Обитатели казачьего хутора Брылёв, как и любого другого донского селения, меряли свою жизнь от урожая к урожаю. Об одних дарах природы вспоминали, но и о следующих, столь желанных, тоже никогда не прекращали думать. С давних пор, с того самого времени когда местные казаки начали заниматься земледелием, в станичном правлении был заведён очень важный документ - летопись урожаев. Как и положено, это была толстая шнуровая книга с заверительной надписью, в солидном коленкоровом переплёте и довольно увесистого вида. В зимнее время она пылилась в шкафу за ненадобностью, а за пару недель до сева перемещалась на полочку возле рабочего места станичного писаря и почти еженедельно раскрывалась на последней записи, чтобы после неё была добавлена следующая. Атаман станицы после объезда казачьих паёв, левад, садов и огородов регулярно надиктовывал писарю свои короткие заключения о проделанных полевых работах и видах на урожай. И тогда могла появиться такая бодрая запись: «Погода благоприятна для земледельцев. На полях многолюдно и радостно». Во время засухи атаман выдавливал из себя совсем другое: «Отсутствие дождей вселило в души земледельцев тревогу, которую если что и может развеять, так это Богом данная небесная влага». Ну, а если такое событие происходило, то появлялись долгожданные строки: «Обильный дождь прошёл во всём станичном юрте. Посевы преобразились, а вместе с ними взбодрились и люди». Совсем плохо было, когда молитвы о даровании влаги полям отклика не имели и тогда писарь заносил в летопись пугающие и страшные для земледельцев строки: «Сильный суховейный ветер иссушил и истрепал хлеба, что привело к их сильному осыпанию и потерям урожая». Во время косовицы, вывоза снопов с пшеницей с полей и обмолота зерна писарь записывал как различается урожай в разных частях станичного юрта и где быстрее всего справились со страдой. В этом деле никого понукать не приходилось и все казаки отлично понимали значение пословицы: «Как потопаешь, так и полопаешь!»
По осени станичный атаман обязательно уточнял насколько было полновесным собранное зерно и тогда в памятной книге урожаев появлялась табличка со средним весом меры каждого вида собранных зерновых: пшеницы, ржи, ячменя и овса. Без труда можно было пролистать летопись на несколько страниц назад, к записям предшествующих лет, и определить росло ли благосостояние местных сельских тружеников или же, напротив, ухудшалось.
Конечно, аккуратно исписанные страницы летописи урожаев не могли передать ужас хуторян перед надвигающейся из-за Северского Донца иссиня-чёрной тучей: принесёт ли она в себе почти ежегодный бич в виде градобития, да ещё такого, после которого посевы в полях и на огородах превращались в зелёное крошево, или же беда пройдёт мимо. Никто не записывал в эту строгую книгу восклицаний домохозяев, проклинавших ураганные ветры и песчаные бури, налёты ненасытной саранчи и страшное безводье. Об этом можно было только догадываться!
Из года в год заполнялись очередные страницы в летописи урожаев и казаки жили по заведенному испокон веков земледельческому распорядку.
А вот каждодневный отсчёт времени вёлся по висевшим почти в каждом казачьем курене часам - ходикам.
У кого-то с замысловатой резьбой и даже с бодрой кукушкой, а у кого-то и совсем дешевенькие, из грубо штампованной жестянки с большими белыми цифрами. Однако, и те, и другие выполняли своё главное предназначение - отмерять время жизни представителей казачьего сословия.
В летнюю пору на часы посматривали чаще. День же год кормит, а порой и час в этот сезон значение имеет. В глухозимье время тянулось медленно и казалось, что даже ходики замедляли свой вечный бег по кругу, чтобы дать казаку отдохнуть и набраться сил перед новыми трудами. Неизменной оставалась одна привычка обитателей казачьего куреня - перед тем, как прочитать вечернюю молитву о даровании спокойного и мирного сна, обязательно потянуть вниз фигурную гирьку, в виде еловой шишки. Таким простым действием взводилась пружина в настенных часах.
Была даже ежевечерняя присказка: «Часам завод, а человеку отдых».
У людей то пружин не было! А так хотелось, чтобы можно было обрести её каждому!
Мельник Павел Шевырев вставал всегда одинаково рано, а что поделать, на мельнице всегда забот невпроворот. Первым делом он, словно капитан корабля, обходил сверху вниз свое мельничное строение и примечал все неполадки.
Мельница не останавливалась почти никогда и словно живое, движущееся существо, постоянно издавала разные звуки: плескалась вода у плотины, шумел поток в водоприемном лотке, слышалось мерное шарканье жерновов, стрекотали многорядные раздаточные цепи и всегда был слышен привычный шум вращающегося против часовой стрелки приводного вала.
Иногда Павел долго-долго смотрел на него и в который раз, вздыхая, размышлял: «Вот бы так и время в моей жизни обратно пошло. И пошло, и пошло, и полетело бы всё назад! Сначала бы открутился последний отрезок времени, когда он один, уже без отца, уверенно ставил своё мельничное дело… Потом пробежало время, когда они с отцом перешли в разряд торговых казаков и получили столь желанную свободу и самостоятельность…. Затем рождение единственного сына, а перед этим шумная хуторская свадьба… Четыре года действительной военной службы в далёком польском гарнизоне Замостье…. Учёба в станичной церковно-приходской школе…. Первая самостоятельная поездка на строевом казачьем коне отца…. А дальше уже память и не пробивала толщу лет.
- Однако пустое всё это, - подвёл итог своим размышлениям Павел:
- Даже речка Большая Каменка может пойти по другому руслу, а вот вспять никогда не потечёт. Так же как и жизнь человеческая назад не покатится и не покрутится. А жаль! Так что пусть сказочники об этом мечтают!
У мельника, как он с грустью иногда говорил, была не семья, а всего лишь семейка. В хуторе, что ни курень, то в нём пять, семь и даже более детей. А у него только один сын. Да и то события, связанные с его рождением, когда он к ним мысленно возвращался, бередили не по хорошему его душу. Не лучшие это были воспоминания.
Оба они с женой Матреной, уроженкой соседней станицы Митякинской, крепкие, ладные, стройные и сильные, а сын родился слабеньким, недоношенным. Хуторская бабка-повитуха таких обычно задохликами называла! Ну, конечно, чтоб никто из родных младенца и даже близко такого не услышал. Уже другая старушка, вызвавшаяся помогать выхаживать мальца, перед походом в церковь выстригла тайком маленькую прядь белесых волосиков и закатала их в восковой шарик. При крещении бросила она этот шарик в купель, куда окунули новорождённого. Примета такая была в ходу: если потонет шарик, значит не выживет только что появившийся на белый свет казачок. Шарик не потонул и ребёнок выжил. Назвали его при крещении Мироном, так по святцам удачно получилось. Да и по жизни верное созвучие. Мельников в народе всегда мирошниками прозывали, а тут ещё имя Мирон. Никто и никогда не забудет и не перепутает, когда на мельницу помольцем приедет.
После того, как маленький Мирон первый раз появился среди хуторян, тут же пошла нехорошая молва. Белотелым и белоголовым он был. Это никак не вязалось с чернявой породой и отца, и матери. Тут же злые языки сплелись в едином порыве:
- Не Мохнатыча это сын. У них в роду таких никогда не было!
Успокоились все сплетницы лишь тогда, когда лет с пяти стал маленький Мирончик чернеть и превращаться на глазах в вылитого Мохнатыча, но разве, что в уменьшенном виде. Нашлись другие темы для хуторских пересудов, а об этой быстро забыли. Да и мельник в обществе влиятельный человек, можно и беды накликать и без его помощи в нужный момент оказаться.
Для Павла Михайловича Шевырёва его сын Мирон это и радость и гордость, и отрада, а главное будущий наследник. Значит есть для кого стараться и строить планы. Радовало то, что сын был очень старательным в учёбе. Тут и наставления отца могли пригодиться:
- Налегай на арифметику сынок! Налегай! Она для нас, торговых казаков, первейшая наука! И не только потому, что на мельнице без счёта никуда. Научись влёт считать каждую цифирь! Изустный счёт тебя среди всех неграмотных выделит. Должно быть так: помолец только задумался над тем, сколько он чего сдал и сколько в итоге получит, а ты уже всё подсчитал и готово. Принимай чувалы, грузи и вези!
Надо помнить, что для нас прибавление и есть наиважнейшее арифметическое действо. Конечно, многие скороспелые об преумножении мечтают. Но это всё пустое. Это как отруби против муки лучшего помола. Сложение это когда складывается всё год от года. Копейка к копейке, рубль к рублю!
Отнимание это действие супротивное прибавлению и для нас оно означает уменьшение того, к чему стремимся. Неурожай у нас работу отнимает, а значит и деньги. Безводье работу мельнице не даёт. Тоже отъём, да ещё и какой! Повинность дополнительную станичное правление когда на нас, торговых казаков, наложит, то это тоже отнимание.
Деление совсем редкое по нашей жизни. Не прибегаем мы к нему. Хотя всё чаще можно услышать от разных крикунов, что неплохо было бы отнять и поделить. Если такие крикуны верх возьмут, то тогда на нас и на нашу мельницу первыми пальцем покажут. Помилуй Бог конечно от такого!
В редкие минуты послеобеденного отдыха, под шум давно ставшей родной мельницы, любил Павел поспать на топчане в своей каморке. Сны больно хорошие вязались один за другим в голове. Одна картина сменяла другую и все они были приятные. Задумал казак Шевырёв окончательно закорениться на правом, высоком берегу реки Большая Каменка. Врасти в него зданием поновлённой мельницы, поднять плотину до нужного уровня, для того, чтобы воды было вдосталь в любое время года. А ещё он решил поставить крытый гужевой круг. Это чтобы во время маловодья рабочие лошади ходили привязанными к паре приделанных крест-накрест длинных оглобель и вращали ещё один отключаемый мельничный вал. Нужны были настоящие лошадиные силы в виде четвёрки крупных тяжеловозов - настоящих чужестранных лошадей. Першеронами такая порода называлась. Задумано – сделано. Присмотрел Павел на конном заводе и пригнал в хутор с большой гордостью сбатованных попарно лошадей. Половина хуторян высыпала на улицу поглядеть на такую невидаль. В хуторе они какие, лошади рабочие? Всё по большей части неказисты и маломощны. Так уж издавна повелось: местные кобылы-матки мелки, беднокостны и в приплоде давали себе подобных. Не зря казаки говорили: «Коль плохая порода, то не жди хорошего приплода». И не ждали. Только мечтали. А всем известный Мохнатыч такую мечту воплотил в жизнь. Один за всех. Ничего не поделаешь!
Все четыре першерона были почти одинакового роста, словно казаки лейб-гвардейского полка, причём косили глазами они друг на друга, будто равнялись в строю. У них были мощные туловища с широченными спинами, с ходившими под гладкой, лоснившейся шкурой мышцами. Шерсть на них блестела, словно была натерта восковыми свечами.
Ставили свои копыта ровно, как по струночке. Над громаднейшими подковами мохнатые свесы из бурой шерсти, которые словно метелки оставляли следы в пыли на хуторской дороге.
- Хомутистые кони! – воскликнул, увидев их, сосед Павла Шевырёва Аркаша Табунщиков.
- Да, добрячие, - откликнулся на такую похвалу мельник. И продолжил:
- Беда только, что на них хомутов не сыщешь. Только под особый заказ.
Сосед отозвался, что дескать раз нашёл деньги на таких красавцев, то и на хомуты для них найдёшь. Зато как забогатеешь от такой мощи! Ух!
Хотел было к этому добавить, что и мне бы так! Да, смутившись, осёкся.
- А что это за кони? Как прозываются?
- Пер-ше-роны, в растяжку, по слогам, проговорил Михалыч.
- Першаки что ли?
- Сам ты першаки. Першероны это самые, что ни на есть породные и благородные рабочие лошади бельгийских и французских кровей. У нас их в Провальской степи стали разводить. Вот я и решил попробовать, как они в наших местах работать будут.
- По такому виду и мощи будут они работать отменно, - откликнулся Аркадий.
Потом помолчав с полминуты, с некоторой злобинкой добавил:
- Да только у тебя, а не у нас! И медленно пошёл к своей конюшне, где стояла его единственная хромоногая кобыла.
Купленных мельником коней сразу стали называть чудо-кониками и казаки от мала до велика приходили толпами посмотреть на такую невидаль. Першероны, не обращая ни на кого внимания, упорно и привычно ходили по гужевому кругу, давая вторую жизнь мельнице. А праздные посетители надоедали работникам мельницы бесконечными расспросами: сколько можно нагрузить на телегу, если в неё запрячь таких лошадей? Какой корм поедают и в каком количестве? Какая порода получится, если покрыть местных кобылёнок?
Кроме того, что чудо-коники ходили по своему натоптанному кругу, они ещё поочерёдно, парами, справляли другие нужды мельницы: завозили зерно и доставляли камень песчаник с местных карьеров, а при надобности и строевой лес от Северского Донца. Когда взбирались эти рабочие лошади на гундоровские бугры, то хрипели от натуги, запаривались белесым паром в холодную погоду. Видно было, как напрягались их широкие груди, но любой груз возить у них получалось.
Зимой, когда мельница простаивала после первых сильных морозов, лошадок своих добрячих Павел Шевырёв подряжал на сорокинские рудники для вывоза угля на железнодорожные станции. Тогда у него эти лошади покрывались угольной пылью, но куда привычней их было видеть в пыли мучной и в постоянном движении на гужевом круге.
Росло и крепло хозяйство мельника. Некогда полуразрушенная мельница стала хозяйственным центром хутора. Расширялись посевы у Павла Шевырёва. Всё больше хуторян сдавало ему свои паи в аренду, зная, что рассчитается он вовремя и щедро. Богател, богател Мохнатыч и завистливые взгляды соседей стали беспокоить не на шутку. Такие погляделки будто и не мешали ему жить, но всё же заставляли не раз задуматься. Почему так, а не по другому? Побеседовал с настоятелем Успенского Храма и тот напомнил слова из священного писания о том, что всякий труд и всякий успех в делах производят взаимную между людьми зависть. Согласился с этим и душой и сердцем, понимая, что с годами зависть может породить только плохо скрываемую злобу, а та уже незаметно превратиться и в ненависть.
Боялся этого, но продолжал также неустанно трудиться. По другому он не мог.
(Продолжение следует)
Член Союза писателей России Сергей
Сполох.
Примечание: Все иллюстрации, использованные в настоящей статье, взяты из архива автора и общедоступных источников.