Отец уходил постепенно. Живя с ним, Аня даже как–то не верила, что такое может случиться. С другими — да, но с её папкой, с ей родным, добрым, сильным папкой — нет и никогда.
— И не надо мне тут рассказывать! — упрямо твердила она, если встреченная на улице соседка брала Аню под локоток, усаживала на лавочку и вкрадчиво говорила, что надо бы к врачу, надо бы таблетки, надо бы…
— Да бросьте, Екатерина Ивановна! — выдергивала свою руку Аня. — Какие врачи? Вы что, думаете, что мой отец сходит с ума? Дурачка из него делаете?! Он уважаемый, образованный человек, он слушает радио, разгадывает кроссворды, он не овощ!
— Да кто говорит, что овощ, Аня! Но годы берут своё. Да и жизнь у твоего отца была нелёгкая, организм устал. Открой глаза, детка, пока не поздно! Это бывает, это старость, но тебе нужно помочь ему сейчас, возможно, нанять кого–то, кто бы помогал, покажи его врачу, прошу тебя. Ты же дочка, ты должна замечать.
Анна никогда не давала Екатерине Ивановне договорить, вскакивала, быстро прощалась и неслась домой. Готовила, стирала, отглаживала папины рубашки, а он сам сидел в кресле, нацепив очки, и вписывал карандашом ответы на вопросы кроссворда.
— Пап, иди есть. Папа! — звала его Аня, выглянув из кухни.
— Иду, Маша, иду! — шептал Аркадий Семенович, застегивал последнюю пуговку на рубашке, поправлял манжеты и медленно вставал с кресла. Газета падала на пол, карандаш закатывался под стол, но Аркадий этого не замечал. Он спешил на ужин. Ему иногда казалось, что зовет его вовсе не Аня, а Машуля, жена…
Анина мама, Мария, умерла три года назад. Сердце…
Аня тогда уже жила отдельно, снимала уютную квартирку на Болотниковской, не хоромы, но ей хватало. Туда приходили Анины подруги, на выходных собирались компании, сидели, смеялись до полуночи. Там Аня, отключив телефон и отгородившись от всего мира, писала картины. Холсты на подрамниках, белые, добротные, пахнущие грунтовкой и деревом, стояли в углу комнаты. Девушка вынимала из стопки то полотно больше, то поменьше, загоревшись какой–нибудь идеей. Она любила писать дождь, улицы, простых людей, спешащих куда–то. Все эти образы накапливались за неделю, как фотокарточки в альбоме, а потом выливались густыми аквамариновыми или травянисто–салатовыми масляными мазками на льняной ткани, заставляя Аню улыбаться. Хобби, увлечение, дополнительный заработок – назвать можно как угодно, но то удовольствие, которое Аня получала от художественного письма, было неописуемым. Это было как глоток свежего воздуха после душной, набитой заботами, как пыльный мешок, недели. Некоторые картины Аня продавала, у неё даже были постоянные клиенты, в основном дизайнеры, другие свои работы девушка дарила друзьям. Но были и такие рисунки, которые она даже никому не показывала. Это были отпечатки её воспоминаний, бережно хранимые, яркие, наполненные чувством и теплом.
Вот на большом холсте мама в летнем саду с большой корзиной яблок. Её лицо, точно вуалью, исчерчено тенями от тонких веточек дерева, а на руке сидит божья коровка. Аня специально её подрисовала, так ей показалось еще уютнее. А вот отец у костра, серьезный, смотрит куда–то в темноту, прислушивается. Аня хорошо помнит тот день. Они с папкой первый раз пошли в поход, настоящий, с палаткой и кашей в котелке, со звенящей комарами ночью и ярким, апельсиново–мармеладным рассветом над озером, с цаплей у воды, пугливо перебирающей тонкими, стройными лапками, и далеким раскатом грома… Тот день давно завалился за горизонт, утонул в кисельном тумане, а на картине он всё ещё живёт, сидят у костра мужчина и девочка, окатывает их теплом костер, прохладная роса трогает спины своими тонкими, нежными руками, ухает в лесу филин, а в кустах, разбуженный светом, копошится ёжик…
На другой картине, совсем небольшой, брат Пашка. Он уехал давным–давно в другую страну, иногда писал Ане, звонил, но это все было не то. Надо так, чтобы протянул руку — и вот его рука, большая, крепкая, горячая, с мозолями на ладони, потому что Павел много занимался на турнике, «качался». Он звал младшую сестру «Бяшкой», приносил ей из магазина мармелад и читал на ночь страшные книжки, а потом они вместе сидели под одеялом и боялись… Брат был для Ани неотъемлемой частью ее мира. Он, отец и мама — вот и вся мозаика, переливающаяся яркими, сочными цветами родного, надежного.
Когда Паша уехал, крепенький, сцепленный уголками пазл стал разъезжаться, но мама с отцом тогда просто еще крепче взялись за руки, притянули к себе Аню, и мир, грозящий упасть, снова встал на ноги.
Когда умерла мама, это был удар для всех — Ани, Аркадия, да и Паши тоже, хотя он пережил это легче. Теперь Анин мирок опять пришлось перестраивать. Были подруги, задушевные беседы, тайны, увлечения, но семью Анюта как–то отделяла от всего. Если там хорошо, значит и всё остальное не важно.
После похорон матери Аня еще месяц жила отдельно, а потом поняла, что отцу одиноко. Нет, он не ныл, не звонил каждый день, чтобы справиться, как у дочери дела. Он всегда был сильным, самостоятельным, он запрещал жене гладить его рубашки и брюки, отметал все поползновения помочь ему собраться в командировку. Аркадий был скалой, волнорезом, который закрывал собой семью от всего, что творилось вокруг. Он во многом разбирался, прочитал, наверное, миллион книг, был материалистом и не верил в загробную жизнь и прочую чепуху. Но когда умерла мама, Аня заметила, что глаза отца просто погасли. Он смотрел вокруг, но не жил этим миром, он как будто потерялся.
— Ты чего, Ань? Зачем чемодан? — удивленно спросил он, увидев дочь на пороге их с Машей квартиры.
— Я решила переехать домой. Квартиру снимать накладно, да и до работы добираться отсюда удобнее, — как ни в чем не бывало ответила Аня. Если бы она сказала, что просто пожалела папу, то он бы выгнал её, велев выбросить всю эту чушь из головы. — Я уже сказала хозяйке, что съезжаю, так что, папа, принимай новую жиличку. Ужин есть? Я голодная как крокодил!
— Ну раз крокодил, то умывайся и иди на кухню, у меня как раз курица в духовке. По маминому рецепту.
— Отлично! — улыбнулась девушка. — Остальные вещи тогда завтра из машины перенесу.
— Ну вот и хорошо… Надо же, а я как чувствовал, что гости будут, еды наготовил, чай свежий заварил. Да что я говорю, какие гости! Ты теперь тут хозяйка, Аня, распоряжайся!
Аня улыбнулась. Ну какая она хозяйка, все мамино кругом, все ею дышит: вазочки на полке, статуэтки, картинки, что вырезали из журналов и наклеивали на толстый, плотный картон; фартук, вышитые салфетки, шторы — всё Машино. Еще долго будет казаться, что мама лишь уехала на время, скоро вернется, и жизнь в маленькой квартирке потечет своим чередом…
Анна приходила с работы, отец всегда ждал её, уже согрел чайник, расставил посуду. У него всё было по плану, четко и правильно. Ему можно было доверить всё, что угодно.
Аркадий проектировал дома, был очень талантливым архитектором, его мнение уважали. Он умел сочетать в своих проектах практичность и красоту. Он не любил рубленых форм, стараясь придать домам изысканную уникальность, не нарушая общих требований к проекту.
Но вот уже три года Аркадий на пенсии, он иногда сидит в своем кабинете, перебирает чертежи на столе, разворачивает огромные ватманские листы, что–то вымеряет, высчитывает, а потом, задумавшись, откладывает карандаш.
— Может, тебе вернуться на работу? — как–то предложила Аня. — Каким–нибудь консультантом, например. Или читать лекции в институте, а? Твоих знаний хватит на сотни студентов!
— Нет, дочка. Всё, что я мог, я уже построил, дальше не хочу. И учить никого не хочу. Устал, остыл, нет былого запала. Я уж лучше дома, много чего хотел почитать, да времени не было, а сейчас как раз его уйма.
Да и то правда. Папа устал, это было видно. Когда перестройка расколола жизнь на куски, Аркадию и Маше стали задерживать зарплату, а Пашка уже тогда был достаточно взрослым, хотел одеваться хорошо, модно, да и Аня быстро росла, нужны были вещи, денег не хватало, но потом они появились. Немного, но стало полегче. Аркадий долго не говорил, что подрабатывает на овощебазе грузчиком. Он просто задерживался, приходил поздно вечером, сразу шел в душ, а потом пил чай, чашки по три–четыре, глядя перед собой.
— Аркаш, мне Екатерина Ивановна рассказала, где ты пропадаешь, — не выдержала Маша. — Не надо. У тебя же руки трясутся уже, а тебе работать надо этими руками. Давай лучше я стану брать подработки, вот соседка просила позаниматься с её сыном по химии, обещала заплатить. Ты надорвешься, поясница опять же…
— Я мужчина, Маша, я хозяин в этом доме. Я должен сделать так, чтобы у вас все было. Не роскошь, не излишества, а просто нормальная жизнь. Иначе я чувствую себя слабаком. Да, глупо, многие живут проще и им нормально, а мне — нет. Ничего, скоро всё наладится, станет полегче, я снова буду вечерами сидеть дома. Зато сейчас, посмотри на меня, Машка, какие бицепсы! Да я дам форы любому спортсмену! Ты должна снова влюбиться в меня!
Он улыбнулся, притянул жену к себе, усадил на колени и уткнулся лицом в воротник её платья. От Маши пахло жасмином и немного табаком. Она все никак не могла бросить курить…
Скоро Аня снова обжила свою комнату, сделала небольшую перестановку, поменяла шторы, убрала с пола ковёр, поставила в уголок холсты. Это была её норка, мастерская, спаленка. Мольберт, чинно расставив ноги, красовался у окна, в самом светлом уголке. На нем опять стоял холст, накрытый материей. Пока он чист, но скоро, Аня, надеялась, что–то на нём изобразит.
— Что там у тебя? — как–то кивнул на завернутые в бумагу картины отец. — Покажешь?
Аня замялась. Это были её воспоминания, яркие пятна, мазки, блики и тени, она не была готова делить их даже с отцом. Он чаще всего критиковал изображения, добиваясь таких же четких контуров, что и в своей науке. А воспоминания — вещь совсем не четкая, они скорее как вспышки фейерверка, уточнять и корректировать их было бы жестоко. На этой почве Аня всегда ругалась с отцом. То у неё здания неправильно изображены, мол, перспектива страдает, то людские фигуры… Но она же художник, она так видит…
— Конечно… Потом покажу. Обязательно! И кое–что даже можно повесить на стены. У меня есть отличные интерьерные картинки, — кивнула Аня.
О том разговоре забыли, стали жить вместе. Отец, отринув любые возражения, готовил Ане завтрак перед тем, как она убежит на работу, потом, проводив дочь, занимался домашними делами, гулял, слушал радиопостановки, читал. Он как будто наполнялся силой, готов был весь вечер спорить с дочерью по поводу характеров и судеб героев книг, отстаивал свою точку зрения, приводил примеры, стучал пальцем по столу. Аркадий в глазах дочери опять становился сильным, могущественным мужчиной, а тут соседка опять про каких–то врачей…
— Да ты что же, не замечаешь за отцом–то, что слова стал забывать, путается, тебя маминым именем величает? — очередной раз пристала к Ане Екатерина Ивановна. — Нет, ну бывают оговорки, дело старческое, все понятно. Но вот на днях мне он, Аркадий, говорит, мол, Маша на выходных испекла пирог яблочный, никуда не годится, кислый. А ведь это твой пирог! Ну или вот показывает на машину твою, начинает ругаться, что чужие припарковались. Я смеюсь, какие такие чужие, если это ты, а он сразу смущается будто, переводит разговор на другие темы. Ань, ты смотри, не упусти его, а то потом проблем не оберешься.
— Ой, всё вы наговариваете, — отмахнулась Аня. — Папа занимал такие должности, он так рассуждает о поэзии, разбирает газетные статьи, что подозревать его в слабоумии было бы смешно. До свидания, Екатерина Ивановна.
Анна уходила, строго смерив взглядом соседку, а та всё удивлялась, как можно не замечать таких очевидных вещей!..
… Аркадий, еще раз поправив манжеты, дошел до кухни, сел за стол. Аня принялась раскладывать по тарелкам картошку, котлеты, поставила рядом блюдо с помидорами.
— Вот, наши с тобой любимые. Еле нашла, — довольно кивнула на овощи Аня.
Аркадий взял темно–красный, сочный кусочек, положил на тарелку, стал резать на мелкие кусочки.
— Пап, ты что? — Аня даже замерла от такой тщательности.
— А что? Ой, задумался. Мягкая редиска какая, — добавил он, подмигнув.
— Редиска? Пап, это помидоры! В общем ешь молча!
Анна сегодня устала, да еще и на работе были неприятности, не клеилась одна очень важная сделка, а значит Ане не заплатят в этом месяце премию. Шутки отца сегодня раздражали.
— Ладно, прости. Так как это называется? Ну сорт какой? — поправился Аркадий.
— Не помню. Извини, мне звонят! — Аня вскочила, ушла в комнату, тихо ответив на звонок.
О своем новом увлечении, романе она отцу не говорила. Федор работал в офисе напротив Аниной конторы, они часто встречались на обеде в кафе.
— Привет, как дела? — тихо спрашивал Федя. Аня слушала его голос, млела и улыбалась, глядя на себя в зеркало.
— Хорошо. Вот ужинаем с отцом. А ты что делаешь?.. — опомнившись, отвечала она.
Они могли часами беседовать по телефону, иногда встречались на выходных, гуляли. Аня водила Федора в картинные галереи, подолгу могла рассуждать об искусстве, о своих любимых художниках. Фёдор слушал, кивал, как будто всё понимает, а потом, улучив момент, целовал Аню в губы, ничуть не смущаясь строгих взглядов смотрительниц выставочных залов.
— Ты что, Федя! — отталкивала его Аня, а потом, ночью, когда не могла уснуть, вспоминала эти моменты, улыбалась…
Когда дочка стала задерживаться по вечерам, Аркадий долго молчал, а потом всё же не выдержал.
— Ань, десятый час. Я, конечно, не хочу устраивать допрос, ты пойми, я просто беспокоюсь, а ты даже не звонишь, где ты, что ты… — буркнул он, ставя перед дочкой чашку с чаем. Аня заметила, как трясется его рука.
— Пап, всё нормально, просто я, то есть я и мой молодой человек, мы гуляем. Я встретила мужчину, он мне нравится. О будущем мы пока не говорили, но…
— Ты нас познакомишь? — тихо спросил Аркадий. Скоро Аня уедет от него, это так естественно, но и грустно…
— Обязательно. Он тебе понравится, папка! — кивнула Аня.
Фёдор пришел к ним домой зимой, в середине декабря. Он смело протянул Аркадию Семеновичу руку, почувствовал его слабое, дрожащие пожатие.
— Ну, Фёдор, проходите. Наконец–то я узнал вас, — рассматривая гостя, сказал мужчина. — Анечка, всё готово, идите ужинать.
Отец накрыл на стол в гостиной, поставил праздничную посуду, как это всегда делала Маша, если приходили важные, дорогие гости. Он ушел на кухню, а Федя, прижав Аню к стене, стал целовать её шею, двигаясь все ниже и ниже.
— Ну чего ты, а вдруг папа войдет! — потупилась девушка. — Федь, сейчас не надо. Я лучше пойду, помогу на кухне.
Анна выскользнула в коридор, пошла к отцу.
— Анечка, извини, напомни, пожалуйста, как зовут нашего гостя. Что–то я разволновался, имя совершенно вылетело из головы, — шепнул отец Ане.
— Фёдор, Федя, — ответила она.
— Ах да, точно. Прости! Ну, понесли угощение. Вы, наверное, голодные! — кивнул Аркадий, взял блюда с нарезками, хотел унести их, но не удержал, тарелки полетели на пол.
Аня вздрогнула, пришел на шум Фёдор.
— Извините, ребята. Давайте, я всё уберу, а вы берите остальное, садитесь. Я приду попозже.
— Нет, я помогу, — кинулась на пол Аня. Ей почему–то было стыдно за отца, его неловкость.
— Не надо, — с нажимом поднял её за руку отец. — Я всё сделаю сам. Идите!
Аня с Федором ушли, а Аркадий, отставив щетку, встал у окна, сложив руки на груди. Они тряслись, постоянно, иногда сильнее, иногда совсем чуть–чуть, но без перерыва. Он пробовал расслабить мышцы, потом наоборот нашел эспандер, стал тренироваться, но дрожь не проходила.
— Проклятье! — выругался он, вспомнив, как сегодня не смог провести прямую линию на одном старом чертеже, который так и не закончил в своё время. Сжав руки в кулаки, Аркадий Семёнович закрыл глаза, потом, вздохнув, пожал плечами и занялся уборкой.
Аня хотела вернуться, помочь, но Фёдор не отпустил её. Вечер прошел спокойно, немного натянуто, Ане было неуютно, Аркадий тоже был скован, а Фёдор задавал дежурные вопросы. Он ушел рано, быстро выпив чай и съев кусок торта.
— Ань, проводишь? — шепнул он девушке, уже надев куртку.
— Да, давай. Оденусь только! — кивнула Аня. — Пап! — крикнула она. — Я быстро, посуду оставь, я сама помою!
Она выскочила в холл, Федор ждал её у лифта.
— Ань, это, конечно, не моё дело, — начал парень, когда уже вышли на улицу. — Но твой отец скоро того… Ты же понимаешь?
— Нет, не понимаю! — Аня резко остановилась, выдернула свою руку. — Зачем ты так говоришь?!
— Просто ты должна быть готова. Он оставил завещание? Квартира на тебя? Дача, гараж, машина? Есть ещё что–то, что нужно будет оформлять? Мой тебе совет, заставь его сделать это сейчас, а то потом заупрямится, не добьёшься от него подписи.
— Папа нормальный, здоровый человек, Фёдор. И его имущество — его личное дело. По–моему, ты перешел некоторые границы. Извини, мне пора.
Аня зашагала прочь. Фёдор догнал её, стал извиняться.
— Я понимаю, ты не хочешь допускать этой мысли, так проще, так легче, но конец неизбежен. Я с этим столкнулся. У моей матери две квартиры, Аня, две! И она уже не в состоянии переписать их на меня. Теперь приходится ждать, когда её не станет.
— Что? Я не поняла, что? — глядя на светящиеся окна своей кухни, переспросила Аня.
— Маразм, Аня. Они впадают в маразм, хуже маленьких детей. Это невыносимо. Хорошо, что, когда настал пик этого безумия, я уже жил отдельно. Мне позвонили соседи, потому что мать стала чудить. И…
— И что? — тихо спросила Аня. Она уже всё понимала, но принять пока не могла.
— И теперь матушка живёт в интернате, играет в шашки с такими же, как она, каждое утро вспоминает, как её зовут. Меня она путает с моим отцом, это неприятно. Я редко её навещаю.
— Почему?
— Хочу запомнить её другой, прежней. Она как будто умерла, а оболочка ходит, дышит. Надо просто проще относиться к этому.
— Уходи! — закричала вдруг Аня. — Сейчас же уходи!
Фёдор пожал плечами, развернулся и зашагал по притоптанному, грязному снегу. Аня ненавидела его в этот миг, он только что разрушил её мир, такой надёжный, крепкий, мир её и её отца…
— Маша, ты? — услышала Аня, войдя в прихожую. — Ах, да, Анечка… Я что–то устал, ты прибери всё сама, хорошо? Я тебя разочаровал, детка?
Аркадий виновато уткнулся в Анино плечо своим, обнял дочку, вздохнул.
— Пап, о чем ты говоришь?! Всё хорошо. Это меня Фёдор разочаровал. Иди в гостиную, я скоро приду, будем чай допивать, — Аня улыбнулась.
Отец ушёл, а она, сев на табуретку, замерла и слушала, как бьется сердце. Ему тоже было страшно.
Нет, Аня не была ни наивной, ни глупой, она понимала, что чудес не бывает, что люди стареют, их разум, чувства изнашиваются, но папка… Жалко…
Фёдор пытался позвонить Ане на следующий день, и через день, встретил её у работы, но она только отмахнулась от бывшего кавалера. Тогда ухажер стал присылать ей цветы прямо в офис, писал сообщения, просил прощения, хотя, по сути, виноватым себя не считал. Просто Анька — женщина, она слишком эмоциональная, надумала себе, что отец идеален, но он такой же, как все. Он тоже станет овощем, и тогда Анька вспомнит Фёдоровы слова, но будет уже поздно!
— Да погоди ты, постой! — наконец подловил Аню на улице Федя. — Сколько можно дуться?! Это жизнь, Анька! Сними розовые очки, дурочка! Будь сильной, думай головой, о себе думай, о своём будущем!
Он всё старался обнять девушку, но она оттолкнула его, посмотрела зло, как на чужого.
— Федь, давай я сама разберусь. Это моё дело, моё и папы. Спасибо тебе за советы, конечно, но дальше я сама. И не надо больше со мной встречаться, прошу тебя. Противно!..
… Аня затеяла весеннюю уборку. Она отправила отца гулять в парк, а сама, надев мамин фартук, принялась сметать с полок пыль, разбирать сваленные на журнальном столике газеты, расставлять книги в шкафу.
Газеты… Все развернуты на кроссвордах. Аркадий их очень любил. В детстве Аня всегда помогала папке вписывать в эти маленькие квадратики буквы. Так, собственно, Анюта и научилась читать и писать.
«По вертикали… — говорил отец. — Шесть букв… По горизонтали на «д»…» Они, прижавшись друг к другу головами, наклонялись над столом и чиркали карандашами, щелкая вопросы как орешки.
Аня, отложив тряпку, уселась с ногами на диван, нашла под газетами карандаш, стала рассматривать кроссворд, последний, который разгадывал папа. Многие клетки были пропущены. Аня попыталась заполнить их, но потом поняла, что остальные слова написаны наугад, перепутаны, к вопросам совершенно не подходят. Девушка стала перебирать остальные газеты, там было то же самое…
— Паш, привет, извини, я отвлекаю… — прошептала в трубку Аня.
— Бяшка? Привет! — радостно закричал брат, услышав Анин голос. — Совсем не отвлекаешь, у меня перерыв. Как вы там, как дела? Что нового?
Аня слышала, как шумит на заднем плане море, кричат чайки. Видимо, Паша гулял по побережью.
— Паш… Я вот убиралась… — начала она.
— Убиралась? Хорошо. Как отец? Ань, я, знаешь, что подумал? Бери отпуск и прилетайте ко мне! Квартира большая, всем хватит, ты же знаешь. Если у тебя кто–то еще есть, бери с собой. Я так соскучился, Бяшка! Но никак не могу вырваться, дела… Так что папа? Он давно не писал мне.
— Я перебирала газеты, Паша, а в них кроссворды… Папа давно не разгадывает их, он просто вписывает те слова, которые помнит. Он стал путать всё. Вчера в магазине хотел просто отдать кассиру свою карточку банковскую… Потом спохватился, очень рассердился, накричал на работницу даже… Паш, мне страшно. Он скоро забудет нас с тобой. А как же я тогда?.. Это эгоистично, но я не смогу без него! Паш…
— Это не эгоизм, Анька, это любовь. Тебе совсем плохо, да? — тихо спросил Павел.
Анюта угукнула. Не плохо даже ей было, а именно страшно. Внутри всё холодело, становилось дурно, в носу щекотало.
— Так, ты не переживай, Я всё понял. Через пять дней постараюсь быть. Так… Ладно, Бяшка, я сейчас дела порешаю. Ты только не реви, слышишь?! Бяшечка, я тебя очень люблю, и папу люблю. Всё будет хорошо!
… Аркадий Семенович заблудился. Сначала он бродил по аллеям, потом присел отдохнуть, задремал, а когда проснулся, ничего вокруг себя не узнал. Прохожих вокруг не было, накрапывал дождь, где–то лаяла собака. Аркадий вскочил, стал испуганно озираться по сторонам, потом сунул руку в карман, вздохнул, обнаружив там телефон.
— Аня, ты помоги мне, пожалуйста, — задыхаясь, проговорил он.
— Пап! Где ты?! Дождик же, а тебя нет и нет! — строго стала отчитывать его дочка.
— Ань, я что–то не понимаю, куда идти. Ты придёшь за мной?
Аня выскочила из подъезда, кинулась к парку. Но тут увидела, как Екатерина Ивановна ведет под руку её отца. Они прятались под одним зонтом, о чем–то беседовали. Женщина смеялась.
— Папа опять говорит комплименты, — улыбнувшись, подумала девушка. — Кавалер…
Они пришли домой, Аркадий тут же заперся в ванной, стоял под душем, согревая своё могучее, огромное тело под горячим душем. Выскользнуло из рук мыло, упало на пол, пришлось вылезать. Наконец, растеревшись полотенцем и надев халат, он вышел. Аня уже вскипятила чайник, подогрела обед.
— Садись, тебе надо поесть! — нервно сказала Аня. — Да садись уже! Темнеет, а мы только обедаем!
Аркадий долго думал, когда поговорить с ней, заметил, как дочка сердито смотрит на него. Сейчас подходящее время, наверное, все обговорить.
— Ань, остановись, послушай меня, — начал он. — Я всё понимаю, Аня. Я и сам вижу, что дело мое труба. Я забываю всё… Вчера еще, казалось, что–то было в голове, а сегодня совсем пусто. Слова убегают с языка, лица иногда тоже не узнаю… Я не глупый, не наивный, чтобы думать, что это просто из–за плохого моего самочувствия. Я знаю, что это начал оконца. Сдайте меня уже, как Федя говорит. Куда там? Ну ты сама вспомнишь! Я слышал, как он тебе по телефону рассказывал… Скоро, Аня, я перестану узнавать тебя, забуду маму, Пашеньку. Зачем тебе возиться со мной таким?! Няньку не хочу дома видеть, стыдно даже как–то, чтобы кто–то мне рот вытирал у тебя на глазах. Лучше уж вообще в больничных стенах находиться, — устало произнес Аркадий. — Всё путается. Иногда я принимаю чужого мужчину за сына, хочу подойти на улице… А тебя… — Мужчина вздохнул, весь как–то сжался, побледнел. — Тебя принимаю за Машу. Даже, не поверишь, ты такая красивая, что хочется сделать тебе предложение.
Он отвернулся, бросил вилку, закрыл лицо руками.
— Ты говоришь ерунду, папа. Всё будет хорошо. Скоро приедет Паша, у него небольшой отпуск. Мы будем гулять, вспоминать всё, вот увидишь, наладится дело. Екатерина Ивановна советовала пойти нам с тобой к врачу. Я всё тянула, но давай все же сходим. И сдавать я тебя никуда не буду. Ты не сломанный магнитофон и не сгоревший телевизор, ты мой папа, ты всю жизнь заботился обо мне, делал так, чтобы мы с Пашкой вообще ни о чем не думали, не беспокоились. Я помню, как хотела куклу, заграничную, как у одной девочки в классе. Ты подарил мне её, нашел друга, который едет в командировку, попросил, он привез. А ещё я помню, как ты любил маму, помню ваши взгляды. Если ты что–то забудешь, папка, то я тебе напомню. А знаешь что, пойдём–ка! Пойдем, я кое– что тебе покажу!
Аня привела отца к себе в комнату, усадила на стул, а сама стала разворачивать и расставлять картины на столе, полу, подоконнике. Она, папа, мама, Паша, костер, море, смеющаяся Маша, их домик на даче, балкон в московской квартире, кошка Валька… Аркадий смотрел на Анины воспоминания, цветные, яркие, сочные, как брызги солнца на поверхности воды.
— Ну вот, это теперь наше с тобой богатство. Это то, что делало меня счастливой. Я надеюсь, тебе тоже это понравится! — смущенно кивнула на свои работы Аня.
Аркадий Семенович встал, обнял дочку, гладил ее по спине, по густым, мягким, как у матери, волосам. Он снова был сильным, могучим, руки почти не дрожали. Он не один, с ним Аня, Паша, с ним – их общее счастье, жизнь, судьба. И будь что будет, но ему уже не страшно! Ну, если только чуть–чуть…
… Павел приехал, как и обещал, в конце недели, сходил с отцом на приём к врачу.
— И что теперь, Паш? — прочитав заключение, спросила Аня.
— Живём дальше, Бяшка. У папы не все так плохо. Плохо, конечно, но не совсем. А давайте–ка рванем в парк Горького! Давно я не катался на лодочке! Ну, выше нос, сестренка, мы же вместе!..
Они оба знали, что впереди, но вдвоём это не так страшно…
… Аркадий смотрел на своих детей. Они смеялись, кружились и дурачились, играли, как маленькие, в «салочки», ловили бабочек и лежали на траве, смотря в небо.
«Забыть можно всё, что угодно, потеряться, исчезнуть, оставаясь физически в этом мире. Но рядом есть те, кто поможет тебе, те, кому ты доверяешь. Они не предадут, не бросят, они будут с тобой до конца! Они будут держать тебя за руку и вести за собой!» — Аркадий Семенович улыбнулся, кивая своим мыслям.
— Хороших детей мы с тобой вырастили, Маша, спасибо тебе, родная! — прошептал он, глядя в лазурно–голубое, легкое небо.
На колени мужчины упал сорванный ветром цветок жасмина. Маша передавала мужу привет. Она его очень любила.
— Я боюсь, Маня, так сильно боюсь, что когда–то оттолкну их, что они перестанут быть мне родными… Доктор сказал, что можно лишь отодвинуть этот момент, но он всё равно настанет. Боже, как это жестоко, отнимать у человека разум…
Аркадий почувствовал, что плачет.
— Ты будешь со мной раньше, Аркаша. А пока жив, не думай о плохом. Не трать на это время!..
Машин голос звучал в ушах так, как будто она была совсем рядом, сидела с Аркадием Семеновичем на скамейке, прижавшись к нему и взяв его руки в свои.
— Пап! Пойдем, на лодке же хотели покататься! — закричал Павел.
Аркадий кивнул, поправил шляпу и поспешил к детям. У него еще есть время радоваться вместе с ними…