Автор этих строк — журналист Александр Руденко — даже не мог представить, что окажется заложником межклановой бойни и военным корреспондентом — офицером армии Таджикистана пройдет горными тропами этнической войны. Что станет узником душанбинской тюрьмы и, чудом оставшись в живых, вынужден будет беженцем без гражданства скитаться по своей родине — России.
Шипы «колючки» впились в тело, и я пришел в себя — на кресте, прикрученный к перекладине колючей проволокой. Рядом висели еще двое военных, на столбах без перекладины — надо понимать, мусульмане. На мой взгляд, им выпали муки похуже моих. Здесь же стоял пустой столб. К нему подтащили наголо остриженного русского солдата, усадили, привязали, придавили ноги тяжелым плоским камнем. Хромой боевик вылепил у него на голове некое подобие короны из теста. Собрались «зрители». В «корону» налили какой-то жижи, мученик дернулся и заорал. Публика зааплодировала. Хромой «хызр» поджег жидкость, взвилось дымное пламя. Парень потерял сознание. Зрителям это не понравилось, они стали швырять камнями в хромого, требуя «включить звук». К моему столбу подошел один из разочарованных зрителей с металличе-ской трубой, на конце которой была прилеплена дымящаяся слюнявая самокрутка. Пахнуло анашой. Я отвернулся. «Дух» благодетель осклабился и от души огрел меня трубой по голове. Я снова отключился.
«Духи» — боевики таджикской оппозиции в плен меня не брали. Я сам к ним пришел как военный корреспондент, чтобы задать единственный вопрос: «За что бьетесь, братцы?». Не особенно туда хотелось идти, да момент подвернулся подходящий — против подразделений таджикской армии в предгорьях Памира действовала группа полевого командира Музаффара, моего приятеля по университету. Решил поговорить с ним.
Шел без оружия. Встретили на стороне противника приветливо, огрели прикладом по голове, связали и приволокли в лагерь. Соорудили из бревна и доски подобие креста, привязали.
Очнулся в развалинах мазанки. Рядом сидел Музаффар.
— Очухался? Дурак. Как попал сюда?
Я объяснил. Он нахмурился.
— Нас выгнали, выгнали с помощью узбекских и российских войск, и ты об этом знаешь. Вот мы и воюем за право жить дома. Зверства, которые ты видел, — результат войны. Русских гражданских и военных в Душанбе мы не убиваем. Зачем злить Россию, которая, может быть, когда-нибудь поможет нам? В столице в российских военных стреляют провокаторы, чтобы они видели в нас своих врагов. Запомнил? Теперь уходи, — мрачно сказал Музаффар.
Война в Таджикистане начиналась в 1993 году как противостояние клановых группировок в борьбе за власть. В боевые столкновения это переросло в июле 1994 года. Тогда в среднем течении реки Обихингоу боевики оппозиции захватили БМП и грузовик с солдатами таджикской армии, выехавшими якобы на разведку.
Часть русских офицеров, которые служат в таджикской армии, была направлена сюда, чтобы помочь в создании национальных вооруженных сил. После передачи оружия и передислокации российских частей на родину командование забыло их в чужой армии. Другие офицеры оказались невостребованными российским военным начальством после излечения в госпиталях. Обращаться в военные комиссариаты оказалось бесполезно: как и в других республиках бывшего Союза, они перешли под юрисдикцию нового суверенного государства и стали выполнять несколько иную задачу — пополнять армию Республики Таджикистан военспецами, в основном, конечно же, русскими офицерами.
Им совершенно безразличен священный джихад, развязанный таджикской оппозицией по подсказке мусульманских экстремистов с Ближнего Востока, безразлична эта бесконечная вендетта — кровная месть той стороны за погибших на этой, где правоверные режут правоверных. Но деться им некуда. Они не имеют на родине, в России, ни жилья, ни перспектив по службе, ни даже гражданства. И воюют на чужбине, все же не теряя надежды перевестись в Российскую армию.
На офицеров, служащих в министерстве обороны РТ, войны хватало. В ведомстве была и армейская газета. А где находиться военному корреспонденту в период войны? Вот я и «налюбовался».
Ратный день в горах начинается в четыре часа — как раз во время утреннего намаза — артиллерийским обстрелом противника. С полковником Михаличем — так здесь для конспирации называли замкомандующего боевыми подразделениями армии РТ – выезжаем на передний край. Впрочем, передовая — везде: неизвестно, с какой стороны ударят «духи». Дорога вдоль реки Обихингоу проходит через полуразрушенные кишлаки с перепаханными снарядами садами, разбитыми и обгоревшими ульями. У расщепленной осколком вишни уперся стволом в землю танк — тот самый, что был сдан «духам» в день начала войны. Потом его с одного снаряда «завалил» майор Игорь Черный.
Оставив позади несколько боевых постов, наш БТР нырнул в узенький водораздел и завис правыми колесами над обрывом, упершись носом в скалу. Ни вперед, ни назад.
— Учи вас, учи, все одно без толку. — Михалич ткнул водителя в затылок, выругался и спрыгнул с брони.
— Пойдешь до ближайшего поста, — сказал он солдату из экипажа БТРа. — Там КамАЗ снаряды привез. Как разгрузят, пусть сюда едут.
Слева от нас на склонах гор горела трава, трещал в огне кустарник. Прямо перед нами в расщелинах скал — боевики оппозиции. Выше и правее по хребту — перевал Хабуробад. Не так давно стояло там подразделение ПВО, некогда обнаружившее самолет-шпион, пилотируемый американским летчиком Пауэрсом. От знаменитого поста сегодня остались рожки да ножки — его взорвали боевики оппозиции, уходя от преследования бойцов Народного фронта на Памир и в Афганистан. Перед перевалом в поселке Сагирдашт расположился батальон таджикской армии. Зима здесь долгая, снежная, холодная, вокруг царствуют высочайшие горы. Отсюда и летом убежать трудно. Я вспомнил, как в один из своих приездов встретил здесь своего соседа, хулиганского парня; несмотря на молодость, он уже дважды» «мотал срок» в зоне.
— Ты как сюда попал, Тахир? — спросил я его, ободранного, в перевязанных веревками сапогах, но с новеньким ручным пулеметом.
— Здорово, командир, б… буду, ни за что забрали.
— Уснул, что ли? — толкнул меня Михалич. — Не видишь, блики сверкают, снайпер в прицел примеряется. Правда, ему нас не достать, далеко, но убираться надо, пока ближе не подобрался. Пропал наш гонец, пойдем-ка сами.
Мы побрели по пыльной дороге, сплошь усеянной гильзами всех калибров. Через двадцать минут вернулись на КамАЗе и выдернули БТР. Откуда ни возьмись, появился и солдат-посыльный. Оказывается, рядом за скалой отсиживался, боялся идти.
— Становись, друг, вон к тому камню. — Михалич взял у меня автомат. — За невыполнение приказа буду тебя расстреливать.
Тот безропотно встал у скалы.
— Солдат, ты — чучело! — плюнул Михалич и приказал ему лезть на бревно. — Все равно ничего не поймет. Кишлачный набор, научить их быть солдатами невозможно. Заставили воевать со своими, а они и бегут из армии при первой же возможности.
С таким «контингентом» много не навоюешь.
В помощь привлекаются испытанные бойцы Народного фронта — те, кто уже сражался за власть своего клана.
— Вояки они тоже никудышные, но пограбить горазды, — говорит Михалич. — Выпустят пару очередей с окраины в сторону своего подразделения, потом врываются в кишлак под видом атаки на противника и… берут «трофеи».
Наш БТР выехал к передовым позициям и, резко затормозив, дал задний ход. Прямо на дороге валялись два безобразных трупа.
— Вот паразиты, — выругался Михалич.
— Говорил же им, чтоб зарыли!
— Да уже два раза зарывали, выкапывают, — сказал подошедший капитан. — Завоняют — зароют. С этими арабами, погибшими в бою неделю назад, вообще скверная история. Джихад и в Африке джихад, поучаствовать в нем лезут все правоверные, кому не лень. Эти двое тоже захотели «спасти душу», а заодно и заработать на войне. Они и после смерти продолжали быть участниками «валютных» сделок. Боевики оппозиции отпускали пленных, кому не успели отрезать голову, с записками, в которых предлагали отдать им убитых за доллары. Каждую ночь они подтверждали свою решимость заполучить погибших товарищей обстрелом передовых позиций подразделений армии РТ и так досадили солдатам, что те выкопали трупы злосчастных арабов и бросили под палящим солнцем. Проходя мимо, всякий раз с матюгами пинали их, вымещая зло.
— Страх им мозги повышибал, что ли? — спросил Михалича, когда мы возвращались.
— Хуже. Отчаяние, ожесточение, безразличие. Как хочешь называй. У «духов» — идея, джихад до победы. А у этих? Вон, посмотри. — Михалич показал в сторону реки. Подъехали. Солдаты собирали в полиэтиленовые мешки убитых после минометного обстрела.
— Две правых или левых руки в один мешок не класть. К своим клешням прикладывайте, барраны! — вразумлял солдат офицер.
В свой лагерь мы попали к ужину — и в самый обстрел его реактивными снарядами. «Духи» лупили по методике «да пошлет их Аллах на головы неверных». Среди беспорядочных разрывов волчком вертелся начальник артиллерии Дим Димыч. Из-под маскировочной сетки, зубоскаля, за ним наблюдали офицеры. Но вот рядом грохнулся снаряд. Вмиг сдуло с лиц шутников ехидные улыбки, и они «брызнули» в разные стороны.
— Эй, кто водку не допил? — крикнул им вслед Михалич.
Обстрел прекратился довольно быстро. «Духи» берегли снаряды, по горам таскать их — дело нелегкое. Да и пленных — «ишаков» где наберешься? Хилые все больше попадаются, мрут как мухи.
Подошел Дим Димыч, взял подрагивающей рукой стакан, что протянул ему Михалич.
— Дивлюсь я из чего и чем палят? — сказал он. — Снаряд воткнулся в землю в пятнадцати метрах от меня. И не разорвался. А вы видели в этих горах мягкий грунт? Сами, что ли, снаряды делают?
— Ты выпей, выпей, блажь с лица сойдет, — подтолкнул Михалич. — И скажи, почему не раздолбал «зеленку»? Оттуда сейчас по нам палят!
— Так там же кишлак, – удивился начарт.
— Ага, кишлак не сдается. Где-то подобное я уже слышал. Ты уж уважь, шугани их, пока они тебя не накрыли.
Через три дня «духи» скатились с гор, обошли сопку, где стояла батарея. Расчеты и прикрытие сдались, над Дим Димычем поиздевались и отрезали ему голову…
«Прелюдией к большому концерту» назвал Михалич обстрел нашего лагеря реактивными снарядами. И был прав. Лохматые «воины Аллаха» наседали со всех сторон. Солдаты армии РТ в панике бросали оружие и висели на уходящих танках, БМП И БТРах.
Удар был такой, словно дубиной по голове. Кровь потекла по виску и закапала на воротник. Я не стал дожидаться второй пули и нырнул за кибитку-мазанку. Из соседнего дома в мою сторону резанула автоматная очередь, потом там разорвалась граната, брызнули из окон оставшиеся стекла. Дверь от удара увесистым пинком распахнулась, на порог показался боец-народофронтовец, как флагом размахивая отрезанной головой, держа ее за длинные черные волосы. Пулеметная очередь раздалась у меня из-за спины. Окровавленная голова выпала из рук вояки и запрыгала по ступенькам на землю. Следом грохнулся «победитель». Из сада вышел наш разведчик с пулеметом. Удовлетворенно оглядел идиллическую картину головы рядом с трупом, содрал с убитого куртку и направился в мою сторону.
— Убил я своего напарника, — сказал он, усаживаясь рядом.
— Да, вижу. Чего же вы не поделили? — стараясь говорить спокойно, спросил я.
— Смотри на него, дырку в черепе заработал, а еще подкладывает, — огрызнулся разведчик. — Убил я шакала-мародера: застрелил старуху и ножом у нее во рту ковыряется, снимает золотые коронки. Впрочем, не я его, так он меня. Так-то. Давай перевяжу.
Я отказался. Палящее солнце быстро засушит рану. Пуля лишь содрала кожу и неприятно царапнула черепную кость.
Разведчик пожал плечами и принялся выворачивать карманы куртки убитого. Посыпались золотые сережки, кольца.
— Что же ты с этими «трофеями» делать будешь? — полюбопытствовал я.
— Заверну в куртку камень и утоплю. Мы пошли к реке. Обихингоу стремительно мчала свои золотоносные, а сейчас обильно сдобренные кровью воды.
— На хрена ты тащишь это барахло? — спросил я в кузове грузовика, на котором мы сматывались, мордатого бойца с мешком, из которого торчали запчасти от «Жигулей», чайник, блестящее блюдо и еще какое-то тряпье.
— Ты офицер, а сам ни хрена не понимаешь, — обиделся мародер. — В городе все таджики сегодня торгуют, делают деньги. А война — это наш бизнес, вот мы и воюем.
Вернув подразделение своей армии на прежние позиции, правительство Таджикистана стало лихорадочно соображать, как выпутаться из щекотливого положения, в которое оно попало со своими «доблестными аскерами». Началась «охота на ведьм», поиски виновных и неблагонадежных. Сыграли свою черную роль офицеры, ранее служившие в милиции, но никак себя не проявившие на сыскном поприще. На новом месте службы, в Мин-обороны республики, они быстро внесли в армию «свежую струю» стукачества и подозрительности. Активизировалась деятельность правовых армейских отделов, они бойко занялись поиском «врагов» среди офицеров.
Добрались и до меня. Я на той войне хоть и был журналистом, но все же военным, мне положен штатный автомат. И вот выехал я на боевые позиции с тем самым разведчиком, с которым меня свели перипетии войны; оставив мне пулемет, он взял мой автомат… и исчез. Меня взяли под стражу, следователь изготовил дело по статье 260-й УК Таджикистана — добровольная передача оружия. Автомат мой нашли почти сразу, но я был уже в тюрьме. Суд шел без свидетелей и прокурора. Оперируя набором нелепых подтасовок, судья Фатхутдинов влепил мне шесть лет, потом «разжалобился» и, «учитывая вклад в развитие культуры Таджикистана», снизил наказание до четырех лет. «Они таджиков убивали, как их, гадов, еще судить?» — говорят таджикские правовые извращенцы о русских офицерах, попавших в жернова местного правосудия.
На полу тюремной камеры на грязном матраце лежал мой знакомый — лейтенант Игорь Прошко в окровавленном, в клочья изодранном камуфляже. Босые ноги в крови, штанины пропитаны кровью. Я стянул с себя рубашку, чтобы хоть как-то перевязать его. Но тут ввалились надзиратели, подхватили лейтенанта под руки, вытащили из камеры. Через полчаса тем же способом доставили обратно, уже умытого и перевязанного.
Придя в себя, Игорь впечатал в меня мутный взгляд:
— А, и ты здесь… Отвоевались мы за свободу солнечного Таджикистана.
Лейтенант Прошко вывел свой взвод из окружения, при прорыве был ранен в обе ноги. Не попав в плен к боевикам оппозиции, сполна получил от конституционной власти: ему засовывали шомпола в раны, выпытывая, когда продался противнику и, главное, за сколько.
После пяти месяцев моих тягостных раздумий над народной мудростью «от тюрьмы да от сумы не зарекайся» тюремные ворота для меня распахнулись. Но этому моменту предшествовала упорная борьба за истину, которую вели журналисты, российское посольство в Таджикистане, офицеры 201-й дивизии. После протеста ген-прокуратуры РТ Верховный суд страны счел мое пребывание в тюрьме «нецелесообразным».
Свобода оказалась для меня отнюдь не сладким словом. Друзья из Минобороны предупредили: «В покое тебя не оставят, только хуже будет». Квартиру уже заняли, а я был не в том положении, чтобы требовать справедливости. В моем «послужном» списке числилась еще и книга «Таджикистан в огне» — сборник журналист-ских исследований братоубийственной войны в этой южной суверенной стране.
Нашел себе жилье. Но однажды вхожу — два таджикских мента по углам шарят. Один достает из кармана гранату: «Смотри, сволочь, что у тебя нашли». Но, видно, четких инструкций у них еще не было.
Повторного визита дожидаться я не стал. Пограничный Ил-76 вытряхнул меня из своей спасительной утробы в Шереметьево ночью. Родина. Первым «русским», кого встретил в здании аэровокзала, был негр: «Брат! Купи бутылку водки!» Я обнял его.
— В Москву за гражданством? Да не нужны вы Москве… Впрочем, и России тоже, — сказал чернявый лысый клерк из Федеральной миграционной службы.
У меня зачесались руки. Но мой пыл быстро охладил федеральный страж порядка, увешанный с башки до ног омоновскими причиндалами.
В паспортно-визовой службе МВД посоветовали уезжать подальше от Москвы и «определяться» с жильем, а уж, возможно, потом будет решен вопрос о предоставлении мне россий-ского гражданства.
Вообще-то по рождению я и так гражданин России. На Сахалине родился, а он пока что является российской территорией.
— Да забудь об этом, — сказали мне по телефону из администрации Президента РФ — все это лапша для лопухов. Есть инструкция. Лучше ищи себе работу.
Устроился на работу. Вызывает начальство: «Как с гражданством?»
Поехал в Саратовскую губернию к матери. Не прописывают — нет гражданства. Я назад — к юристу, который занимается и военными делами.
— Один выход у тебя, — сказал мне умудренный опытом адвокат Борис Авраамович Кузнецов, — надо просить у российского Президента политического убежища.
— ?!!
От сюрпризов новой российской действительности я свалился с тяжелым воспалением легких.
— Так кто же тебя лечить будет без страхового полиса? — удивились врачи.
Еле живой добрался в деревню, к матери. Лечил меня сельский врач. На свой страх и риск, бесплатно. Оклемался. Теперь опять подвешен между небом и землей. Как на распятии. Не русский, не таджик, не солдат и даже не гражданин своей Родины.
Александр Руденко
«Секретные материалы 20 века» №5(49). 2001