Посвящается доблестному 44-му Нижегородскому драгунскому полку, русским воинам, павшим за Отечество, и их родственникам
… Нашими трофеями Бейбуртской победы были двенадцать знамен, шесть полевых орудий и тысяча триста пленных. Из них на долю Нижегородцев приходилось три знамени, пять орудий с полной упряжью и более 250 пленных.
Общие потери русского корпуса состояли из десяти офицеров и ста нижних чинов. Какими бы странными ни казались эти цифры, но именно они приведены историком Нижегородского полка генералом Потто. У Нижегородцев убито 41 и ранено 55 нижних чинов, трое офицеров контужены. Лошадей выбыло более ста.
Впоследствии в своих Записках командир полка князь Андроников писал: «Бейбурт останется навсегда памятным в истории наших войн в Азиатской Турции, и имя этого города должно быть занесено для славы Нижегородского полка в его боевую летопись буквами блестящими, а для турок и их потомства – кровавыми».
Но для Нижегородского полка сражение за Бейбурт было омрачено «грозным происшествием, которое могло отнять у полка одного из его лучших боевых офицеров». Но обо всем по порядку.
После взятия шестью Нижегородскими эскадронами всей линии городских укреплений с редутами и батареями бой на улицах города продолжался недолго.
«Неприятель разделился на части: одни засели в домах, другие бросилась бежать в сторону Испирских гор– преследовать последних помчался князь Андроников с Нижегородским полком и гренадерская бригада с 10-ю орудиями».
Преследование продолжалось на протяжении 15 верст и драгунам приходилось спешиваться и идти в штыки при поддержке ружейного и картечного огня пехоты, когда бегущий неприятель цеплялся за «какую-нибудь площадку в этой трудно проходимой местности». Окончилось оно, наконец, у речки Короверы, где начинались «голые скалы, недоступные для конских копыт».
В это время Ширванский полк (образован в 1724 г. в Баку из разных рот разных полков, находившихся в Персидском походе Петра I 1722–1723 гг., и назван Ширванским пехотным. Существовал до 1918 года. В Бородинском сражении защищал знаменитую батарею Раевского; после чего, когда полк отвели в резерв, в нем оставалось 92 штыка из 1400), «получивший приказание очистить город, шел штурмовать саклю за саклей. Некоторые дома, брались в штыки. Под развалинами горевших домов гибли и правые и виноватые, и вооруженные лазы и безоружные жители. Картина погрома и истребления была ужасна и паника охватила даже самых неустрашимых воинов. Всё бросилось бежать, но ... Те, кто бежал по дороге на Харт, столкнулись с Уланским полком, а кто искал спасения в Чорохском ущелье, попали на отряд генерала Сергеева и в ужасе бежали назад к городскому предместью. Но оттуда уже бежали другие толпы, гонимые казаками, и вся эта обезумевшая от страха масса ринулась к мосту, чтобы перейти на правый берег Чороха и бежать дальше. Все перемешались вместе, все спешили уйти, и в этой общей давке сотни несчастных, срываясь с моста, гибли в волнах сердитого Чороха».
… Закончив преследование разбитого врага, Нижегородские эскадроны вернулись в Бейбурт и стали бивуаком. Была уже полночь. Город был подожжен со всех сторон, слышался треск разрушавшихся зданий.
Несмотря на победу, на бивуаках полка было «тихо и печально». Дело в том, что когда после взятия города полковник Андроников «пустился преследовать турок, он приказал Язону Чавчавадзе собрать драгун, рассыпавшихся по городу, и как можно скорей догонять с ними полк. Чавчавадзе собрал почти целый эскадрон.
В это время в Бейбурт вступала Гренадерская бригада и генерал Муравьев, встретив Чавчавадзе, приказал ему остаться при пехоте. Чавчавадзе не остался, он доложил только, что имеет категорическое приказание своего непосредственного начальника, полкового командира, спешить к полку, который далеко впереди и в данную секунду, может быть, нуждается в помощи. Муравьев, не отличавшийся мягкостью в выражениях, принялся распекать Чавчавадзе и стал грозить ему пальцем. Тот осадил коня и молча положил руку на шашку.
Это движение заставило Муравьева опомниться и опустить руку; но он тут же на клочке бумаги сообщил Паскевичу о происшествии, требуя предания Чавчавадзе полевому суду. К счастью Паскевич, находившийся еще под впечатлением блистательного подвига Нижегородцев, не принял рапорта и сделал даже резкое замечание самому Муравьеву». * … Наступило утро; Паскевич «встал рано и один, в сопровождении только дежурного адьютанта, пешком отправился на бивуак Нижегородского полка. Он обходил эскадроны и горячо благодарил их за вчерашнюю атаку: «Такой атаки – говорил он – я не видал в течение всей своей боевой службы!»
Он поцеловал Андроникова и сказал ему: «Покажи мне того офицера, который на белой лошади первым вскочил в укрепление!» Андроников представил ему князя Чавчавадзе. – Это который Чавчавадзе? Не тот ли, на которого жаловался Муравьев?
– Тот самый, – отвечал Андроников.
– Молодой человек, – сказал ему Паскевич, – знаете ли Вы, что подвергались расстрелу за Ваш неуместный жест перед генералом? Вы сто раз заслужили Георгия – но Вы его не получите!
Язон Чавчавадзе – представитель знаменитого рода грузинских князей, составивших офицерскую династию Нижегородского драгунского полка из семи человек, и на протяжении нескольких десятилетий XIX века вообще давших русской армии восемь генералов. С 1849 по 1855 гг. являлся командиром Нижегородского полка; окончил службу генерал-майором. Имеет ранения: штыком в ногу, пушечным ядром в поясницу и пулевое в грудь. * Действительно, за Бейбуртское сражение Георгиевские кресты были пожалованы только князю Андроникову и капитану Нижегородского полка Гринфельдту, а также Сводного уланского полка ротмистру Хандакову. А Чавчавадзе, в числе других, был награжден орденом Св. Анны 2-й ст.,«что в то время для чина поручика представляло случай едва ли не единственный. Представлен к тому же кресту был и командир первого дивизиона майор Марков, но не получил его, как состоявший под непосредственной командой полкового командира, который сам повел дивизион в атаку».
* … Для «полноты картины» следует добавить, что во время «Бейбуртского погрома турецкий сераскир (главнокомандующий войсками) находился в шести-семи верстах от города».
Его пикеты «показывались по гребням северных высот, и действуй он энергичнее, дело могло бы принять другой оборот, так как наши войска были уже в расходе, и в запасе у Паскевича оставался только Ширванский полк. Но, увидев страшную гибель Бейбурта, сераскир предпочел отступить к Балахору.
Более того, как оказалось впоследствии, накануне Бейбуртского сражения он уже получил официальное известие о заключении мира, но скрыл его единственно из собственных видов».
«Осуждения заслуживал и Осман-паша, командовавший войсками в Бейбурте: он по каким-то непонятным расчетам удержал его жителей в городе. В результате обыватели были застигнуты штурмом врасплох и вместе с лазами испытали одинаково горькую участь».
*
Темная осенняя ночь с 27 на 28 сентября представляла страшную картину. Бейбурт «был зажжен со всех сторон; яркое пламя пожара в густом дыму поднималось к небу и багровым светом озаряло скалы окрестных гор». Пожар не тушили, «и через два дня, говорил очевидец, само всесокрушающее время могло бы написать на развалинах Бейбурта: «Был – ни точки более». Бейбурт был разрушен до основания.
* С рассветом следующего дня Паскевич готовился идти на сераскира, но в ту же ночь из Трапезунда прискакал курьер с депешами: пришло известие о заключении мира.
Турецкая война окончилась.
Но как оказалось, мир был заключен еще 2 сентября. И «в турецком стане знали об этом, но сераскир решил воспользоваться этими последними днями войны, чтобы разбить Паскевича, ослабленного, как он считал, роспуском войск на зимние квартиры. С этой целью он даже задержал в Трапезунде штабс-капитана русского Генерального штаба Дюгамеля,
посланного из Адрианополя в главную квартиру Паскевича с этим донесением. Но теперь сам сераскир торопился отправить депешу, чтобы остановить победоносное шествие Паскевича».
Русский корпус между тем успел сделать один переход и остановился у деревни Урушты – сюда и прискакал на рассвете 1 октября офицер с депешами от Дюгамеля.
Когда главнокомандующего разбудили, он «просмотрел бумаги, обнял «вестника» мира и вышел из ставки. Весь лагерь еще спал, ходили только часовые, кутаясь в шинели от холодного утренника. Паскевич вызвал дежурного по отряду и приказал дать салют из всех полевых орудий». Вся артиллерия была поднята на ноги и «залп из 70 орудий, раскатившись над спящим лагерем и по окружающим горам, поздравил войска с заключением мира. Через четверть часа полки уже стояли на линии и Паскевич, встречаемый дружным «Ура!» сам обходил лагерь и поздравлял солдат со славным окончанием войны».
Весь день в лагере «шло ликованье. К вечеру приехал сам Дюгамель, был отслужен благодарственный молебен и всем войскам произведен парад». * На Дюгамеля Кавказские войска произвели глубокое впечатление. «Это были войска, – говорил он, – закалившиеся в битвах, вынесшие на своих плечах две войны подряд, и теперь представлявшие собой удивительно прекрасное зрелище. Стоило взглянуть на этих молодцов, чтобы возыметь уверенность, что ничто не в силах противостоять им – столько во взгляде и во всем существе их выражалось твердости и веры в самих себя».
О Кавказских войсках «много писалось тогда и в иностранных газетах, и вся Европа отдавала заслуженную дань уважения успехам русского оружия в Малой Азии». * Наступившему миру радовались все, но мир наступал не для Отдельного Кавказского корпуса – для него просто «один театр боевых действий сменялся на другой и от битв с персиянами и турками ему предстояло перейти к другим, таким же кровавым битвам с их ежедневными страданиями, ранами и потерями».
Источник: Потто В.А. История 44-го Драгунского Нижегородского полка / сост. В. Потто. - СПб.: типо-лит. Р. Голике, 1892-1908.