Скоро об этом некому будет рассказывать. Истории последних из оставшихся в живых ветеранов собирает гомельский журналист Дима ЧЕРНЯВСКИЙ. Послушаешь рассказы Петра КУШНЕРОВА – и сожмётся сердце от ужаса
ЛИЦА ПОБЕДИТЕЛЕЙ
Авторский проект Дмитрия ЧЕРНЯВСКОГО, Гомель
Серия 12
По врагу из пушки-сорокапятки
– Моя родная, моя родная, – повторяет тихим голосом, подходя к 45-миллиметровому орудию, Пётр Кушнеров. – Что-то она маленькая. На фронте казалось, что больше была. Я вам скажу, командовать боевым расчётом этой пушки, пройти всю войну и остаться живым – это чудо. Настоящее чудо! Мы ведь всё время на переднем крае воевали вместе с пехотой.
– Хорошая была пушка? – стараюсь оживить воспоминания.
– Пушка-то хорошая, а вот история с ней связана трагическая, – вздыхает фронтовик.
Несколько раз по состоянию здоровья Пётр Иванович откладывал поездку в Гомельский областной музей военной славы. Но перед 9 Мая ветеран собрался с силами и позвонил. «Если обещал, то должен выполнить, должен рассказать, как воевал», – сказал он в телефонном разговоре и выказал желание повидать своё орудие.
Мы ждём ветерана возле его частного дома. Уже с первых слов понимаешь, что для Петра Кушнерова Великая Отечественная война – это не просто набор эпизодов, а целая жизнь, сохранившаяся в воспоминаниях чуть ли не поминутно. Лица фронтовых друзей, дни недели, бои, несмотря на прошедшие годы, пролетают перед его мысленным взором, как кадры военной кинохроники.
– Я был призван на фронт в конце июня 1941 года и попал в 282-ю стрелковую дивизию. До этого в Борисоглебске окончил полковую школу младших командиров, – начинает, садясь в машину, Пётр Кушнеров. – Полтора месяца воевал в пехоте под городом Старая Русса в Новгородской области. Самого города я не видел. Перед глазами были только кусты да болота. Нас по несколько раз в день посылали в атаку. И это было страшно. На нейтральной земле лежали тысячи, тысячи наших убитых. Бегу я с винтовкой вперёд и, знаете, о чём думаю – как бы не наступить на погибшего солдата. Столько их там лежало. Переступал через них. Вот что самое страшное. В тех местах погибло больше 150 тысяч красноармейцев.
– Можете описать какой-нибудь бой, в котором вы участвовали? – пытаюсь воссоздать картину из прошлого.
– В атаке ты становишься совершенно сумасшедшим. Ничего не соображаешь. Становишься жестоким, иначе не выживешь. Ой! Боже мой! Разве можно всё рассказать?
Такое было, что страшно подумать. Помню, подняли нас в бой. Я бегу. Выставил вперёд винтовку со штыком. Вижу – ёлочка. Такая пушистая. Подбежал к ней. Держу оружие на весу. Смотрю, а у этой ёлочки открываются веточки и на меня смотрит вот такая фашистская морда, – фронтовик руками показывает контуры врага. – И я, недолго думая, как держал штык, так его им и наградил. Фриц стал оседать. А я побежал дальше.
Пётр Кушнеров замолкает и начинает откашливаться. Видно, что воспоминания даются ему непросто.
– Этот шрам возле глаза вы тоже получили на фронте? – уточняю я, чтобы продолжить беседу.
– Да. Но теперь уже плохо помню, где и когда. А вот эту отметину на щеке, – Пётр Иванович прочерчивает пальцем по коже, – мне оставил снайпер. Во время атаки его пуля угодила в челюсть. Но это не самое страшное, что было со мной на фронте.
– А что могло быть страшнее возможной гибели? – недоумеваю.
– Расскажу случай. Я с боевым товарищем плечом к плечу сидел в окопе. На нас пошли танки. Вот мы уже слышим шум их моторов. Одна из боевых машин гитлеровцев остановилась невдалеке от нашей траншеи. Мы прижались друг к другу ещё больше. Высунулись слегка, наблюдаем. Танк башней крутит, наводит пушку. Куда он выстрелит, мы пока не знаем. Водил-водил, значит, дулом – и вдруг взрыв! Рядом со мной земля взлетела вверх, а потом на меня обрушился поток грязи.
Я от страха голову между обломков каких-то досок всунул и замер. Жду, когда всё стихнет. Боюсь открыть глаза. И пытаюсь понять: на месте ли мои руки и ноги? Через несколько минут решил осмотреться. Вижу, моего товарища нет. И тут мой взгляд сам собой упал на дно траншеи, а там… Лежит мой солдатик. Голова пробита огромным осколком, и каска в стороне валяется. И что я особенно запомнил. Его светлые волосы. А мы ведь рядом плечо к плечу сидели.
– Повезло вам, – делаю заключение.
– Если бы на противопехотную мину не наступил, я бы под Старой Руссой тоже остался. Мой ботинок после взрыва скрутило, разбило. Подошва обуви и пятка вся в осколках была. После госпиталя прошёл подготовку и стал миномётчиком. Думаю, ну теперь за три километра от передовой буду воевать, так как это оружие било на такое расстояние. В общем, решил, что попал в хорошее место. Обрадовался. Но когда оказался на распределительном пункте, выяснилось, что миномётчики фронту не нужны. «Пойдёшь в батарею 45-миллиметровых орудий», – сообщили мне и назначили наводчиком пушки.
– И как изменилась на фронте после этого ваша жизнь? – интересуюсь.
– Лучше не стало. Чтобы вы поняли, рассажу, как мы стояли в обороне. Было это в октябре 42-го года. Как сейчас помню, в одну из суббот. Так получилось, что наш командир орудия старший сержант Серебрянцев дежурил возле орудия, когда нам принесли обед. Сидел он на станине пушки за щитком, чтобы в случае чего его не задела шальная пуля. А мы обедали в блиндаже.
А как обедали? Ой! Это же Северо-Западный фронт, известно, какое обеспечение. Там в начале войны с едой было туго. На сутки давали 100 граммов сухарей и полчашки даже не супа, а какой-то водички. Вот так мы воевали. А блиндажи? Одно название. Глубоко врываться в землю было нельзя, потому что мешали грунтовые воды. Копнёшь лопатой – и ямка заполняется водой, поэтому мы выбирали высокое местечко и делали на нём накаты из брёвен высотой не больше 40 сантиметров. В таких «блиндажах» лёжа и ели.
Так вот значит, обедали мы в нашем нехитром укрытии. И только занесли чашки, чтобы чокнуться и выпить по 100 граммов, как откуда ни возьмись падает возле нашей пушки снаряд. Один, второй, третий! Че-е-етвёртый! Пятый! Шестой! Шесть снарядов было выпущено по нашей сорокапятке.
Когда обстрел закончился, я вылез из-под полуразрушенного блиндажа. Смотрю. Батюшки мои! Что я увидел?! Нашего командира орудия просто раскидало, – голос Петра Кушнерова становится глухим и переходит на шёпот: – Пушка искорёжена, щиток пробит. Я позвал ребят. Они вылезли из укрепления. Ужас! Ужас настоящий. Мы все этот случай очень сильно переживали. Гибель нашего командира до сих пор у меня перед глазами стоит.
– Трагическая история, – после некоторого молчания заключаю я.
– Это ж война, никуда не денешься. Залезли мы снова в свой блиндаж и помянули командира, – горько вздыхая, добавляет фронтовик. – А после смерти старшего сержанта Серебрянцева меня назначили новым командиром оружейного расчёта.
В это время наша машина подъезжает к музею военной славы. Не без помощи ветеран выходит из автомобиля и направляется во дворик, где под открытым небом выставлена боевая техника. С трудом ступая ногами, он медленно, но уверенно двигается к пушке, которая стоит в самом дальнем уголке музейной экспозиции под открытым небом.
– 70… 70 с лишним лет её не видел, – переводя дух, сообщает Пётр Иванович и, опираясь на её железный щиток, добавляет: – Очень приятно мне её увидеть. С 42-го по 45-й с ней воевал. Перетаскивали с позиции на позицию мы её впятером, а то и вчетвером. Силами боевого расчёта.
– Не тяжело было, всё-таки больше полутонны весит? – любопытствую.
– Раз, два за станины – и потянули. Здоровье было, чтобы сражаться, – заверяет Пётр Иванович.
– Гордитесь, что столько лет не давали врагу покоя?
– А как же. «Прицел 15! Заряд осколочный! Огонь!» – бывший старшина произносит слова команды и крепче сжимает щиток пушки. – Немцы на глазах падали от нашей пальбы. Красноармейцы их потом добивали. Вот так мы воевали. Я вот сейчас думаю, что пехотинцам было даже легче, чем тем, кто воевал на 45-миллиметровой пушке. Недаром советские бойцы называли сорокапятку в шутку «Прощай, Родина». Мы были для немцев хорошей мишенью. Постоянно на переднем крае фронта с пехотой шли.
– А орден Славы благодаря пушке заслужили? – стараюсь направить беседу в героическое русло.
– Потом расскажу, – обрывает фронтовик. – Лучше послушайте, как мы нашу пушку по болотам тащили на лошади. Передвигались только ночью. Трясина была такая, что по шею затягивало. Подкладывали доски и тянули. Один раз лошадь оступилась и стала уходить в трясину. Это, я вам скажу, страшнее «Архипелага ГУЛАГ»! Как нам было животное из болота вытащить? Мы его и пеленали, и ноги спутывали, чтобы в жижу совсем не затянуло. Страшно. Те, кто этого не видел, и не поймёт, наверное, как это тяжко. Еле вытащили.
– И всё же, за что вас наградили орденом Славы? – настаиваю я.
– Погодите, погодите с этим вопросом, – морщится Пётр Кушнеров. – После тяжелейших боёв у Старой Руссы, которой, кстати, около месяца назад Владимир Путин присвоил почётное звание города воинской славы, наш расчёт направили на Орловско-Курскую дугу.
– Танкам врага от вас доставалось?
– Там не поймёшь, по кому и по чему мы стреляли. Тысячи боевых машин с обеих сторон сражалось. Огонь, дым. Ад кромешный!
– Не щадили фашистов? – пытаюсь угадать эмоции.
– А чего их жалеть? Столько они нам плохого сделали, – ветеран сурово сжимает губы и хмурит брови. – Помню, ехали уже в конце войны по Польше. Сильный туман стоял. Оказались мы в лесочке. Только он кончился, как нашу колонну длиною несколько километров стали «крестить» немецкие автоматчики. Сделали они нам «винегрет». Мы одного из фашистов, засевших в засаде, уничтожили, а второго в плен взяли. Эта война была жестокая. Так-то.
– Пётр Иванович, а 9 мая 1945 года вы хорошо помните?
– Что за вопрос?! Отмечали мы его в ресторане чешской столицы. Он был таким большим, что в нём мог бы, как мне тогда казалось, поместиться Гомель. А когда начался торжественный ужин, я увидел прекрасных девушек-официанток. Слышу, а они ещё и на русском переговариваются. Как я с ребятами обрадовался. Девушки, наши! Так это было нам приятно.
– Пётр Иванович, – не отступаю я с расспросами. – И всё-таки. Вы награждены орденом Красной Звезды, Отечественной войны, у вас на груди орден Славы, медаль «За отвагу» и «За боевые заслуги». Можете рассказать о какой-нибудь из ваших наград? За что вы их получили?
– Я не помню. Ну не помню, за что я все свои ордена и медали получил. Понимаете, возраст уже сказывается. Я прошёл всю Беларусь, освобождал Гомель, дошёл до Берлина. Я не думал, как мне на фронте остаться в живых, не думал о наградах. Не придавал значения тому, за что их получал. Я просто делал своё дело. Защищал Родину. И то, что мы её освободили, было для меня главной наградой, как и для всех солдат.
От редактора канала «Белорус и Я» Честно говоря, когда мы с Димой только начали транслировать его проект «Лица Победителей» в Дзен, и представить не могли, что найдутся «любители арифметики», которые начнут скрупулёзно высчитывать, сколько сейчас должно быть лет ветеранам – героям интервью, сколько им было, когда началась война и даже сколько, когда она закончилась. А потом радостно визжать в комментариях, что «автор облажался!»
Специально для таких «проДвинутых». Собирать интервью с ветеранами журналист газеты «Гомельские Ведомости» Дмитрий Чернявский начал ещё в 2014 году. То есть, в этом году проекту исполняется 10 лет, но он продолжается. За эти 10 лет Дима собрал уже больше 130 интервью. Проект, кроме собственно публикаций в газете, вылился в несколько фотовыставок, одна из которых прошла в стенах Государственной Думы РФ. В прошлом году по его материалам был издан альбом «Устами фронтовиков», обложкой которого мы начинаем все материалы Дзен-воплощения проекта. В мае проект "Устами фронтовиков" получил премию "Золотая литера" как лучший исторический проект в Республике Беларусь.
Тем же, кто пытается нас учить, что «негоже ставить интервью 2014 года», отвечу: такие интервью я ставил и ставить буду. Считаю, что их надо ставить и в 2024-м, и в 2034-м, и в 3334-м. Это живая память о величайшей трагедии, только сохранив её мы можем остаться людьми.
И математика (которую, как бывший студент мехмата МГУ, нежно люблю) здесь не причём.
Другие материалы проекта здесь:
Дмитрий ЧЕРНЯВСКИЙ, Гомель
Фото: Ирина ЧЕРНЯВСКАЯ
© "Союзное государство", №3 2024
Дочитали до конца? Было интересно? Поддержите канал, подпишитесь и поставьте лайк!
