Странное дело: я дошутилась, кажется. Не старая ведь ещё женщина по меркам современного пространственно-временного континуума, прости Господи. С недавнего времени я всё шутила про возраст, морщины, пенсию и прочее. Но как-то отчетливо понимаю, что я взрослая женщина, блин. Если увидеть меня на улице, скорее всего, я буду придурковато улыбаться или пялиться в небо. Я на вид немного прибабахнута, что в порыве откровения отмечает каждый, кому захотелось поделиться со мной этим весьма ценным для меня мнением.
Но рекордсмен по ценным для меня мнениям обо мне - мой папа. Папа мой - это отдельная тема для отдельного томика психологических рассказов, что трогают в самую душу и цепляют за живое.
О папе я напишу отдельно и много, а пока приведу пример: папа приехал в гости, выбираем покушать (он ужасно не любит никого стеснять и привозит много чего нам в дар, как будто мы татаро-монгольское иго, а он нам дань за 12 лет), отказываюсь от всех видов того, что обычно не употребляют в пищу вегетарианцы, папа понимает, что дочь не шутит и реально не "жрёт мясо" (выражение папино, я его не смею корректировать, оно отражает папино желание, чтобы я была чуть плотнее, приземистее, заземлённее, а не витала в пространствах и облаках). Папа пристально смотрит на меня, чуть склонив голову, и, видимо, задаётся в этот момент вопросом, когда же они с мамой меня упустили...... А потом он резко озаряется светом понимания и выдает мне самое ценное: "Ну, в общем, с детства всё было понятно". Что именно было понятно моему папе с детства, я не уточнила, но по тону его голоса и тому, что он потом очень воодушевлённо выбирал салаты из травы и сыра, я сделала вывод, что папа многое понял и возрадовался, что само по себе внушало мне некий оптимизм.
Самым первым выученным мною и декларируемым всюду по поводу и без стихотворением было вот это, проникновенное:
В парке плакала девочка: «Посмотри-ка ты, папочка,
У хорошенькой ласточки переломлена лапочка, —
Я возьму птицу бедную и в платочек укутаю»…
И отец призадумался, потрясенный минутою,
И простил все грядущие и капризы, и шалости
Милой, маленькой дочери, зарыдавшей от жалости.
Я выучила его ощущениями - и этого парка, и этой боли детской и ранимой души от соприкосновения с болью другого живого существа, и читала так, будто писала с натуры.
В детстве я рыдала над всеми сирыми, убогими и дурно-пахнущими. Я просила папу ходить со мной и подкармливать всё, что движется и кого удастся поймать или приманить сосиской. Я не дала семье принести в жертву чревоугодию живого карася, что чудом, пройдя столько кругов ада, вдруг ожил. Видимо, в моих рыданиях или убеждениях в том, что все живые существа заслуживают жизни и счастья, всё же было что-то убедительное, поэтому папа поступил мудро: он указал перстом на карася и молвил: "Будет жить". А потом посмотрел на меня строго и сказал, что я слишком драматизирую и если бы мы всё-таки зажарили этого карася вот так, целиком, да в панировке с травами..... Шанса вернуть всё взад я не использовала. Так как я пошла против семьи и все же нарушила устав, то в наказание я сама попру этого помилованного в ведре через весь город к реке. Выпускать.
Я была согласна на всё и ликовала, когда выпускала его саморучно, по колено в воде и даже будто благословляла. Я не знаю, что видел папа, я же видела торжество Жизни и Истины, Справедливости и её восстановления. Может тогда я загадала спасать когда-то китов от вымирания где-то между разломами суши, не помню. Но ощущения помню отчётливо и очень хорошо.
Так что папа, очевидно, прав, все обычно вырисовывается в детстве, жизнь потом на этом очерченном месте рисует поверх цветные узоры наших нитей и наших судеб
