Придайн, Деметия, Ветус Меневия, монастырь епископа Давида, конец 547 год от условного рождения Христа
Неужели нужно было покинуть родные места, чтобы наконец-то написать эти строки, столько лет вырывавшиеся изнутри?
Гильда, сын Кау, склонился над листом пергамента и, решительно вздохнув, принялся писать, проговаривая вслух, дабы не ошибиться.
– А что ты, о Маэл... Мале... Тьфу ты, пропасть! – выругался будущий святой, как последний погонщик мулов, и тут же перекрестил себе рот. – Как же их всех на латынь-то перекладывать, чтобы добрые христиане могли это читать? Что ж за пора такая пошла, когда те, чьи имена должны помнить потомки, не произносятся по-римски? Вот был же Максен, так все знали, что он Магнус Максимус, Кунеда звался Кунетакием, Эмрис – Амвросием, Артос, забери его преисподняя, Арториусом. Даже я, Гильда Мудрый, зовусь по-латыни Гидьдас Сапиенс! А этот?!.. Так, сейчас... А что же ты, о, Маглокуни… Маглокунолингус… нет, не ложится. А, вот – Маглокунос! «А что же ты, о, Маглокуноc, островной дракон (правильно, так его, гада, он такой же паскудник, как и Артос, верховный драгон, и сам драгоном хочет зваться – быть же ему драконом библейским!), изгнатель многих тиранов как из царства, так даже из жизни, о, новейший суждением...» Ну, не напишу же я для приличных людей, что он возродил поганые состязания бардов и хотел сделать Гвинед центром Придайна!.. Суждением... так... первый во зле, превосходящий многих могуществом и стольких же – коварством... Ну, уже неплохо. Кому надо, те поймут. Или я не знаю, как может Маглокун, едва рассеется поветрие (а оно рассеется, мне был знак!), коль донесут ему о моём труде (пути Господни неисповедимы), послать своих людей искать меня по всему Острову!
Много зла сотворил Маглокун, сын Кадваллона, бренин Гвинеда, гордо назвавший себя Маглокун Гвинед, а последние пару зим даже пытавшийся именовать себя вледигом Придайна. Но этот титул так никто и не подхватил, и Маглокун оставил свою затею. Увы, с тех самых пор, как диакон святой церкви Гильда ап Кау, прозванный Мудрым, учинил ссору с бренином Гвинеда, мало что изменилось. Разве что сам Гильда вынужден был бежать и скитаться по Придайну и Арморике, спасаясь от гнева Маглокуна. Зловещие слова, сказанные им с амвона, стремглав разлетелись прочь и достигли самых отдалённых пределов Острова.
Свои скитания из-за немилости Маглокуна Гильда был склонен считать карой за свою гордыню, не раз подводившую его, и только Жёлтая смерть умерила накал страстей, ибо теперь далеко не каждый воин малой дружины, да и не каждый наймит с отравленным клинком был согласен рыскать от одного владения к другому в поисках беглого хрониста – Жёлтая смерть могла поджидать за каждым поворотом.
Поэтому не Маглокун, а Гильда завершит эту войну. Он закончит главный труд своей жизни, подведёт черту под великой эпохой и оставит читателя один на один с эпохой гибели, в которой мы все сейчас живём. В поучение потомкам он справедливо обличит всех недостойных правителей Острова! Нет, не всех. Одного из них – Гильда о том позаботится – забудут все на веки вечные и не вспомнят никогда!
Бледная костлявая правая рука быстрыми отточенными движениями мечется от чернильни к пергаменту, выводя на нём аккуратные буквы. Левая рука, ещё более худая, привычно гладит длинными пальцами край пространства, которому предназначено – о, Гильда был в этом уверен! – стать главным поучительным трудом для всей Британии. Нос-крючок едва не касается начертанных письмён, а тень от него при свете двух масляных ламп простирается чуть ли не по всей боковой стене. От усердия будущий святой взмок, жидкие стриженые волосы прилипли ко лбу.
Сейчас он, Гильда, не просто летописец. Он на века выносит злосчастный приговор тем, кто его достоин. Вортипор, Аврелий Конан, Кунеглас из Медвежьей крепости, Маглокун… Весь мир будет веками пересказывать и помнить! Вопреки всему он создаст свой текст, и это станет его искупительной жертвой, вердиктом всему и вся. Только бы Жёлтая смерть не забрала раньше времени, и только бы Маглокун хоть на время отказался от поисков. А потом... Потом уже будет неважно, ибо все они восстанут против несчастного Гильды, а где не они сами, так их наследники. Лишь бы учёные братья во Христе успели сделать несколько списков и отправить их на Арморику, а там, даст Всевышний, и до Рима хоть один довезут. Неплохо бы и в Иверддон два списка тоже переправить... Но нельзя надолго отвлекаться, нужно спешить!
Да, в этой книге – так он её и назовёт, «О погибели Британии» – никогда не будет назван один человек. Или не совсем человек. Но настоящий вледиг Придайна, всесильный саксобоец, победитель в более десятка битв, нечестивый язычник, расхититель святых обителей, тот, кто лисьей хитростью склонил на свою сторону многих влиятельных святых отцов, бесстыже предавая их союзом с мерзкими друидами, вылезшими нежданно из своих клоачных нор.
Артос-Медведь, Арториус, верховный драгон Острова.
Тот Артос, которому Маглокун завидовал всю жизнь и приложил немало сил, дабы сжить его со свету.
Тот Артос, который прельстил добрых христиан сладкими речами о необходимости объединить все владения Придайна под общей рукой.
Тот Артос, который в итоге вероломно убил Хоэля, сына Кау, своего соратника и названного брата. Хоэля, брата Гильды. И все высокой цены пергаменты хроник, где он и его ученики хоть словом обмолвились об Артосе, военном дуксе, верховном драгоне Острова, были брошены в море, и жадная вода поглотила их в тот же миг. Дабы никогда имя этого недостойного тирана не знали ни один стилос, ни одно перо летописца, и не узрел ни один глаз учёного мужа.
Имя Артоса-Медведя, считал Гильда, должно быть стёрто из памяти людей. Сам звук имени этого нечестивца, был уверен Гильда, через пару поколений забудется вовсе.
Для бренина самое страшное наказание – забвение, этому учат нас великие авторы древности, думал Гильда.
Но с Маглокуном он поступит иначе. Годы забирают жизнь и дают взамен мудрость. И недаром Гильду за глаза ещё при жизни стали называть Мудрым. Нет уж времени воссоздавать утопленные книги, хоть без Артоса они стали бы заметно короче. О тиранах нужно писать. Вопрос лишь в том, как. Поэтому Маглокуну, как и некоторым прочим, на пергаменте быть! Но быть такими, какими опишет их Гильда. А напишет Гильда одну лишь правду. Это вам не брехня какого-нибудь поганого барда, которыми тот же Маглокун любим и почитаем, ибо устраивает им состязания в их богомерзком мастерстве. Помнится, один из бардов, вроде бы недовольный существом самопровозглашённого пендрагона, пытался пропеть последнему песнь поношения, сочинённую, не как в стародавнюю пору, а совершенно без изысков:
Маглокун –
Тварь и лгун...
Завершить проклятие бедняга не успел: все вокруг понимали, чем это может закончиться, в том числе один из телохранителей вледига, чей нож оборвал речь барда на полуслове метким попаданием в грудь.
А жаль, невольно подумалось Гильде. Маглокун хоть и христианин, но от язв недуга, вызываемого песнью поношения... Заслуженная – прости, Господи, – была бы смерть!
– Он допел её.
Голос прозвучал из глубины кельи, из самого тёмного её угла. Оторопь накрыла Гильду. Он знал, кому принадлежал этот голос. Обладателя этого голоса сторонились в страхе все обитатели Летней страны, Думнонии, Повиса и других земель. Тот, кто сейчас произнёс эти слова, долгое время неустанно следовал за Артосом-пендрагоном, а когда покинул своего государя, тут-то и пришёл Артосу конец.
Гильда, в эти мгновения осознавая, что последние свои слова он проговаривал вслух, хотел обернуться, но гнилой склизкий ужас сковал его тело настолько, что сил хватило лишь на движение губ в простенькой молитве.
– Он допел свою песнь поношения Маглокуну. Она закончилась так: «Сдохнет в колотун».
Маглокун,
Тварь и лгун,
Сдохнет в колотун.
«Просто и со вкусом», – только и сумел подумать Гильда. Теперь он чувствовал дыхание своего собеседника прямо над ухом.
– Ну, что, Гильдас Сапиенс, или как ты там себя именуешь? Здесь нет другого седалища. Я сяду на твоё, – с этими словами нежданный вторженец приподнял дьякона-сочинителя за шиворот монашьей рясы и опустил на пол.
Теперь Гильда мог разглядеть мощную плечистую фигуру Морврана, усевшегося к нему вполоборота и даже не глядевшего в его сторону. Церковник продолжал шепча тараторить молитву.
– Не. Не поможет, – отреагировал Морвран. – Знаешь, почему? Без веры талдычишь. Да и не трону я тебя. Наверное.
– Ч-чего ты хочешь? – наконец, выговорил Гильда.
– Рассказать тебе, как умер Маглокун.
Разговаривать Морвран не любил. Излагал он односложно и топорно. Но Гильде, видимо, воображение помогло. Потому что увидел он всё так, будто бы сам был там.
Придайн, земля Рос, поселение Элгвис Рос, храм в честь Девы Марии, начало 547 года от условного рождения Христа
Стук-стук дождь по крыше церкви. Шлёп-шлёп вода по циновке на полу. Прохудилась крыша. Даром строил её Маглокун Длинный, не следит община за хозяйством. Да и сколько осталось той общины – пара-тройка малограмотных, не успевших обучиться монахов из этих, новых. Прежние, поди, разбежались давно по более укреплённым обителям. Разбежались от Жёлтой смерти, шедшей, как казалось Маглокуну, за ним по пятам. Поэтому бросил Маглокун Длинный, вледиг Гвинеда, самозванный пендрагон, свой обыденный объезд владений и припустил сюда, в Элгвин Рос.
Добрался кое-как до церкви, разогнал монахов да мирян, за волосы вытолкнул в дверь замешкавшегося было попа и заперся на засов изнутри. Переждать. Переждать Жёлтую смерть, чтобы не пожрала она владыку Гвинеда, потомка самого Кунедды-императора, как сделала это с крестьянами многих угодий, с воинами гарнизонов окрестных твердынь и, небось, уже бесчинствует на костях большой дружины и их семей в резиденциях. Ну и дьявол со всеми ними! Спастись! Спастись сейчас, переждать, а потом... А потом видно будет, не до «потом» нынче.
Пока скакал Маглокун в Рос, пока, загнав коня по пути, добежал, дополз до храма Святой Марии, заступницы всех добрых христиан, Жёлтая смерть шла за ним по пятам, щёлкая над головой гнилыми смрадными зубами. А кое-где даже обгоняла и, чудилось вледигу, застукала путь: пустующие селения встречались по обочинам тракта, покинутые жителями и домашним скотом. Пути бегства лежали к морю, усеянные изуродованными недугом телами тех, кому мор уготовил другую тропу – на тот свет.
Из-за ветра дождь был зябким. На вторую ночь ударил мороз, сковал льдом деревья, непролазную грязь вокруг храма, убогие жилища местных поселян и сами каменные стены нового убежища владыки Маглокуна, да так, что, казалось, будто обледенели они даже изнутри. Тому миновало уж шестьдесят семь зим, и проклятая возрастная ломота в костях не только казалась теперь хуже Жёлтой смерти, но и не давала сухощавому телу возможности расторопно собрать по углам всё, что можно было найти, и разжечь над дырой в потолке костёр.
... На третий день, когда заснежило всё вокруг, на растопку пошли деревянные статуи Девы Марии и Христа, иконостас, престол и другие элементы алтаря.
Ужас, сковывавший похлеще ломоты, стал покидать Маглокуна, и постепенно он снова обретал способность мыслить.
Время от времени подкидывая пламени костра новую пищу, владыка Гвинеда думал о том, что, несмотря на то, что происходит сейчас, ему на самом деле всю жизнь крупно везло.
Сначала ему повезло с происхождением: старший сын Кадваллона Длиннорукого, владыки Гвинеда, Маглокун ещё до рождения был наделён правом на престол. Позже он, конечно же, на всякий случай нашёл способ сделать так, чтобы второй сын его отца, байстрюк, отправленный на конюшню ещё в утробе матери, был стёрт не только из памяти придворных бардов, знавших аж о северных предках Маглокуна, но и из самой земной жизни. Наследник должен быть один. В это Маглокун свято верил, и убеждённость эта стала заметно прочней веры в Христа, хотя и храмов он заложил потом на своей земле более чем достаточно – на всякий случай и ради возвеличивания имени.
Уже при самом рождении ему повезло с именем – Царственный воин. А не Первая гончая или Собакопринц, как за глаза выплёвывали злопыхатели. И не Длинный, , а Высокий. Так один раз сказал папа Кадваллон, и дружина за его спиной грозно подалась вперёд – и так стало впредь.
Ещё Маглокуну изначально повезло с наследственностью. Длинные, как у отца, руки – это не просто камень с земли поднять, почти не нагибаясь. Это достать врага в ближнем бою, что многократно выручило Маглокуна в первый раз в битве при Бадоне, в которой побывать, сразить множество саксов – и уже неважно, выживешь ли – считалось великой честью. Потом то тут, то там благодаря вечно голодным бродячим бардам возникали самозваные участники сражения при Бадоне, и к закату жизни Кадваллона Длиннорукого, отца Маглокуна, таковых стало десятки сотен. Ох уж эти бродячие барды!..
Недаром Маглокун стольких прикормил ежегодными состязаниями. Так прикормил, что потомки благодаря многоголосному воспеванию будут знать Маглокуна как величайшего владыку и пендрагона Придайна.
Да, Маглокуну повезло во многом. С семнадцати зим он был участником великих событий Острова. Он присутствовал с отцом и дедом Эйнионом, тогдашним вледигом Гвинеда, на собрании вождей в Каэр-Легионе, когда военным дуксом Острова был избран Артос. Они были ровесниками – диковатый, практически живущий в седле Артос, бывший боевой слуга Герайнта Думнонского, и баловень богов Маглокун, который, хоть и был хорошо обучен ратному делу, но окрестности родного дуна в ту пору крайне редко покидал. Маглокун видел, как могучие, многоопытные вожди, повидавшие виды и уже давно невзвидевшие жизнь, внимали Артосу, словно какому-то епископу; видел, какая сила исходила от этого малого, по-животному чуял эту силу так же, как чуяли её все на той встрече в расчищенном под торговые места бывшем римском цирке. Но всю жизнь Маглокун не смог смириться с этим: «Почему он, а не я? Чем я хуже?!»
И он изо всех сил старался быть не хуже. С самой битвы при Бадоне. И длинные руки пришлись впору молодому воину, искавшему крови врагов, стремясь пролить её столько, сколько проливал и Артос-Медведь.
Потом Маглокуну повезло с тем, что его дед Эйнион беспрепятственно передал трон его отцу Кадваллону. Конечно, без дукса Артоса не обошлось – Медведь поддержал наследника и даже прислал в помощь сильный отряд, который позже сыграл важную роль в славных сражениях, когда многолетние захватчики из Иверддона были сброшены в море, а последний их оплот Инис Мон перешёл под крыло владыки Гвинеда. И опять же Артос не возражал по этому поводу – он даже поддержал приобретение по праву сильного, скромно умолчав для бардов о том, что сам же и подбил Кадваллона на трудный, но славный поход. Маглокун знал об этих хитросплетениях, и мысль о том, что его вотчина приросла землями благодаря Артосу, не покидала его всю жизнь. Что и говорить об этом много, если он, Маглокун – правнук самого Кунедды, который прибыл с половиной своего народа из Старого Севера. Того Кунедды, чьи благочестивые предки носили пурпур и обороняли Старый Север от пиктов, будучи опорой и надёжей Империи. Того Кунедды, который основал Гвинед, приняв власть из рук самого Максена, и потому именовался ещё при жизни императором. Того Кунедды, который начал сбрасывать в море проклятых чужаков из Иверддона, завещав эту великую миссию своим потомкам. Он, родовитый Маглокун из славной семьи, или его отец должен был стать пендрагоном Острова! Но уж никак не безродный выскочка Артос, славный лишь тем, что прикрывал своим телом декурионов Думнонии.
Когда вледига Эйниона Пылкого не стало, на трон Гвинеда стал зариться брат покойного Оуайн, вождь Дин-Арта, возведённого ещё гэлами Иверддона. И здесь Маглокуну свезло так свезло. Конечно, он не смог стерпеть того, что кто-то, хоть и родной дядя, но, тем не менее, из младших вождей, собрался отнять вожделенное наследие. Нет, повезло Маглокуну не оттого, что ему удалось быстро и без шума устранить Оуайна Белозубого (эти его вечно жемчужного цвета зубы раздражали всех!). Повезло оттого, что Артос решил не посылать на расправу за вероломство карательный отряд своих тяжёлых конников. А мог бы: прямое управление Дин-Артом и всей землёй Рос, на что и рассчитывал Маглокун, пендрагон был в состоянии воспринять как нарушение шаткого баланса в свободном от внешнего вмешательства Гвинеде. Вместо военной экспедиции Артос-Медведь прислал в Дин-Арт, Медвежью твердыню, своего заложника Кунегласа. Кунегласа, сына Оуайна Белозубого, который теперь управлял землёй Рос под самым носом у Маглокуна... от имени пендрагона Острова. Кунеглас, будучи заложником в Каэр-Легионе, вошёл в Круг Дракона и был лично предан Артосу. Убить его означало получить смертный приговор. В обмен на гарантии защиты вдали от своего двора Медведь взял с нового правителя Медвежьей твердыни слово, что тот не будет мстить Длинному владыке Гвинеда за убийство отца. Так Артос переиграл Маглокуна, как ранее переиграл его отца, разобравшись его руками с надоевшими гэлами и получив затем возможность полностью сосредоточиться на внутренних делах Придайна. А это, мягко говоря, коробило многих вождей, пусть номинально и союзных. В том числе и Маглокуна. Но... всё-таки будем считать, что в этой истории ему больше повезло, чем не повезло.
Но что всегда раздражало Маглокуна, не давая ему порой спокойно глаза сомкнуть, будоражило его разум гораздо больше, чем Артос-пендрагон, – это треклятые мысли о своей удаче. Вернее сказать, мысли о том, что природное благоволение высших сил напрочь покидало его, если он творил нечто поперёк воли Медведя. Замыслив против него бунт ради нового собрания вождей в Каэр-Легионе и избрания себя военным дуксом Острова, владыка Гвинеда, наконец, получил то, чего всегда втайне боялся: весь Круг Дракона с иными дружинами стоял у Маглокуна под стенами, что вынудило последнего сперва бежать на Инис Мон, в бывшую землю друидов, а затем унизительно просить мира в обмен на возвращение родного трона и всячески заверять Артоса в своей верности. Артос простил. Обстоятельства вынудили... Так что, можно сказать, удача снова снизошла на Маглокуна, только когда он вновь присягнул пендрагону. И скажите потом, что Артосу власть не была дана свыше!
Удача не покинула Маглокуна, даже когда вероломный бард по прозвищу Высоколобый обратил на вледига свой высокий лоб и затянул свою песнь поношения – нож телохранителя оказался быстрее языка певца. Маглокун потом долго размышлял о том, спас ли бы его Христос от силы старых богов, предполагая, что барды и редкие теперь друиды в нынешнюю пору не так сильны, как прежде. Но как знать... Он достаточно испытал покровительство высших сил за всю свою жизнь и последние годы старался делать всё, чтобы оно к нему лишь прибывало. Но, кажется, теперь все боги оставили Придайн, погрузившийся в Жёлтую смерть, которая косит всё живое, и люди ищут спасения кто где – в горах, на отдалённых островах... Маглокун лишь успел в последний момент отправить вперёд себя своего сына-наследника Рина к другому своему сыну, Буде, который теперь правит пиктами на далёком севере за Стеной. Сам же вледиг, поборов страх, должен оставаться на своей земле. Потому что, чётко думалось ему, когда-то мор пройдёт, как проходили другие поветрия на этой земле. Просто нужно побороть страх и переждать.
То, что началось в Думнонии и Гвенте, в Деметии и Поуисе незадолго до Дней урожая в 548 году от условного рождения Христа, воспринималось почти как басни, страшилки, фантазии сказителей, желавших привлечь к себе – и к своему желудку – внимание окружающих. Маглокун, с самого времени гибели Артоса (даже поганец Кунеглас примкнул тогда к Гвинеду в новом, на этот раз не окончившимся битвой походе на пендрагона) продолжавший вынашивать планы стать военным дуксом Придайна, отстранялся от периодически доходивших до его двора слухов. Даже запретил попам упоминать в своих проповедях слово «pestis», хотя христианскому священству, казалось, в удовольствие было с самого Весеннего равноденствия повторять одно и то же: «Страшная, смертельная напасть охватила Галлию! Это кара Божья! Молитесь и уповайте на Церковь Христову, чтобы страшный мор не пришёл в Британию!» «Уповайте» значило несите дары. Маглокун отписал своим монастырям по паре деревень на прокорм, передал через посланников ласковое напутствие не открывать рот по ненужному поводу, и все замолчали. Выходит, зря всё это? Потому что к Зимнему солнцевороту мор пришёл и в Гвинед... Понимания, как спастись от него, как бороться, не было ни у кого. Маглокун жаждал видеть всё своими глазами. Животный, необузданный страх за собственную жизнь охватил его, когда во время объезда владений один поселянин, такой же сухопарый, как и сам вледиг, но сухопарый не от устройства тела, а от недоедания, воздев руки, с утробным рокотом в глотке пошёл прямо на Маглокуна, сидевшего верхом. Поселянин был весь покрыт струпьями и волдырями, меж редких зубов с кашлем брызгала густая кровь, и летели на землю мелкие куски внутренней плоти. Лошадь правителя прянула в сторону и повалилась на бок. Годы не дали Маглокуну проворно выпрыгнуть из седла при падении, как в прежние времена. Изуродованный недугом мужчина, почти рыча и излучая глазами своими лишь мольбу о помощи, приближался к вледигу, обогнув его скакуна. Но в это время лошадь Маглокуна уже вскочила и, не выйдя ещё из состояния испуга, поднялась на дыбы и расшибла копытом несчастному смерду череп. Сражённый недужник рухнул прямо рядом с Маглокуном. Голова к голове. Мёртвая выражала свой ужас, живая – от увиденного – свой. Следующие несколько мгновений, когда подоспевшие слуги поднимали господина на ноги, показались последнему вечностью…
Маглокун усилием воли отогнал от себя гнетущие мысли и впервые за три дня обвёл взглядом скудное убранство заложенной им некогда церкви. Когда-то здесь всё было не в пример богаче. Но, видать, правду сказали соглядатаи, доложившие ещё в начала мора о том, что прежний поп с настоятелем и многими монахами, отплыв на север прочь от поветрия, умыкнули всю драгоценную утварь. Ну и дьявол с ними! Всё закончится, и новых попов пригласить можно. Утварь неплохо бы набрать в походе на Повис или Гвент, а прежнюю посулить владыкам Регеда и Алт-Клуита. За поимку и расправу над беглыми святошами.
Даже один, покинутый всеми, запертый самолично в четырёх стенах властитель Гвинеда не мог не думать о делах, не планировать шаги в будущее. Однако без пищи это будет сложно. Желудок, наконец, после того как страх хозяина рассеялся, сумел подать признаки жизни. Маглокун поднялся, подошёл к окну и принялся разгребать заваленный всяким хламом проём окна, чтобы распахнуть ставни. За ними, знал вледиг, будет свежий морозный воздух, который ласково одарит собой закопчённое пространство храма. Надо высмотреть кого-нибудь в окне и потребовать еды. Ну, а если не будет никого, что ж, придётся на свой риск проторить тропу к амбару, намело, небось, достаточно...
Маглокун распахнул ставни и оторопел. Посреди подворья стоял убитый его телохранителем бард. Тот самый, что не допел песнь поношения.
– Сдохнет в колотун! – продекламировал с улыбкой недобитый певец и засмеялся.
Маглокун отпрянул от окна. Ужас, едва отступивший к нынешнему полудню, накрыл его с новой силой. Владыка Гвинеда вжался в стену и осел.
– Ну что, съел, Длинный? – зазвенел голос барда снаружи.
В какой-то момент страх Маглокуна сменился гневом. Он встрепенулся, добежал до лежавшего у кострища меча, выхватил его из ножен, бросился в двери, совершенно нестарческим рывком сорвал засов и выскочил во двор, рассчитывая напасть на мерзавца и вырвать ему кадык. «Пусть я сдохну, – подумалось ему, – но сдохну не один!»
За дверью Маглокуна ждал Морвран. Длинный хорошо знал этого нечеловеческой силы воина, входившего в число ближайших сподвижников Артоса-пендрагона и даже, по слухам, бывшего едва ли не живым талисманом военного дукса Придайна. Потому что, ходили разговоры, удача стала покидать Артоса, что в итоге и привело к гибели последнего, именно когда Морвран покинул своего предводителя.
Маглокун встал как вкопанный. Ни на поле боя, ни в случайной схватке не стал бы Морвран, поборник извечных правил, намеренно убивать владыку, утверждённого на трон по воле богов. Но, когда пропета песнь поношения, старые языческие законы гласят: над вождём божьей правды больше нет, теперь он – простой смертный, и боги не покарают за его убийство.
Конечно же, Маглокун посчитал, что Морвран решил расправиться с ним с помощью физической силы. И, понимая, что не справится с могучим воином, но, пожелав уйти из жизни с честью, сделал шаг вперёд, обнажил меч и приготовился к схватке. И только тогда понял, что Морвран почему-то безоружен.
– Теперь христианский храм тебя не защитит, – глухо произнёс Морвран. – Посмотри мне в глаза, Маглокун Длинный!
Фигура сына Керридвен разверзлась омерзительной бездной и принялась пить из Маглокуна всю его жизненную силу, пока глаза владыки Гвинеда не остекленели…
Когда всё закончилось, к Морврану подошёл бард Высоколобый, нервно сглатывая на ходу.
– Говорил тебе, – обратился к нему Морвран, – стой за углом и не смотри. Любопытный. На свою голову. Иди лечись теперь.
– Ч-чем?
– Вином. Я другого лекарства от этого не знаю.
Бард умылся снегом, пофыркал и пошёл к лошадям за бурдюком. После того как Морвран похитил его из Аннуина, не побоявшись гнева самого Арауна («Прости, Мрачный, мне для дела, потом верну!.. Ай, не надо на меня так злиться, всё равно я уже улетел»), бард настоял-таки на путешествии в собственном теле, через мир людей верхом и при вине. А не относительно бестелесным духом сквозь Аннуин в клюве у гигантского ворона и на трезвую голову.
Насытившись кислым пойлом, которое вином можно было назвать весьма условно, сочинитель вернулся к Морврану и телу Маглокуна.
– Слушай, мне туда, в смысле, обратно сейчас нельзя. А ну как этот, – он показал на тело, – примется за мной гоняться.
– И?
– Что «и»? Ну, можно ты меня отправишь в Аннуин чуть попозже? Чтобы не пересекаться с этим.
– Хм. Значит, идти к нему на двор с песнью поношения страшно не было? А в Аннуине столкнуться – так...
– Нет, страшно было, – закивал бард, – но на то была причина. И я же думал, что у Маглокуна чтят древние законы и не станут прерывать барда!
Морврану с самого начала не нравился этот бард Высоколобый. Ушлый он какой-то, скользкий, вечно обмануть норовит да в свою пользу всё переиграть. После оглашения условий их поездки в Рос Морвран решил, что этот первый фортель будет и последним.
– Хорошо, – сказал он барду.
– Что «хорошо»?
– Иди.
– Что, прямо сейчас? – не поверил своим ушам Высоколобый.
– Прямо сейчас.
– И лошадь можно взять, да? Ну, я пошёл?..
Бард развернулся и посеменил по проталине обратно к животным. На полпути его догнал по голове брошенный Морвраном камень. Высоколобый до того, как достиг земли, испустил дух. Морвран пожал плечами в мимолётном внутреннем диалоге, а вслух произнёс: «Кстати, я обещал Арауну, что заберу его лишь на время!»
Потом сложили легенду, будто бы Жёлтая смерть обернулась женщиной, которая подошла к окну церкви в Элгвис-Рос и заглянула в глаза высунувшемуся наружу Маглокуну – тот заразился и умер тотчас. Вестимо, придумали, как могли, ведь не осталось в живых свидетелей печальной встречи Длинного буквально нос к носу с заражённым поселянином – все свидетели того случая очень быстро потом отправились либо к Христу, либо в Аннуин. Жёлтая смерть не пощадила никого.
К телу Маглокуна никто не прикоснулся. Как было, так и сожгли, вспомнив вопли владыки о том, чтобы никто не дотрагивался до него, чтобы не заразить смертельным недугом. Пепел от сгоревшего трупа, подождав ещё с пол-луны, расфасовали по сосудам и погребли в разных местах, как повелел наследник Гвинеда Рин ап Маглокун.
... Морвран дал возможность Гильде досмотреть видение до момента гибели Маглокуна, а потом отпустил сознание христианина восвояси.
– Ты и меня теперь убьёшь, демон? – спросил диакон после паузы, в которой он переваривал увиденное.
– А то! Все сдохнете, – отозвался сын Керридвен.
Отчаянная злость стала переполнять монаха:
– И чего ты этим добьёшься? Артос давно мёртв!.. Странно, что ты вообще так поздно начал мстить...
– Лучше поздно, – отозвался Морвран. После борьбы с Кромм Дувом он многое переосмыслил, имея для этого достаточно времени. Кое-кого из виновных в смерти Артоса он по случаю настигал и в те первые годы после битвы при Камлане. Но к конечному заключению пришёл лишь недавно: не Безумие Кромма сподвигло вождей Придайна разрушать всё, что было создано Артосом. Эти люди всегда были такими. Поэтому должны быть наказаны. Хотя бы при земной жизни. А тут ещё Жёлтая смерть подступила. Нельзя же было ей позволить добраться до всех них быстрее Морврана! Не говоря уже о том, что они могли почить совершенно разной смертью – от гибели в бою до зубного недуга.
Постепенно способы расправы становились более изощрёнными: сказывался набираемый опыт. Вот и с Гильдой он решил поступить особенно. Убить, едва нагрянул к нему в келью? А где же мучения? Не подходит, значит. Применить древнюю силу, коей был наделён с рождения? Тоже нет – Гильда, по слухам, поднаторел в христианской, как её, бишь... магии, в случае открытого столкновения мог бы, наверное, призвать своего бога, и тут уж неясно, удалось бы Морврану быстро достать ненавистного монаха.
– Как твоя писанина? – неожиданно спросил сын Керридвен.
– Моя... что? – не понял Гильда.
– Ну, это... то, что ты выводишь на коже, – Морвран махнул головой в сторону стола. – Ладно, можешь не отвечать. Всё рано придётся переписывать.
Резким движением он затолкал в рот Гильде нечто вонючее и скользкое. Другое нечто Морвран бросил на пергамент, лежавший на столе.
Содержимое своего рта Гильда выплюнул на пол, а вслед выблевал и содержимое своего желудка.
– Поздно, – с довольным видом произнёс Морвран. – Это бубенцы Маглокуна. Одно из них здесь, – он указал на стол, – а другое здесь, – он указал на пол. Если я всё правильно понимаю, ты заразишься Жёлтой смертью и умрёшь. Если я неправильно всё понял, то я вернусь и убью тебя иначе. Поторопись, – он кивнул на книгу, – времени мало. А тебе ещё перерисовывать.
Он встал и под полным ужаса и ненависти взглядом морально раздавленного монаха пошёл к выходу. Остановился и, обернувшись, сказал:
– Всё равно тому, что ты там накалякаешь, не поверят даже через тысячу лет. Брехун!
Оглавлениe>>>
Источник иллюстрации: https://media.pravoslavie.ru/376472.p.jpg?mtime=1644494626