Часть первая. Журавлик по небу летит
Весной, в пору Равноденствия, весь мир пребывает в каком-то неосознанном томлении, ожидая светлого времени года, когда боги снова открывают нам возможности мироздания, дают шанс протоптать ещё не проложенные тропы, начать то, чему мы давно желали положить исток. День отвоёвывает нас у ночи, студёные ветры бодрят сознание. В каждом крике лесных птиц, в каждой травинке, рвущейся наружу из-под опавшего листа, в каждой набухшей почке мы снова ощущаем дыхание жизни, оставляем долгое семейное пребывание у открытого очага и отдаёмся заботам и забавам, делая перед людским и волшебным мирами новые долги, и, вкусив за прошедшие полгода волю других существ и созданий, стремимся навязать окружающему нас пространству свою собственную волю.
Но так бывает не всегда…
Глава первая. Кто палач?
Придайн, 380–540-е годы от условного рождения Христа
Беда никогда не приходит одна. Эту старую истину знали в Британии лучше, чем многие дети своих отцов. Когда-то Максен Вледиг увёл обратно за океан почти все легионы и прихватил с собой аукзилии, где служили сплошь бритты да сарматы с саксами и франками. Пока Максен воевал за венец императора Единого Рима (в Британии он и так, без венца был императором, да, видимо, ему мало было), франки да саксы, снятые с Адриановой стены, успели весточку родичам послать: беззащитна Британия, можно грабить. Но раньше саксов и франков с материка поведали обо всём боевые дружины Эрина и пикты из Каледонии. И вскоре задымилась провинция, стала истекать кровью и смердеть гниющей мёртвой плотью. С ватагами из Эрина справился Кунеда Великий, бренин вотадинов. Север кое-как запер на замок Коэль Старый, очень любивший музыку и песни в свою честь. Артос-Медведь, пендрагон Острова, многие годы спустя почтит память своего достославного предка камнем в Думнонии с христианским символьным оберегом – Коэль почитал Христа – и надписью: «Артос, знающий об отце Коэле, сделал это во имя Коэля». Жаль, монах, которому поручили перевести надпись на латынь, оказался так себе грамотеем и путал римские и бриттские слова, да ещё и буквы чертил корявее некуда.
Беда никогда не приходит одна. И только ушла предыдущая, как пришла следующая. Вандал Стилихон увёл на материк то, что удалось собрать из остатков легионов. Нет, не ради себя – ради того, что ещё оставалось от Единого Рима на западе его. Плевать хотел вандал Стилихон на то, что бритты, большинство из которых на юге и в средине Острова, оружие-то толком держать разучились, остаются без защиты. Готы грозили уже самой Равенне, новой столице кесаря Гонория. Кесаря и владения его на материке нужно было защищать, а воинов становилось всё меньше. Кому только не писали бритты десятилетиями кряду! И Гонорию писали, просили отменить рескрипт о том, что Британия теперь сама по себе. И Аэцию-консулу писали, но что тому Британия, если Атилла Рубикон хотел перейти! И Эгидию Сиагрию в Галлию писали, слёзно молили помощь прислать. Потому что снова пикты из Каледонии и скотты с Эрина чуть ли не до Лондиния добирались в грабежах и разорениях всего на своём пути. Глухи оставались и западный кесарь Гонорий, и военный магистр, трижды консул Аэций, и военный магистр Эгидий Сиагрий, почти независимый вождь римской Галлии, и даже бритт Риотам, бренин армориканской Думнонии, формально правивший под слабевшей дланью кесарей.
Одну и ту же просьбу – пришлите войска, наведите порядок! – содержало в себе каждое слёзное письмо британских римлян. Менялись лишь детали в описательной части.
«Докладываем, что декурион из рода Виталинов провозгласил себя верховным правителем Британии и призвал саксов быть федератами и оборонять провинцию от проклятых скоттов и пиктов. Идут бои, силы на исходе, пришлите войска!»
«Саксы восстали против нас, потому что у Виталина не хватило средств и земли расплатиться с ними. Саксы захватывают наши земли и убивают всех. Пришлите войска!»
«Магистр из рода Аврелианов сместил Виталина и борется с саксами. Силы неравны. Пришлите войска!»
«Аврелиан Амвросий убит, его сын правит вместо него. Саксы не прекращают натиск. Пришлите войска!»
«Вместе с Аврелианом Амвросием-младшим против саксов сражается великий воин и предводитель (– Как на латыни "Утер"? – Какая разница?.. Пиши: "Викторий") Викторий по прозвищу Драконоголовый. Саксы не унимаются. Пришлите войска!»
Большая часть этих писем, будучи бегло прочитанными под азартное цоканье языками (Британцы? Ещё живы? Ну, молодцы, могут же, когда хотят!), отправлялась получателями в огонь. Не до того: не то что на границах, а уже в самых нутрях Единого Рима – готы, бургунды, гунны, вандалы, саксы, франки... Какие тут бритты?!
Беда и теперь пришла далеко не одна... Безумие Кромма со времён Патрикея, крестителя Эрина, стало расползаться по обоим большим и окрестным малым островам, пожирая души и умы благородных и незнатных, мужчин и женщин, детей и стариков. Незаметным оно было поначалу, но, покуда Кромм снова не был пленён богами, отравило очень многих. Дважды немалая часть Придайна восставала на Артоса-Медведя, подарившего Острову мир и порядок. Первый раз восстали вожди явно, второй раз уже тайно, по сговору с саксами. Чего хотели, к чему намеревались прийти?.. А когда планировалось второе восстание, не выдержала Праматерь-Земля, великая богиня Донн, засилья безумия Кромма, не снесла того, что души живых поедает Безумие, и дала волю Белену, Изначальному Огню, третьему сыну своему, исторгнуться из своих недр через жерло полой горы далеко на севере. И закрыл пепел от извержения того путь солнечному теплу, будто укрылась Донн скорбной вуалью. Так сила предвечная пришла на место, пустовавшее теперь из-за того, что души тысяч людей уже не были душами, а стали частью Безумия.
Что об этом стали думать в Придайне? Нетрудно сказать. Кара небесная, гневается Господь, решили христиане, гневается за то, что позволяем мы себе ходить под язычником Артосом, разоряющим наши обители. Артос-пендрагон разозлил наших богов, думали язычники, потому что якшается с христианами, и не должен более он править нами.
Зазвучали пророчества на всех наречиях Острова: апокалипсис, Вечная Дикая охота грядёт из Аннуина, Кальех поработит всю землю, Фимбульветр...
А в Нос Калан Гаэф, в зловещий канун Сауня, не стало Артоса-Медведя.
И понеслись, словно охваченные единым порывом, те, кто наиболее был обезображен Безумием Кромма, от одних людей к другим, сея семя недуга своего в души первых встречных. Шуршали они безликими тенями по промёрзлым дорогам, продвигались ближе всех к огню очагов, жадно чавкали угощением, выплёвывая лишь самую середину обгрызенных костей, урчали что-то себе под нос и, наконец, выдавали каждый на свой лад:
– Артоса-Медведя больше нет. Копьём его пронзили. Медрот пронзил, племянник. Саксов с ним было до ужаса. Так оно... Дай ещё мяса!
– Ы-ы-ы! Артос пал. Сперва он Медрота, сына своего, копьём пронзил, а тот его мечом сверху – прямо череп пополам. Да-а!
– Ш-ш-ш! Только никому! Артоса убили саксы. Всё, нет его! То есть как нет... Кровью почти истёк, но ведьмы авалонские его к себе прибрали. Обещали до весны людям вернуть.
– Артос Медрота убил. Совсем убил. Насмерть. А сам уплыл. В Эрин уплыл. Сама видела!
– В ад сошёл Артос-пендрагон. Хочет всех чертей перебить и на небесах воцариться одесную Спасителя!
– Медрот Артосу змею подослал, та его укусила, и он умер.
– Маглокун Гвинеддский достал Артоса. Клянусь чем хочешь! А всё потому, что Гильда проклял императора за убийство брата. Гильда, он проклинать умеет!
Одну такую тень изловил на пустынном тракте Морвран и принялся слушать, погрузив головой в ближайший студёный ручей.
– Кто? Откуда? Правду ли людям рассказываешь? – за годы службы у Артоса Морвран научился многому, что связано с государственными делами. Даже допросам с пристрастием, что он особенно любил.
– А-а-а! – вопила тень. – Беззащитных убивают! Спасите!
Никто даже не думал никого спасать, а если проходил там кто-то, так, заслышав истошные вопли, обходил стороной, причём тише воды ниже травы.
– Кто велел рассказывать об Артосе? – рыкнул Морвран в самое ухо своей жертве. Он тогда был ещё ни сном ни духом о Безумии Кромма и как существо потустороннее не мог заразиться этим недугом.
– Сам! Всё сам! Всё сам видел! – вопли сменились истеричными смешками.
– Неправда, – заключил Морвран и снова надолго утопил голову своей жертвы в ледяной воде.
– Всё, всё скажу! Всё скажу! – снова зачастила бесноватая тень. – Конец всему настал! Конец Придайну! Конец Эрину! Мы – вестники самой страшной поры! После неё не будет ничего!
– Как погиб Артос? – снова повторил Морвран.
– А? Артос? Какой Артос?
– Понятно, – Морвран увидел, что разговаривать не с кем, и одним движением оторвал тени голову. Если бы он внимательнее присмотрелся к тому, которого пытал, то смог бы понять, что перед ним не совсем обычный сумасшедший, коих Морвран повидал среди людей. Не тот дух, не из тех, что вселяются в лишённых разума, царил в теле, действительно напоминавшем больше тень, чем живого человека.
В битве в Камланской долине не выжил никто. Тела Артоса на месте сражения Морвран не нашёл, очевидцев резни – тоже. Как погиб его самый близкий друг, сын Керридвен не знал. Равно как и не знал, найдёт ли его в Аннуине.
Вторая тень, пойманная Морвраном, окончила свои земные дни, как и первый допрошенный. С третьей получилось точно так же. Морвран убедился, что эти на самом деле ничего не знали, а на след того или той силы, которая надоумила их разносить по Острову полуправду и небылицы, даже не знал, как выйти. Единственное, что он мог сделать ради памяти Артоса, – это выследить каждую тень и убить её. А потом приняться за всех, кого можно причислить к виновным в его смерти. Только для начала предстоит многое выяснить. По ходу выяснения можно поубивать всех, кого будет резонно счесть нехорошими людьми. Ну а зачем они живут? Чтобы потом сживать со свету таких, как Артос? А ещё несение заслуженной кары хоть на время заглушит боль от потери друга. Лучшего друга, которого он сам оставил. Если убивать, то не начать ли с себя самого? Наверное, самим собой тут надо как раз и закончить. Знать бы ещё способ, как лучше всего самоубиться. Но об этом позже...
Те, кто надеялся, что со смертью Артоса высшие силы сменят гнев на милость, естественно, ошибались. Беда никогда не приходит одна... Солнце через год стало светить, как и прежде, но тепла не принесло. Естественные причины неурожая и убыль поголовья скота почти во всех общинах Острова – это холод, мор и участившимися местные войны (причём бриттских вождей между собой), бегство выходцев из всех сословий на материк. Саксы просто приходили на опустевшие территории, и им никто не оказывал сопротивления. Научившись защищать себя, бритты принялись, несмотря на общие для всех трудности, с упоением истреблять друг друга, едва лишились сильной руки. Почти за тысячу зим до этого внешние угрозы заставили племена на семи холмах посреди Италии объединиться и положить начало Единому Риму. Почувствуйте, как говорится, разницу в подходе и, что называется, не жалуйтесь на неудачи.
Беда никогда не приходит одна. И зловещие знаки на небе, на земле, а также пророчества как друидов, так и христианских проповедников – прямое тому свидетельство. Только оказалось, что пророчества эти были не надуманными, а действительно стали плодом взора тех, кто умеет смотреть за временной горизонт.
– Вижу, недуг из-за моря придёт, вижу жёлтые пятна на людях, вижу мор и глад пуще, чем нынешний. Вижу, как плоть заражённых будут поедать здоровые, и тут же станут они недужными. Один раз пройдут Придайн и Ивердон сквозь сей недуг, и более не содеет он мора повсеместного, – пророчил на смертном одре верховный друид Острова Мену ап Тегваэд спустя пять зим после гибели Артоса. И весть о пророчестве друиды и многие барды несли людям из уст в уста.
– Не спасёт Христос наш Остров, не оборонит от воли Матери-Земли и древних наших предков-богов. Вы всё услышали! – говорили поборники старой веры.
Преподобный Самсон Дольский, несколько лет представлявший при дворе Артоса Армориканскую епископию, отбывая домой в Летавию, предрёк:
– Кто хочет спастись от саксов, от голода – плывите в Арморику. Может, Господь убережёт вас, и вы уцелеете. Но кто хочет спастись от холодов и от чёрных волдырей, сулящих смерть на следующее же утро, – не питайте бесплотных надежд. Молитесь и кайтесь, и, может быть, Всевышний и Дева Мария пощадят вас. Но если будете страдать в болезни, что придёт с материка и нападёт на Остров, если будете страдать во имя Его, – содеетесь мучениками и попадёте в рай!
И друиды, и попы, а через них боги Придайна и Христос вели свою великую игру, стремясь обратить злую волю природы во благо собственных далеко идущих намерений.
Пришли обе болезни. Пришли не впервые, но прежде они посещали острова раздельно, и прежде всё было не столь опустошительно даже для мелкой строки в анналах или упоминания в мабиноги. Первая болезнь дала о себе знать в Дурновании и Иске Думнонийской, куда причаливали суда после догрузки в Арморике. Спустя неделю недуги охватили Дунтаг. А ещё через неделю вспышки болезней (обе они вошли в память людей под одним именем – Жёлтая смерть) начались в Моридуне, Меневии, Каэр-Арфоне и других прибрежных каэрах Западного Придайна.
Относительно сытых горожан они отправляли в иной мир так же быстро, как вскорости начали поступать и с голодными общинниками в деревнях. Первые жили слишком близко друг к другу, вторые оказались истощены многолетним недоеданием.
Жёлтые плоские отметины покрывали тела одних, и от этого ещё можно было вылечиться – шансов меньше половины, но они были. Но тех, на ком вздыбливались чёрные бугры, ждала скорая смерть.
Трёх лун хватило на то, чтобы паника хаотичная превратилась в панику организованную. Монахи, увлекаемые игуменами прочь из монастырей, ходили по всей бриттской части Острова и проповедовали о каре Господней. Одни говорили о последних днях на земле, другие призывали убивать язычников, ибо они, поганые, наслали недуг. Христианские попы преуспели резвее, чем лидеры старой веры, оседлав вызов природы ради усиления власти церкви.
– Владыки Гвента, Элмета и Повиса в панике, – передавал на словах вечно пьяный епископ Дубриций послание епископу Давиду. – Они слабеют, народ поворачивается к ним спиной, памятуя о Правде вождя. Владык не нужно трогать, у них просто нужно забрать власть. Откройте приюты святого Лазаря, лечите недужных. Проповедуйте о спасительной силе Христовой церкви!
– Господь, вразуми рабов своих, – передавал на словах епископ Давид своему родичу игумену Илтуду. – Всели им мысль о необходимости спасти лишь тех, кого можно спасти! Да сплотят они тех, кого ещё не поразила болезнь! Да отымут они недужных от здоровых, пускай даже силой. И ежели недужные безнадёжны, да перенесут их из лазаретов туда, где придётся им встретить смерть во имя Твоё, ибо все они мученики ради Тебя!
– Проповедовать всем! Всех собирать на пересказы Писания! Исключений быть не должно. Отдельно проповедовать здоровым, отдельно больным. Всех больных крестить. Толпой. Позаботиться о том, чтобы в агиазме недостатка ни один святой отец не знал, – через тайного посланца наставлял игумен Илтуд своего собрата игумена Петрока из Бодмина. – Все монахи должны вести себя бесстрашно: убирать трупы за пределы поселений и с дорог и сжигать их. Церковь Христова должна стать путеводной звездой даже для тех, кто ещё не прильнул к ней.
– Катись ты в пропасть! - пробурчал себе под нос бывший воин Думнонии игумен Петрок-копьеносец, услышав послание бывшего воина Круга Дракона игумена Илтуда. – Мы тут без твоих нотаций разберёмся. А ну, дети мои, не жалеем себя – работаем, братья, работаем! Из того дома никого не выпускать! Забить дверь и окно! Выживут – встретим с распростёртыми объятьями. Не выживут – похороним по-христиански и помянем добрым словом.
В города и деревни потянулись мошенники, продавая втридорога наборы трав для окуривания, снадобья и притирания – чем более смердели они, тем дороже за них просили. Мнимые кусочки мощей христианских святых и креста, на котором был распят Христос, «молитвы» во спасение от Жёлтой смерти, начертанные какой-то тарабарщиной на глиняных черепках и на дереве («Помолишься, бросишь в огонь и тут же излечиться!»)…
– Эттины бы побрали этих вельхов, – зло бросил и трижды выругался на смеси саксонского и бриттского кининг Кинуриг, сам наполовину бритт, но по духу едва ли не с рождения сакс. – Смертей идёт уже на четвёртую сотню – то-то богиня Холле обрадуется! Хватит с нас: уходим к нашему берегу. Эй, народ Хвикке, кто с нами – сборы до утра! Кто не с нами, оставайтесь здесь, но, когда мы вернёмся, пеняйте на себя: всё ваше станет наше. Нах остен – к Саксонскому берегу, хоть нам там будут и не рады, ибо своих ртов до одури, а новые всё прибывают из-за моря.
При мысли о Саксонском береге на ум шла забавная песенка из юности:
На Саксонском берегу
Коль живёшь ты – ни гу-гу
Ни об Артосе-Медведе
(Даже в самом страшном бреде!) –
Чтоб собрать хороший фирд
И нарушить вечный мир;
Ни о землях на закате –
Жирных землях, коих ради
Свои головы сложили
Сотни наших в полной силе.
Буде эрл и даже кининг,
Ты от кары лютой сгинешь –
Вмиг прискачет вождь Медрод
И заткнёт навечно рот.
Рот он саксам затыкает
Их же собственно кишками,
Равно как и англам, ютам,
Фризам. Да, вполне доступно
Разъясняет не зазря,
Что́ подумать нам нельзя.
… Нескончаемый ливень барабанил по каменной римской дороге, ведущей из Иски Думнонийской в Эборак. В полном одиночестве сидел посреди векового тракта полудохлый отец бывшего семейства, которому ещё бы жить и жить, если бы не его тщедушность и помешательство рассудка, и впивался зубами в подгнивавшую смердящую плоть своей старшей дочери. Плоть мёртвой девочки-подростка была покрыта оспинами. У мужчины на левой стороне шеи вздыбился бубон. Несчастный ощущал зверский голод, от которого никуда не мог деться. Он был почти гол, его бил озноб, но он не обращал на это внимания.
Глазами, лишёнными разума, он воззрился на поравнявшуюся с ним фигуру в длинном одеянии, шедшую с востока. Из-под дорожной накидки мелькнули вычурные колдовские символы.
– Друид! Друид! – отхаркивая кровь, позвал сумасшедший чумной. – Воскреси её, друид! Только погоди немного, пока её доем. Мне не хватит её мяса, нужно ещё. У нас долгий путь.
Друид, мужчина средних лет, ещё вполне крепкий, не снимая полы своего плаща с головы, вынул руку из-за пазухи, и душистая коричневая пыль ринулась в лицо несчастному. Того мигом подкосило, и он рухнул на омытую ливнем каменную кладку. Смерть его наступит в тишине и покое.
Если христианским священником можно было стать благодаря небольшому объёму книжный учёности, благородному происхождению, авторитету или просто по оказии, то друидами становились исключительно после долгих лет кропотливого обучения всему: от мелкого колдовства и врачевания животных до прорицания и призыва ночи среди дня. Поэтому друидов в ту пору было уже совсем мало и станет ещё меньше.
Но друиды знали о человеческой природе гораздо больше, чем христианские лидеры, и могли сделать гораздо больше, чем сельские знахари и придворные лекари. Снадобья, приготовленные ими по многовековым рецептам, придавали сил в борьбе с болезнью, отвращали саму болезнь от целых поселений, а там, где нельзя было ничего сделать, без тягот агонии отправляли на тот свет.
Друиды, мужчины и женщины, странствовали теперь по всему Придайну, по бритским его землям, неся, кому успевали, излечение или безболезненную кончину, вселяя благоговейный страх и надежду.
– У Рианнон, Пвилла и Придери я прошу твоего выздоровления и отступления недуга! – с чувством и волшебным призывом произнёс друид, накормив душистой травяной кашицей протектора Деметии Вортипора в его покоях. Лицо правителя усеивали желтушные оспины.
За спиной друида, имя которого ни одно мабиноги не сохранило, стоял епископ Давид Меневийский, бросая на чужака надменный орлиный взгляд.
– Молю Тебя, Господь, – сказал игумен, – призвать к ответу нечестивого язычника, если его снадобье не излечит защитника деметов и всех добрых христиан!
Друид, завершив начатое, приблизился к епископу и заглянул в его нарочито беспристрастные глаза.
– Всё молишься? – беззлобно спросил он. – Действует проклятье-то... А я могу просто говорить.
При этих словах игумен Меневии отшатнулся, и страх мелькнул в его взгляде.
– У вашего протектора нет наследников. Будешь мне мешать – я могу не справиться. Я не справлюсь – он умрёт. Он умрёт – кто придёт на место его? Будет ли цел твой монастырь, нахапавший всего, что плохо лежит?
Давид молчал.
– Ваш вождь, – заключил друид, – сам призвал меня. Не-ме-шай.
Великую игру затеяли старые боги и Христос. И простиралась она далеко за пределы того времени, которое каждая сторона отводила на царствие Жёлтой смерти. Не только на поле битвы с недугом стремились они друг друга переиграть. Планы противников простирались как вширь, так и вглубь. Велик и важен был выбор, на что делать ставку, на страх и покорность или на надежду и великие свершения...
Как же начинался славно
Этот наш поход,
Мощных воинов исправно
Выдал каждый род.
Кузнецам спасибо сильным:
Горны не стихали,
Получали мы обилье
Кровь алкавшей стали.
Жертв зарезанных, забитых
Было много тоже.
И сердца ворожьих бриттов
Наполнялись дрожью.
Но случился в дальних далях
Всенародный стон:
Тысячи из нас остались
Под горой Бадон.
Грустную песенку напевали саксы, покидая область Хвикке. Уходили в их числе и насельники округи бывшего Акве Сулис, Каэр-Бадона, до сих пор славящегося памятью о победе Артоса-Медведя над ордами германцев.
Оставшиеся в Каэр-Бадоне бритты умудрились на какое-то время ввести запрет для населения выходить из своих домов без лишней надобности. Насущный повод покидать жилища ограничивался одним разом в день.
Специальные команды дежурили на улицах в белых колпаках. Если в одном месте в одно время попадалось больше трёх обывателей, их били палками и разгоняли по домам. Те же дежурные команды занимались очисткой каэра и окрестных селений от нечистот, несли стражу на стенах и жгли травы в кострах вокруг каэра и внутри него.
Попасть в дежурную команду было престижно. Такой человек становился олицетворением новой власти. Ни слова поперёк! Вчера ты мог свиньям хвосты крутить, а сегодня уже в твоих полномочиях велеть благородному вернуться в свои покои. А если благородный обнажал меч, на него накидывался ещё с десяток твоих товарищей, и по окончании стычки весьма избитого благородного волокут в отстойник, древесную клеть, чтобы пару ночей посидел он там и подумал над своим поведением.
Организовал всё это местный диакон с соизволения командира гарнизона, лично подотчётного самому Аврелию Конану. Диакона через три луны забрала Жёлтая смерть – перетаскал трупы мёртвых больных за городскую стену. Его сменил молодой священник, вызванный из соседнего прихода, в котором уже почти никого из-за прожорливого недуга не осталось. Священник был умён не по годам и понимал: чтобы сохранить относительное спокойствие, необходимо кидать кость людям, стремительно теряющим всё человеческое. Жена ткача, пойманная у заплесневелой стены бывшей римской термы за вознесением молитвы перед коряво начертанным на камне ликом богини Сулис, была объявлена той, что призвала на Каэр-Бадон Жёлтую смерть. Ей перерезали сухожилия на ногах и кинули в следующий же костёр с новой партией смердящих трупов...
Через восемь лун с момента пришествия Жёлтой смерти население покинуло Каэр Бадон, рассредоточившись по округе мелкими группами, и вернулось туда лишь через год.
… Бывший римский каструм Дева Виктрикс, некогда главное место дислокации Двадцатого Валериева легиона, ныне форпост на северо-востоке Гвинеда. Каэр и окрестности его опустели. Поселяне ушли в леса навстречу голодным тварями мира живых и мира мёртвых. Местный тигерн-временщик с домашними и дружиной в спешке отбыл на Инис Мон, в укреплённый владыками Гвинеда Аберфрау.
В дремучих чащах поселяне жгли костры, потихоньку расчищали от бурелома себе пространства, тем же буреломом ограждались от крупных хищников, грызли мёрзлые припасы овощей, а всё, что не догрызали сегодня, закапывали в землю на завтра и послезавтра. О более далёких сроках не задумывался никто.
Стоянка была у бурного ручья. Едва община обустроилась, старейшина с помощью своих взрослых сыновей загнал всех к ручью, заставил раздеться и откинуть с шей волосы, внимательно осмотрел тело каждого, включая женщин и детей. На щуплом подростке он обнаружил выпуклое родимое пятно, но на всякий случай объявил, что это знак Жёлтой смерти. Совсем ещё мальчишку тычками длинных шестов и камнями выгнали дальше в лес, пригрозив убить, если увидят вновь. Мать изгоя повсхлипывала ещё недельку и продолжила, как и прежде, заботиться о своих младших детях, пока ещё невредимых.
Прошёл год. Первая волна Жёлтой смерти спала. Но община забралась так далеко, что даже самые отважные охотники не выходили на её след. Бывшие труженики полей и растители скота не знали, что можно возвращаться обратно и это даже почти безопасно, – вон, тигерн Девы вернулся назад, правда, и думать забыл о своих данниках, пригнав с запада пару новых общин.
Лесные жители обустроились, доели малое поголовье уведённых с собой коров, коз и овец, переставших давать молоко, успокоились и даже обросли хозяйством: сажали овощи и разводили выжившую с ними домашнюю птицу. Только паренёк тот, оказавшийся не заразившимся, выжил, окреп и пришёл назад – мстить сородичам.
Мстил он страшно, долго и с каким-то звериным упоением. Мстил за вкусные запахи тел, по ночам согревавших друг друга. Мстил на одиночество, за ту лёгкость, с какой был изгнан. И никого не оставил в живых.
За одну луну юный зверёныш, забывший человеческую речь, – а зачем она ему в лесу? – прикончил вначале самых сильных мужчин, отправлявшихся на охоту, а затем принялся за женщин и стариков. Последних, включая собственную родню, он уморил в землянке, накидав туда горящего сушняка и завалив выход камнями.
... Граница Южного и Северного Регеда на северо-западе бывшей римской провинции Британия была явлением весьма условным, равно как и все границы в то время. Власть была не в территориальных пределах – она была в богатстве. И богатство это во многом исчислялось поголовьем скота, принадлежавшего тому или иному правителю.
Порубежные ватаги юнцов-алтудов Северного Регеда в первые голодные ночи зимы 546–547 годов решили продолжить то, чем занимались постоянно летом – угоном коров с быками с земель Южного Регеда. Неслыханное дело – угонять скот зимой, когда он в дальних стойлах, рядом с людьми! Но в том-то и дело, что лазутчики банды выяснили: людей у стада остался лишь один старик зим пятидесяти, да и тот на ладан дышит. Остальные почему-то очень быстро сгинули, и местное кладбище на возвышенности уже обрамляли новые холмики.
Скот был уведён быстро и без шума, если не считать сдавленного хрипа старика, охранявшего его для своего господина. Только старик тоже оказался не промах. Пронзенный копьём, он из последних сил пополз по нему, пока не вцепился дрожащими, но цепкими руками в плечи молодого разбойника, нанёсшего ему этот удар. Зубы жертвы сомкнулись на шее убийцы, в ноздри последнему дохнуло смердящим дыханием, а глаза успели выхватить из темноты изуродованное отвратительными отметинами лицо и абсолютно безумные глаза, огонь которых через мгновение потух.
Через неделю Жёлтая смерть пожрала больше половины разбойничьей ватаги, а остальные разбежались кто куда, неся недуг на север Острова.
… В земле Элмет, всегда первой принимавшей на себя удары северных и восточных англов, самих англов теперь не осталось совсем. Отойдя на побережье, они сами выставили порубежные кордоны, убивая всякого вельха, желавшего приблизиться к ним.
Но легче от этого в Элмете не дышалось. По вотчине южной ветви потомков Коэля Старого ходили странствующие попы, едва рукоположенные в сан, безграмотные и совершенно не набожные. Жёлтая смерть пожрала сразу несколько монастырей, и адепты Христа, тщась восполнить недостаток клира, привлекали в свой жреческий круг чуть ли не всех желающих. А желающих оказалось немало, ибо кусок власти над другими – жирный улов в мутной воде безвременья чумы и оспы.
Среди обширных болот Элмета один такой недосвященник набрёл на поселение рыбаков и резчиков торфа, грязно-чумазых как на подбор, словно адовы черти, – где-то семнадцать-двадцать ладных кранногов, чьи обитатели ещё в материнской утробе знали, как их ставить, ладить, латать и перестраивать.
Поп, вчерашний кожевенник из Южного Регеда, прочитал проповедь о том, что Христос испытывает Жёлтой смертью всех людей на земле и что теперь святая матерь Церковь – единственная опора и защита для простых мирян, велел накормить его и готовить телегу с десятой частью добытого за сезон, чтобы отправить в ближайшую обитель.
Кутавшиеся в ткань и редкие шкуры местные жители, коих, как рассудил прозелит, было не так уж и много («Жёлтая смерть многих прибрала, отче...»), послушали проповедь, согласно покивали и даже повторили за попом кое-как заученную им неделю назад молитву.
Попа накормили, напоили, отвели для ночлега добротно и, главное, недавно поднятый кранног без подгнивавших свай и запустили к нему молодуху. Разгорячённый горьким пивом служитель божий облизнулся, рывком повалил её на устланный камышом пол, перевернул спиной к небу, поставил на карачки, задрал ей до середины спины рубаху и зашелестел складками рясы, предвкушая вполне мирское отдохновение от трудов духовных.
Когда он закончил и, тяжело дыша, довольный распластался на лежанке, оприходованная им женщина поднялась, встала у продолговатого окошка и с торжествующим смехом сдёрнула с себя рубаху полностью. Свет растущей луны, вольно проходивший через продолговатое окно, с удовольствием осветил лицо и голое тело, покрытое мелкими пятнами. Нетрудно было догадаться, что пятна эти на дневном свету становились желтовато-красными. Сумасшедшие глаза женщины проводили стремглав вылетевшего наружу попа, чей истошный вопль потонул в крепких – чуть не задушили! – объятьях поселян, ждавших с той стороны.
– Теперь ты наш! – дыхнул смрадом один из них.
– Славьте нового брата! – воскликнул другой, заведённо размахивавший факелом.
Факелов здесь было мало – неровен час загорится что! Но при их свете было видно, что все эти люди, смывшие грязь с лиц и рук своих, скинувшие лишнюю одежду, были покрыты следами Жёлтой смерти.
– Ты, поп, молитвы знаешь, – обратились к оцепеневшему от ужаса чужаку, когда тот закончил метаться по земле с птичьими воплями. – Ты будешь нашим жрецом. Но Христу мы служить не хотим. И старым богам тоже не хотим. Мы хотим служить Жёлтой смерти. Она всех сильнее теперь! И она подарила нам свои отметины. Теперь пришла её власть. А значит, и наша! Сочини новые молитвы, принеси жертву – вон там у Жёлтой смерти теперича алтарь. А не сделаешь... грохнем тут же на месте!
Рядом кто-то упал замертво, выблевав перед этим часть своего нутра.
Сколько было таких спятивших по всему Придайну, никто доподлинно не знал. Сказывали: то тут, то там люди мелких закрытых общин покидали обиталища, чтобы переходить от одного селения к другому с расчленёнными останками своих родичей, коими под покровом ночи забрасывали они амбары и хлева пока ещё невредимых от погани людей, а затем окружали несчастных и предлагали или умереть здесь и сейчас, или пожить ещё немного и, исполнив славное дело Жёлтой смерти, отойти через какое-то время в чертоги новой госпожи.
… Считал ли кто Жёлтую смерть напастью несправедливой или же праведной карой, страх, всеобщий липкий гнилостный страх, источаемый тысячами мужчин, женщин, стариков, выходцев из всех слоёв и сословий, бриттов, саксов, пиктов, людей Эрина и их потомков на западе и севере Придайна создал силу разумную, хитрую, изворотливую и до отвращения кровожадную, пьющую жизнь всех, на кого опускалась её длань.
К концу 547 года от условного рождения Христа Жёлтая смерть стала в Придайне богиней, каковой уже была на материке в бывших имперских землях франков и готов. Сила, накопленная ею в Египте и Греции, на Ближнем Востоке и в Эфиопии, в Италии и Иллирии, впитала в себя вместе с людским страхом также и людскую веру и, конечно же, образы. Бабки говорили внукам: «Веди себя хорошо, а то придет Жёлтая смерть и заберёт тебя!» Священники и все христиане молили своего бога уберечь их от Жёлтой смерти. То же самое делали и язычники в отношении древних покровителей Придайна.
Никогда ещё бог не рождался так быстро!
Оглавлениe>>>
Источник иллюстрации: https://ritual.ru/upload/iblock/61e/fak.jpg