут взять. И я поехал в Москву, где остался до отъезда в Америку.
— Мой последний вопрос про ваш грядущий фестиваль: приглашенные артисты — из Турции, Таиланда и США. К первым двум нет вопросов, а вот с последними интересно: в момент, когда русскую культуру на Западе отменяют и никто не хочет сотрудничать с Россией, вам удается привезти американских музыкантов в Россию. Как?
— Самое главное, что американские музыканты проявили волю и показали свою ответственность, решив приехать к нам. Мы позвонили, предложили, и они согласились, но многие отказывались. Так, у нас есть коллектив, который согласился, а потом отказался: на них там так давят — друзья, коллеги, промоутеры других стран, которые говорят, что после России они их не пригласят.
А к нам приедут афроамериканцы: у них меньше предрассудков. Знаете, почему в 1957 году не приехал Луи Армстронг, которого на гастроли в СССР посылал Госдепартамент — рекламировать джаз и американский образ жизни? Он не поехал сам, потому что в Канзасе были протесты белых против того, чтобы негры учились в школах с белыми. И он сказал: «Как я могу ехать и говорить от лица Америки, что всё хорошо, когда в моей собственной стране по цвету кожи даже звезд не пускают в отель с главного входа?» Поэтому он не приехал — и это США, 1957 год. Мой друг Уинтон Марсалис сказал, что у него до сих пор проблемы с цветом кожи. Мало того, что у него, так еще и при движении BLM!.. У человека, у которого есть всё, проблемы в Америке, а у меня нет проблем — и я в России!Беседовала Анастасия Медвецкая, специально для «Фонтанки.ру»