Начало истории -
Так мы и прожили вместе бОльшую и лучшую часть моего детства, расставшись в тот неизбежный год, когда мне пришло время пойти в школу.
У.мерла она в городе. Приехала на очередное моё рожденье, внезапно слегла, быстро поняла, что уже не встанет и, сказав растерянному папе: "Управилась я, сынок, пора и честь знать,"- взялась за последнее земное дело.
На мой беззвучный вопрос ответила коротко и спокойно: "Денька три-то поживу еще, у бога дел много, рай прибрать надо".
И на третий день ушла, словно растаяла, улыбаясь чему-то неведомому, ясному только ей одной.
Именно тогда, в тайне от взрослых, я поверила, что бог существует, и он обязательно прибрал рай для любимой моей бабули.
Верю и сейчас, что она обрела свое отдельное выстраданное счастье.
В этом, ей одной принадлежащем раю, ее обязательно встретили те, кого она так неистово и сурово любила на земле.
В раю нашелся ее странный муж, неизвестным бедовым ветром занесенный в глухую сибирскую деревню.
И так загадочен, так ни на кого не похож был этот пришлый чужой человек, что она, первая деревенская красавица, богатая невеста, неделю на коленках ходила по дому за строгим батюшкой и, валяясь в ногах, выпросила, христом богом вымолила для себя этого немыслимого невозможного супруга.
И прожила с ним девять лет - как песню спела, сияя глазами и всей собой.
И, едва не лишилась рассудка, когда он исчез так же внезапно, как появился - в один день, никому не сказав ни слова.
"Говорёно было, приблуда, дурной человек," - заключила рассудительная деревня.
Она и не спорила ни с кем, только губу закусила покрепче, да так и прожила оставшуюся жизнь с закушенной губой, так никого и не допустила до себя, надеясь и, вопреки всему, отчаянно веря, - вернется.
Там, в светлом раю, ее встретили властный, суровый батюшка и четыре старших брата - рослые, похожие на отца, казаки с жаркими упрямыми глазами, - все пятеро любимые и у.битые во время раскулачивания в жестокой горячечной свалке.
И остальная, в тот проклятый день осиротевшая, огромная семья обязательно встретила ее на пороге рая - мачеха, сводные братья-сестры, золовки и племянники, все, кого угрозами и уговорами затолкали на подводы вместе с подушками и ребятишками, и погнали "из Сибири в Сибирь" по нелегкой дороге в темную неизвестность, где все они и сгинули безвозвратно.
Только ее и пощадила новая резвая власть, потому что даже у такой власти не хватило смелости обрушиться на молодую, мужем брошенную, мать пятерых ребятишек.
Она осталась одна на пыльной дороге, услышав последний наказ охрипшей от крика и слез мачехи: "Подымай детей, Саня!" - и про тогдашнее положение свое всегда говорила коротко, зло и выразительно - "пять ртов, пять могил", потому что одно-единственное было теперь у нее на земле дело: рты - кормить, могилы - обихаживать.
А в самой высокой, самой солнечной горнице сияющего рая ее давно уже ждали и дождались два старших сына, которых, одного за другим, проводила она на последнюю войну, да так и не дождалась назад.
Их она вспоминала вслух совсем уже редко, и только 9 мая, достав из сундука две обрамленных фотографии, смахивая несуществующую пыль, проводила ладонью по лицам, выдыхая-выстанывая тихое "сы-ноч-ки..." и поскорей убирала, прятала назад в сундук у дорогого заезжего фотографа заказанные портреты, которые так никогда и не узнали стен.
Там, в раю, она долюбит их всех, незабытых, потерянных, отнятых бессмысленно-безжалостным временем, несправедливой жизнью и страшной судьбой.
И напоется она в том раю - всласть, и напляшется - вволю, и нарадуется ярким нарядам ее озорная, неубитая душа, и будет, обязательно будет так отчаянно, так звонко счастлива, как никогда не была счастлива на земле!
... Иногда, в том зыбком промежутке между явью и сном, в котором все возможно и близко, меня словно теплым старым тулупом накрывает запахом деревенских лепешек, которые, кажется, только она одна и умела стряпать.
Лепешки назывались смешно и непрезентабельно - "коровники", но вкусны были такой неповторимой сладостной вкуснотой, что я и сейчас легко узнАю среди тысячи других их особенный незабываемый вкус, который существует уже только в моей памяти, в почти нереальном детстве, в утренней деревенской радости жизни...
Я хитро думаю во сне, как встану, шустренько стырю из под носа у вредины-бабки парочку свеженьких "коровников", и удеру поскорее на речку, где уже ждут мальчишки...
И отчетливо слышу ее громкий сердитый голос:
- Господи! Согрешила я с ними, грешная!