«Мужественность — это жёсткая, маленькая клетка, и в эту клетку мы сажаем мальчиков». Чимаманда Нгози Адичи, нигерийская писательница.
Мальчики, даже взрослые, не плачут, не испытывают (не показывают) страх и растерянность. Не теряют самообладание и присутствие духа. Бьют первыми, если даже слабее противника. Для них нормально рисковать своим здоровьем и даже жизнью, не раздумывая, в любой ситуации. Примерно такая установка витает в общественном мнении.
Я предложу вам истории реальных мужчин, которым выпали ситуации из обыденной жизни, но связанные с риском. Эти ситуации потребовали действий в соответствии с "правилом": «мальчики рождены для героических поступков». При любом раскладе. Точка. Последствия неважны. Или важны?
Герои историй поступали по-разному. Читайте и размышляйте, пожалуйста, в отзывах.
Моя бабушка Катерина Даниловна — простая, неграмотная женщина, познавшая, кажется, все испытания жизни, не рассказала мне ни одной сказки, но сумела открыть, насколько интересны судьбы реальных людей. Например, проживающих в обширном частном секторе — подобии деревеньки в «городском пейзаже», где и её изба имела удачу стоять.
Вот и историю Егора Фомича я узнала от бабушки.
Но сначала я его увидела, когда мы с мамой шагали по так называемым проездам, мимо садов и бревенчатых домов. Мама хотела повидать свою мать, а я — у неё остаться, чтобы нагоститься всласть. Нам навстречу шёл несчастного вида мужчина. Поравнявшись с нами, он невесело произнёс:
«Аля, здравствуй. Давно не видались. К маме идёшь? А это дочка твоя?»
Мама равнодушно откликнулась: «Рада повидаться, Егор. Да, к маме, и это дочка моя. А ты своих навещал?»
Подняв тощие плечи, мужчина вздохнул: «Вроде того. Повезло, что мать на огороде была — вышла ко мне, посидели на лавке. Она в передник ягод для меня набрала и угостила тихонько».
Было заметно, что ему хочется долгого разговора, но моя мама, не имея к этому настроения, с ним вежливо распрощалась: «Извини, Егор. Спешим. А ты не переживай, когда-нибудь твой отец образумится. У тебя ведь семья есть — вот пока ею и занимайся».
И мы двинулись дальше. Я спросила: «Мама, а кто этот дядька?»
"Егор - сын дяди Фомы и тётки Марьи. В старших классах я с ним в одной школе училась. Он пытался за мной ухаживать, но мешал его младший брат - умственно отсталый парнишка. Да и не нравился мне Егор. Наши дороги разошлись, у каждого своя жизнь сложилась," - ответила мама.
«Он поэтому такой печальный?»
Мама засмеялась: «Выдумщица! У Егора жена, дети. От него отец отказался. Какая-то ужасная причина, не знаю толком. Я тогда уже замуж за твоего отца вышла, и мы уехали в Кинешму».
Меня заинтриговали два слова — «ужасная причина». И когда мама, посидев пару часиков, ушла, я тут же рассказала бабушке про встречу с печальным сыном дядьки Фомы.
«Лютует старик. Это надо ж, единого сына во двор не пускат! Жёна его к внукам тайком бегат. А чаво, лучше б было у двух могилок стоять?» — откликнулась бабушка.
«Ты расскажи по порядку, бабуль», — попросила я.
«Прям посередь дня сяду и стану сказывать! Чай, делов полно. Вона ножницами почикай усы в ягоднике», — ожидаемо отказала Катерина Даниловна.
«На конфеты дашь?» — поторговалась я.
«Иди, а ты! Вона — вареньем сластись».
«Ну и чикай сама свои усы», — так вредно подумав, я укрылась в малиннике с книжкой. Там стояла скамья — сиди хоть до вечера и ешь малинку с куста.
«Вечерять у костерка хошь — ножницы в сенях на столе», — послышался голос бабули. Тяжко вздохнув, я пошла «чикать усы».
А потом нас окутала лёгкая темнота летнего вечера. Костерок отгорел. Наступило время печеной картошки. Мне хотелось и яйца в золу закопать, но бабушка боялась, что лопнут и добро зря пропадёт. Поэтому их привычно отварили на керосинке. Зеленый лучок, укроп, редиска — для своих зубов бабушка её измельчила.
Всю эту «почти окрошку» мы запивали домашним кисловатым квасом.
«Ну, сказывать про Егория?» — спросила Катерина Даниловна.
«Сказывать. Но давай в постели, а то комары на ужин слетелись».
«Сладка ты для них, а меня уж не чуют», — ответила баба Катя, позёвывая.
И вот мы улеглись на перину. Из-за готовности задремать голос бабушки звучал плавно, замедленно. Иногда она замолкала, и тогда я трясла её за плечо: «Ну а дальше-то что?» — «Да чаво? Всё то ж...» А история выглядела следующим образом.
Фома — бездетный вдовец, взял за себя немолодую девушку Марью. Она была из настолько обедневшей семьи, что ей в приданое даже курицы не нашлось. Сам Фома жил в доме отца и матери, им во всём подчиняясь. Марью никто даже беременную не жалел. Родила она мальчика.
Такого слабенького, что его в тот же день окрестили — вдруг ангелом станет. Но Егорий, так назвали мальчонку, подкрепляемый материнским молоком и молитвой, потихоньку окреп и в год уже гонял петуха хворостиной. «Ну, знать, будет работник», — говорила свекровь, а Марья жила надеждой от неё да и из деревни уехать.
Началась Великая Отечественная война.
Мужа Марьи вскоре призвали, а свёкра не тронули из-за «падучей болезни» (наверное, речь об эпилепсии). Фома воевал, присылая письма в десять строк — как и жена, он был малограмотным. Марье без него стало совсем тяжело — свекровь от неё отдачи теперь за двоих ждала. И в колхозе бабы без мужиков жилы рвали.
Она решилась в город податься — с сыном, кое-какой одежонкой и со справками о рождении на себя и Егора. Паспорт остался в сундуке у свекрови, трудовая книжка — в колхозной конторе. Подловив оказию, уехала на подводе с едва живой лошадёнкой. Ей удалось разыскать земляков (Катерину Даниловну с двумя дочками), выправить документ и устроиться санитаркой в больницу.
Сообщив мужу свой новый адрес, Марья до конца войны получала в письмах упрёки за то, что его родителей бросила. Однако, оставшись живым и представ перед матерью инвалидом — деревяшка вместо ноги, Фома услышал требование вернуть в деревню жену и сына. Поехал за ними, разыскал да и остался в городе.
Через время землицу стали давать под строительство изб, и Марья с Фомой не сплоховали. Сыновей у них уже было двое: Егорка — школьник, а Пете четвёртый год. Видимых дефектов у младшего не было, но говорил он будто с кашей во рту, пара слов — уже длинная речь. По нужде мог и посредине избы присесть. Ни во что не играл, на воспитательные потуги не реагировал.
Но был очень улыбчивым. Без причины — как проснётся поутру с растянутым до ушей ртом, так и ходит весь день. Детсад от Петюни отказался — он сбрасывал с полок игрушки и перекусал всех детей. Марья не верила воспитателям — дома ничего подобного за мальчиком не наблюдалось.
Тогда ей дали список всех Петиных особенностей и посоветовали к врачу обратиться. Послушавшись, Марья узнала, что она мать дурачка, а Петя - умственно отсталый. Наверное, предлагали, хоть какую-то стабилизацию тех времён, но родители предоставили сыну и дальше расти "колоском в поле," не размышляя каков будет урожай.
Это не являлось равнодушием в чистом виде. Деревенские, сами "не испорченные" ни учением, ни воспитанием родных, они не считали серьёзным изъяном короткий ум младшего сына. Руки-ноги здоровы, глаза смотрят, к тому же парень. Проживёт! А пока вон - даже инвалидную пенсию на него платят.
Да и заняты оба были по горло: достраивали избу, уже в ней проживая, огород, куры, поросята внимания требовали. Фома ходил в лес за «сырьём» и потом вязал на продажу банные веники, добавляя копеечку к пенсии. А Марья трудилась в больнице. Братом Егор занимался, стараясь приучить его хотя бы к простейшим правилам быта.
Петя за ним хвостом повсюду ходил. Бывало, сбежит из дома и дожидается брата у школы, вызывая насмешки учеников. Ругать не имело смысла — Петя, продолжая улыбаться, принимался плакать и бить себя кулаком по лбу. Егору становилось стыдно. Он посоветовался с классным руководителем, и та помогла устроить Петра в специальную школу.
Там были классы для слабовидящих, плохо слышащих и даже немых ребят. Ну и для таких, как Петюня. Марья с Фомой по очереди отводили Петю на занятия и потом забирали. Говорили довольные: «Ну вот и Петька учится. А то уж всякие умные в дураки его записали!» И ничего, что по окончанию «облегчённой» школы, Петя знал буквы не лучше их, а писать вовсе не мог.
А у Егора своя жизнь шла. После восьмилетки закончил училище, отслужил в армии. Устроился на завод и, осмотревшись, женился. Избранница с ним в одном цехе работала и жила в общежитии. Молодожёны стали жить в избе Марьи и Фомы. Всё ничего, но жену Егора бесил навязчивый Петя с его "дурацкой улыбкой."
Беременная молодайка выговаривала мужу: «Покоя от него нет. Торчит в нашей комнате, в бане за мной в окошка подглядывал. Даже страшно сюда ребёнка нашего принести — вдруг навредит? Надо съезжать отсюда, Егор!»
Егорий не слишком любил отца - неласкового мужика, с тяжёлым взглядом из-под нависших бровей, а вот к тихой маме своей был нежно привязан. Из-за неё и медлил с решением, хотя с женой был согласен. Между ним и братом - дурачком была разница в восемь лет. Пётр, по развитию, как ребёнок, действительно, проявлял раздражающие наклонности.
И не упускал возможности куда угодно брата сопроводить. Эта привязанность уже не трогала Егора. Да и вдвоём с женой было куда комфортнее и веселее сходить на базар или в кинотеатр поблизости. Но Петька упорно шёл следом за ними пока не получал тумака. Только тогда, залившись слезами, он возвращался домой, где встречал жалость отца, любившего убого сына.
Фома крикливо пенял Егору: "Для жены ночь, для кровно родных - день. Совсем ты Петьку забросил, а он убивается. Сходи, хоть с ним на рыбалку, как раньше, порадуй парнишку."
Да, было такое до того, как Егорий женился. Рыбная ловля с берега — это единственное, что могло связывать Егора с любым водоёмом. Стоило ему зайти в воду даже по колено — начинался приступ, похожий на те, что трепали его деревенского деда. Причина пряталась в детстве.
В шесть лет его взяли с собой на реку мальчишки постарше. Плавать Егор не умел и держался на мелкой воде. Пообещав это дело поправить, пацаны затащили мальчика на глубину, и вскоре учение превратилось в мучение для него и забаву для них. Егорку притапливали, приподнимали и бросали в воду с размаха, нырнув вместе с ним, заставляли открыть глаза.
Издевательство продолжалось, пока "обучаемый" не сомлел. Испугавшись, мучители бросили его на берегу и убежали. Впрочем, один, усовестившись, зашёл к Марье и сообщил: «Ваш Егорша утоп. У реки лежит». «А ну, показывай, где!» — потребовала она с остановившимся сердцем. Чуть живого сына мать принесла домой на руках. Ему не помогли ни травяной чай, ни баня.
Посреди ночи вскакивал с криком, и постель под ним мокрой оказывалась. Пришлось к врачу обратиться. Сказав, что это последствия нервного потрясения, она выписала таблетки, заставлявшие мальчика спать целыми днями. Но ночные кошмары и энурез не ушли, и тело мальчика передёргивала судорога, похожая на эпилептическую.
Испуг Егора отлила и отшептала землячка Марьи — Катерина Даниловна, не видевшая в этом большой мудрости. Мальчик выздоровел совершенно. Но стоило ему проверить себя через несколько лет, войдя в ту же самую реку, кошмар повторился и не отпускал несколько дней. Так что Егор позволял себе только рыбалку на озере, с берега.
Но очень это дело любил. А Петька обожал воду. Сам надув детский матрасик, ложился поперёк и часами воображал, что плывёт. Сколько-то наловив рыбной мелочи, Егор командовал: «Петька, можно — шуми!» И дурачок, хохоча, начинал колотить руками, ногами, устраивая фейерверк из брызг. Но такого не бывало давно. Женившись, Егор рыбалку забросил.
И вот, в конце августа, когда его жену положили в роддом — со дня на день ожидались роды, Егор отпуск оформил, планируя хотя бы первое время быть под рукой. В волнительном ожидании он подобрел и сказал брату: «Доставай свой матрас, Петя, завтра с утра рыбачить пойдём». Бурная радость сына-дурачка растрогала Фому.
Похлопав Егора по плечу, старик сказал: «Давно бы так. На-ко вот сто рублей на коляску ребёнку».
В общем, с радугой в настроении ехали братья на рыбалку в то утро. Всего час, и они вышли на остановке, окружённой полоской сосёнок. Дальше начинались озёра. Среди нескольких Егор всегда выбирал круглое озерцо, заросшее осокой и камышом. Любители окунуться его сторонились — берег высокий, крутой.
А для рыбалки самое то. Рыбка, конечно, самая скромная — карасики да плотва, но для жарёхи в сметане другой и не надо. Расположились по своим интересам: Петька на матрасе в озере, Егор с удочкой. Иногда он грозил брату кулаком, если тот, забывшись, начинал бултыхаться: «Ни гу-гу, Петька, пока команду не дам!» Брат отвечал улыбкой до ушей.
«Бедняга. Довелось же таким уродиться. Может, это оттого, что батька, как с войны вернулся, с полгода трезвым дня не ходил? Или мамка уже здоровьем надорвалась. Зря они Петьку затеяли. А как помрут — куда его? На меня? Жена не потерпит...» Размышления Егора прервало подёргивание — начался клёв.
В этот раз он быстро надёргал половину ведра. Пожалуй, довольно. Пусть Петька поплещется в своё удовольствие часик — тогда к обеду успеют домой. А на ужин мамка карасей в сметане зажарит. Ещё надо к жене на "свиданье" сбегать в роддом — последние дни, когда их только двое.
Его не интересовал пол ребёнка — лишь бы здоровый. Не такой, как Петя. А тому даже командовать не пришлось. Догадавшись, что с рыбалкой покончено, Петюня мгновенно создал шум - замолотил ногами по воде, "запел" без слов, одним ликующим звуком. Егор прилёг в теньке от кустов. Лицом к озеру.
Петя никогда не стремился подальше заплыть, но всё же надо поглядывать за вечным ребёнком. Наверное, он задремал. И подскочил от длинного, тонкого звука: «И-и-и!!!» Кричал Петя, попавший на глубину в метра два, не меньше. Да, Егору точно с головой. На чью-то помощь рассчитывать бесполезно — у озерца только они.
И он, как старший брат, как за Петьку ответственный, должен... Но, войдя в воду, Егор тут же почувствовал, как знакомое, страшное обвивается вокруг ног, поднимаясь всё выше. «И-и-и-и!!!» — выл Петька, уже не поперёк матраса лежащий, а вцепившийся в его края. «Я должен. Я. Должен», — так себя подстегнув, Егор, еле передвигая ноги, пошёл вперёд. Вода поднялась ему до колен, по пояс.
А дальше что? Он не умеет плавать и пешим под водой только на тот свет дойдёт. А жена? Его ребёнок будет расти без него. И разве есть смысл в таком риске?! Вопрос вопросов заставил Егора попятиться, возвращаясь назад. Помельчало, и, упав на колени, он выполз на берег. Уткнувшись в землю лицом, слушал, как Петька уже не воет, а истошно призывает: «Е-гор! Е-гор!»
Он всегда его так, в растяжечку, называл. Бедный простодушный дурачок. Вдруг наступила тишина. Такая оглушительная, что Егор услышал каждый звук: трепетание слюдяных крылышек стрекоз, хлопанье хвостов засыпающей рыбы в ведре, шорох листвы... Ворохнулась надежда: вот он сейчас обернётся, а Петя лежит поперёк матраса и улыбается во весь рот.
Пусть будет так, ну, пожалуйста...
Обернувшись, Егор увидел одинокий матрас на тёмной глади воды... Потеряв счёт времени, бессильный изменить трагедию, Егор камнем сидел на берегу, пока чья-то рука не коснулась плеча: «Эй, парень, ты что, оглох? Тут рыба водится?»
Не интересуясь, кто это, ответил хрипло: «Мой младший брат утонул. Не знаете, что в таких случаях делают? В скорую сообщают?»
«Точно утонул? А может, тебе спьяну привиделось? Хотя... Матрас его? Маленький, что ли, брат?»
«Восемнадцатый год. Просто любил полежать на матрасе. Плавать не умел, как я».
«Если не дома и не от болезни помер, надо в милицию сообщить».
Наконец посмотрев на подошедшего, Егор попросил: «Помогите мне с этим, пожалуйста. А я вам рыбу отдам».
В ходе разбирательства несчастного случая на воде, Егору сначала предъявляли обвинение в бездействии. Но мать за него заступилась словом и делом, отыскав детскую медицинскую карточку с описанием давнего случая и заключением врача. От него отступились.
Петра похоронили в тот самый день, когда у Егора родилась дочь. Принести её в дом бабушки и дедушки не довелось. Фома проклял сына за то, что тот струсил и не попытался брата спасти. Доводы про неумение плавать, паническую атаку, сковывающую по рукам и ногам, он не принял. Брызжа слюной, проорал сыну в лицо:
«Не слыхал разве: «Сам погибай, а товарища выручай?!» А тут — братушка безгрешная душа! Ты, как мужик и брат был обязан! А если нет - ты пыль для меня».
«Обязан, даже рискуя жену и ребёнка осиротить?» — не сдержался Егор.
«А хоть бы и так! Вот вырастет твоя дочь, я тебя разоблачу перед ней! Она от тебя отвернётся», — грозил старик.
«Я уверен, что дочка меня поймёт. Я ей нужен живым, а не как память на фотографии», — не уступил Егор.
Но это его горячка поддерживала. А позже, уже живя с женой и дочерью в общежитии, он стал нуждаться в прощении (понимании) отца. Возможно, неосознанно, Егор воспринимал его как собственную совесть и нуждался, чтоб оа его успокоила. Шли годы. Второй ребёнок родился, получил трёхкомнатную квартиру, на работе был на хорошем счету, а прошлое не отпускало.
Мать потихоньку приходила понянчиться с внуками. И можно было бы, как говорится, ею и успокоиться. Егор нет-нет да снова шёл к некогда родимой избе в надежде на отцовскую милость. За прощением. За пониманием, что он не мог — физически и морально — бессмысленно рисковать. Фома оставался упрямой скалой, и сын уходил с видом побитого пса.
Однажды он попытался не жить, но сорвался с крюка. Обошлись без вызова скорой. Обращался к неврологу. Явился рецепт на примерно такие же лекарства, как в детстве. Они оглушали, но душу не излечивали. И это был не детский испуг, который можно было «вылить» и зашептать.
Впрочем, большую часть времени Егор любил свою жизнь — обычную жизнь рабочего человека. Дорожил женой, детьми, мамой. К отцу испытывал не более, чем уважение. Но отчего-то, до всхлипа сердца, хотелось услышать:
«Ты правильно поступил, Егорий. Пустой риск, как гром без дождя. Одну могилу легче принять, чем две. А может, нашему Петюне и лучше там — на облачках».
Всю эту историю моя бабушка знала до капельки через свою землячку тётку Марью — годами младше, но с потухшим взглядом, хоть и не вдова. Моя любимая рассказчица, обронив последнее слово, спала. А я долго лежала в темноте и думала. Очень жалела Петюню. тётю Марью. Понимала дядьку Фому. Но не Егора.
Для меня, десятилетней пионерки, не существовало понятия «пустой риск», если речь шла не о прыжке с крыши, а о спасении человека. Даже если это только попытка. Даже если погибнешь сам. Да, сам погибай, а товарища выручай! В общем, трус и гад этот Егор, и правильно его отец проклял.
Но вот через годы эта история ставит передо мной тот самый "вопрос вопросов," и я считаю, как моя бабушка, Катерина Даниловна: "А чаво, лучше б было у двух могилок стоять?"
Это не подмена ценностей. Это мои нигилизм и категоричность поднабрались опыта. Действительно, какой толк от грома, если долгожданный дождь не прольётся и останется та же, а может и худшая сушь?
Далее я предложу вам следующую историю на эту же тему.
Благодарю за прочтение. Пишите. Голосуйте. Подписывайтесь. Лина
