Он открыл глаза, и какое то время не мог сообразить, где он и что он тут делает. Голова не болела, но состояние было такое, будто его в очередной раз ударили по голове огромным бревном. Постепенно кусочки разума начали соединяться в какую-то дикую картину. Такого, даже не смотря на все его предыдущие зверства, он себе также никогда не позволял.
День сегодня явно выдался для безумия. Он удивлялся себе и ужасался. Он будто бы соревновался сам с собой в зверствах. Рука нащупала что-то тёплое. Он повернулся. Рядом с ним лежало полностью обнажённое тело девушку. Тело было удивительных совершенных форм, но истерзано, в синих пятнах и ссадинах. Толи от камней, брошенных в неё ночью толпой мужчин. Толи это он так поработал, домогаясь в пьяном беспамятстве. Совершенная грудь медленно поднималась и опускалась. Спасаясь от воспоминаний вчерашнего дня, он накрыл это совершенство собой и покрывалом.
Девушка начала просыпаться, поддаваясь напору и тяжести мужского естества. Когда же мужчина её всё-таки отпустил, она встала и присела к небольшому столику с зеркалом и грудой всяких женских штучек.
- Ну, ты вчера и разъярился, римлянин, - сказала она, одновременно пытаясь привести себя в порядок, - хотя, к слову сказать, если бы ты не подоспел, то меня бы наверно точно забили бы камнями. Они меня считают шлюхой, спящей за деньги. Пусть так. Ну и что такого? Эти дурацкие законы требуют от них обязательно кого-нибудь забить за это «преступление». А сами потом ночью лезут ко мне в дом со своей похотью и суют всё, что смогли утащить из дома. И кто из нас бо’льшая шлюха, спрашивается?
Девушка критически осмотрела синяки на своём обнажённом теле, ни сколько не стесняясь присутствия центуриона.
- Да, твои железные пальцы оставили не меньший урон на моей коже, чем камни этих «святош». Если бы я тебя не любила, я бы с тебя такие деньги потребовала, что наверно только жалования легата хватило бы, чтобы расплатиться. Ты же говорил, что тебя должны скоро повысить? Когда будем это праздновать?
Голова центуриона настолько плохо соображала после вчерашнего, что не то что помнить, но даже говорить было тяжело.
Видя подобное положение, девушка вышла в соседнюю комнатушку и принесла оттуда какое-то зелье. Пить это зелье было настолько противно, что невольно в борьбе с собой забываешь всё остальное. Через совсем короткое время туман в голове начал рассеиваться, а мигрень постепенно утихать. Только жуткая горечь во рту будет оставаться не меньше недели. И не заесть, ни запит её нельзя будет. Он уже это знал. Ему пить эту гадость было не впервой.
Частенько раньше Низа после его очередной попойки, как бы он не крепился от пьянства, притаскивала к себе и отпаивала этим зельем.
Вояка отдавал девушке, конечно, всё что у него было в те моменты, но не из-за этого она с ним была. В городке уже все знали, что этот бешеный центурион посещает её периодически и опасались обижать эту шлюху. Конечно «святоши» пытались устроить судилища по местным законам и над ней, как в прошлую ночь, но каким-то чудом центурион оказывался рядом, всегда защищая её. Девушку это вполне устраивало. Конечно «святоши» всегда жаловались прокуратору и всегда это ничем не заканчивалось.
Но было что-то ещё. Ей просто нравился этот мужчина. Бешеный и безумный солдафон в миру, с ней он был нежным и ласковым в общении, а в постели – ненасытным. Её тянуло к нему так же, как и его к ней.
Она не знала, откуда она родом. Ей рассказывали, что ещё маленькой девочкой её выкрали откуда-то с севера и продали в рабство. Она постоянно жила в борделе, где и сделалась шлюхой. После того, как ей чудом удалось выкупить себя, она сбежала, куда глаза глядят. Так и очутилась в Иудее, но шлюхой так и осталась. Больше она ничего не умела.
Когда глаза у центуриона начали проясняться, она снова задала свой вопрос:
- Ну, когда же будем праздновать твоё повышение? Я очень соскучилась по тебе. Тебя так давно не было!
- Служба. Никуда не денешься. А вот насчёт повышения – теперь уж и не знаю. У вас в городе что-то намечается, какая-то смута что ли, раз меня, примипила (центурион первой когорты первого легиона), заставляют делать работу палача. Вот я вчера и не удержался.
- Знаешь, я не особо любительница слухов, говорят, что в город пришёл какой-то новый то ли царь, то ли мессия. И он говорит какие-то чудные вещи про новое царство, причём на небе и много всего такого. Вот местный люд победнее толпами за ним и ходит. А иудейские жрецы говорят, что он богохульствует и смущает народ. За это его надо бы судить. Но не могут, потому что не знают, еврей он или нет. Если еврей, то местные не могут его судить. А если не еврей, то могут. Ещё говорят, он там со своими учениками устроил какую-то драку во дворе храма. Но в любом случае считают его богохульником и хотят, чтобы судил его прокуратор.
- Ничего себе! И ты говоришь, что не собираешь слухи. Я вот этого и не знаю.
- Если бы ты не пил столько в последнее время, то наверно не был бы таким глухим. Ко мне особенно. Я по тебе так соскучилась, а ты целую неделю не появлялся.
- Ну, послушай, любовь моя! Я же тебе говорил, что служба. Меня вообще не выпускали из казармы, как будто я какой-то обычный легионер. Говорили же про какую-то смуту.
- Ага, теперь я твоя любовь! Меня, пока тебя не было, чуть не убили, а он про любовь вспомнил. Вот тут один всё пытается ко мне ходить, ухаживает, подарки дарит, хоть сам нищий. Вот он наверно по правде любит.
- Это кто к тебе начал нахаживать? Т.е. я уже не твой любимый?
- Да успокойся же. Куда я от тебя, безумного, денусь? Я даже не помню точно, как его зовут. По моему, Иуда. Он мне пытался что-то говорить про того нового мессию, что он его ученик, но я его тут же отшила. Сказала, что если он ещё раз начнёт говорить про их религиозную чушь, то больше меня не увидит.
- Убью!
- Меня или его?
- Его конечно. Ты неприкасаемая!
- Успокойся. Оставь его. Ты вчера уже достаточно людей «покрошил». Тем более я его всё равно дальше порога не пущу. Он грязный, весь в рванье, хоть и симпатичный на лицо. Что за учитель у него, если не даёт нормальную одежду носить?
- Я тоже грязный бываю.
- Ты мне не противен, а он противен. Да я тебя и помыть могу, если что. – Девушка игриво улыбнулась, как бы невзначай обнажив грудь от только что одетой блузки с возбуждённым соском.