Джон Клаверхаус был луноликим человеком. Вы знаете таких: скулы широко расставлены, подбородок и лоб сливаются со щеками, образуя идеальный круг, а нос, широкий и пузатый, равноудаленный от окружности, приплюснут к самому центру лица, как шар из теста к потолку. Возможно, именно поэтому я ненавидел его, ибо он действительно стал оскорблением для моих глаз, и я считал, что земля наполнена его присутствием. Возможно, моя мать суеверно относилась к луне и смотрела на нее не через то плечо и не в то время.
Но как бы то ни было, я ненавидел Джона Клаверхауса. Не потому, что он сделал мне то, что общество сочло бы дурным поступком. Далеко не так. Зло было более глубокого, тонкого рода; настолько неуловимое, настолько неосязаемое, что не поддавалось четкому, определенному анализу словами. Все мы в какой-то период своей жизни сталкиваемся с подобными вещами. Мы впервые видим некоего человека, о существовании которого за мгновение до этого даже не мечтали, и в первый же момент встречи говорим: "Этот человек мне не нравится". Почему он нам не нравится? Мы не знаем, почему; мы знаем только, что он нам не нравится. Мы испытываем к нему неприязнь, вот и все. Так было и с Джоном Клаверхаусом.
Какое право имел такой человек на счастье? И все же он был оптимистом. Он всегда ликовал и смеялся. Все всегда было в порядке, будь он проклят! Как же мне было неприятно, что он так счастлив! Другие мужчины могли смеяться, и меня это не беспокоило. Я даже сам смеялся - до встречи с Джоном Клаверхаусом.
Но его смех! Он раздражал меня, выводил из себя, как ничто другое под солнцем не могло меня раздражать или выводить из себя. Он преследовал меня, вцепился в меня и не отпускал. Это был огромный, гаргантюанский смех. Бодрствуя или засыпая, он всегда был со мной, жужжал и звенел по моим сердечным струнам и самым волокнам моего существа, как огромный рашпиль. На рассвете он проносился по полям, чтобы испортить мою приятную утреннюю задумчивость. Под ночными полуночными лучами, когда зелень поникла, птицы улетели в глубину леса и вся природа погрузилась в сон, его великое "Ха! Ха!" и "Хо! Хо!" поднималось к небу и бросало вызов солнцу. А в черную полночь с одинокого перекрестка, где он свернул из города к себе, доносились его плаксивые крики, пробуждая меня ото сна, заставляя ворочаться и впиваться ногтями в ладони.
Ночью я уединился и выгнал его скот на поля, а утром услышал его заливистый смех, когда он снова выгнал его. "Ничего страшного, - говорил он, - бедных тупых зверушек нельзя винить за то, что они забредают на более сытные пастбища".
У него была собака по кличке Марс, большая, великолепная скотина, отчасти гончая, отчасти ищейка, и похожая на них обоих. Марс доставлял ему огромное удовольствие, и они всегда были вместе. Но я не торопился, и однажды, когда представился удобный случай, выманил животное и рассчитался с ним мышьяком и бифштексом. На Джона Клаверхауса это не произвело никакого впечатления. Он смеялся так же искренне и часто, как всегда, а его лицо, как всегда, напоминало полную луну.
Затем я поджег его стога сена и сарай. Но на следующее утро, в воскресенье, он вышел на работу бодрым и веселым.
- Куда ты идешь? - спросил я его, когда он проходил мимо перекрестка.
- На форель, - ответил он, и его лицо сияло, как полная луна. - Я просто обожаю форель, знаете ли.
Был ли на свете такой невозможный человек! Весь его урожай пропал в стогах сена и амбаре. Он был не застрахован, я знал. И все же, перед лицом голода и суровой зимы, он с радостью отправился на поиски форели, потому что "обожал" ее! Если бы хмурость, пусть и легкая, лежала на его челе, если бы его бычий лик стал длинным и серьезным и меньше походил на луну, или если бы он хоть раз убрал с лица улыбку, я уверен, что мог бы простить ему его существование. Но нет, он становился только веселее под влиянием несчастья.
Я оскорбил его. Он посмотрел на меня с медленным и улыбающимся удивлением.
- Ты оскорбил меня? Почему? - медленно спросил он. А потом рассмеялся. - Ты такой смешной! Хо! Хо! Ты меня уморишь! Он! Он! Он! О! Хо! Хо! Хо! Хо!
Что бы вы сделали? Это было выше моих сил. Клянусь кровью Иуды, как я его ненавидел! А потом было это имя - Клаверхаус! Что за имя! Разве оно не абсурдно? Клаверхаус! Боже милостивый, почему Клаверхаус? Я снова и снова задавал себе этот вопрос. Я не возражал бы против Смита, или Брауна, или Джонса, но Клаверхаус! Я оставляю это на ваше усмотрение. Повторяйте про себя - Клаверхаус. Вслушайтесь в это нелепое звучание - Клаверхаус! Должен ли человек жить с таким именем? Я спрашиваю вас. "Нет", - скажете вы. И я ответил "нет".
Но тут я вспомнил о его закладной. А поскольку урожай и амбар были уничтожены, я знал, что он не сможет выплатить ее. Поэтому я подговорил одного проницательного, скрытного, тугодумного ростовщика, чтобы тот перевел закладную на меня. Я не явился, но через этого агента заставил обратить взыскание на закладную, и через несколько дней (не больше, поверьте, чем позволял закон) Джону Клаверхаусу дали вывезти свои вещи и имущество из помещения. Тогда я отправился посмотреть, как он к этому отнесется, ведь он прожил здесь более двадцати лет. Но он встретил меня, сверкая глазами-блюдцами, и свет на его лице сиял и распространялся, пока не стал похож на полную луну.
- Ха! Ха! Ха! - рассмеялся он. - Самый забавный парень, этот мой юнец! Вы когда-нибудь слышали подобное? Сейчас я вам расскажу. Он играл у берега реки, когда часть берега обвалилась и обдала его брызгами. - О, папа! - закричал он, -большая лужа взлетела вверх и ударила меня.
Он остановился и подождал, пока я присоединюсь к его адскому ликованию.
- Я не вижу в этом ничего смешного, - коротко сказал я, и знаю, что лицо мое стало кислым.
Он смотрел на меня с удивлением, а потом появился проклятый свет, сияющий и распространяющийся, как я уже описывал, пока его лицо не засияло мягко и тепло, как летняя луна, а затем смех.
- Ха! Ха! Забавно! Вы не видите, да? Он! Он! Хо! Хо! Хо! Он не видит! Посмотри-ка сюда. Знаете, лужа...
Но я повернулся на пятках и ушел от него. Это было последней каплей. Я больше не мог этого выносить. Все должно закончиться прямо здесь, подумал я, будь он проклят! Земля должна избавиться от него. И когда я уходил за холм, я слышал, как его чудовищный смех отражается от неба.
Я горжусь тем, что все делаю аккуратно, и когда я решил убить Джона Клаверхауса, я решил сделать это так, чтобы не оглядываться назад и не чувствовать стыда. Я ненавижу неуклюжесть и жестокость. Для меня есть что-то отвратительное в том, чтобы просто ударить человека голым кулаком - смех! Это отвратительно! Поэтому стрелять, колоть или бить дубинкой Джона Клаверхауса (о, это имя!) мне не хотелось. И я был вынужден сделать это не только аккуратно и артистично, но и так, чтобы против меня не возникло ни малейшего подозрения.
Для этого я напряг свой интеллект и после недели глубоких и напряженных раздумий вынашивал план. Затем я принялся за работу. Я купил суку водяного спаниеля, пяти месяцев от роду, и посвятил все свое внимание ее дрессировке. Если бы кто-нибудь подглядел за мной, то заметил бы, что эта дрессировка сводилась исключительно к одному - поиску. Я учил собаку, которую назвал "Беллона", ловить палки, которые я бросал в воду, и не просто ловить, а ловить сразу, не разевая рта и не играя с ними. Суть в том, что она не должна была останавливаться ни перед чем, а должна была доставать палку со всей поспешностью. Я практиковался в том, что убегал и оставлял ее гнаться за мной с палкой во рту, пока она меня не поймает. Она была смышленым животным и с таким рвением принималась за игру, что вскоре я был доволен.
После этого при первой же случайной возможности я представил Беллону Джону Клаверхаусу. Я знал, на что иду, ибо мне была известна его маленькая слабость, а также небольшой личный и гражданский грех, в котором он регулярно и неумолимо повинен.
- Нет, - сказал он, когда я вложил в его руку конец веревки, к которой она была привязана. -- Нет, ты не это имеешь в виду.
Его рот широко раскрылся, и он ухмыльнулся во все свое проклятое лунообразное лицо.
- Я... я вроде как подумал, что я тебе не нравлюсь, - объяснил он. - Не смешно ли мне было так ошибиться?
И при этой мысли он затрясся от смеха.
- Как ее зовут? - сумел спросить он между приступами.
- Беллона, - сказал я.
- Она! Она! - защебетал он. - Какое смешное имя!
Я стиснул зубы, потому что от его веселья они были на пределе, и проворчал между ними: - Она была женой Марса, знаешь ли.
Затем свет полной луны стал заливать его лицо, пока он не взорвался:
- Ну, думаю, теперь она вдова! О! Хо! Хо! И! Он! Он! Хо! - прокричал он мне вслед, а я повернулся и быстро скрылся за холмом.
Прошла неделя, и в субботу вечером я сказал ему:
- Ты ведь уезжаешь в понедельник, правда?
Он кивнул головой и усмехнулся.
- Значит, у тебя больше не будет шанса поймать форель, от которой ты просто "балдеешь".
Но он не заметил усмешки.
- Ну, не знаю, - усмехнулся он. - Завтра я отправлюсь туда, чтобы хорошенько постараться.
Таким образом, уверенность удвоилась, и я вернулся к себе домой, буквально обнимая себя от восторга.
Рано утром следующего дня я увидел, как он проходит мимо с сачком и мешком, а Беллона рысит за ним по пятам. Я знал, куда он направляется, и, срезав путь через заднее пастбище, пробрался сквозь заросли на вершину горы. Держась подальше от посторонних глаз, я прошел по гребню пару миль до естественного амфитеатра в холмах, где маленькая речушка вытекала из ущелья и останавливалась, чтобы перевести дух, в большом и спокойном бассейне, выложенном камнями. Это было то самое место! Я сел на круп горы, откуда было видно все происходящее, и раскурил свою трубку.
Не прошло и нескольких минут, как по руслу ручья бодро зашагал Джон Клаверхаус. Беллона бежала рядом с ним, и они перекликались, ее короткий, отрывистый лай смешивался с его глубокими грудными нотами. Добравшись до бассейна, он бросил сеть и мешок и достал из набедренного кармана нечто похожее на большую толстую свечу. Но я знал, что это палка "гигант", ибо таков был его метод ловли форели. Он их динамил. Он прикреплял фитиль, плотно завернув "гиганта" в кусок хлопка. Затем он поджигал фитиль и бросал взрывчатку в бассейн.
Как вспышка, Беллона бросилась в бассейн вслед за ней. Я мог бы громко закричать от радости. Клаверхаус кричал на нее, но безрезультатно. Он забрасывал ее комьями и камнями, но она упорно плыла вперед, пока в рот ей не попала палка "гиганта", тогда она крутанулась на месте и направилась к берегу. Тогда он впервые осознал свою опасность и бросился бежать. Как я и предполагал, она выбралась на берег и бросилась за ним. О, скажу я вам, это было великолепно! Как я уже говорил, бассейн располагался в своеобразном амфитеатре. Сверху и снизу поток можно было перейти по ступенькам. И вокруг, и вокруг, вверх и вниз, и по камням мчались Клаверхаус и Беллона. Я никогда бы не поверил, что такой нескладный человек может бежать так быстро. Но он бежал, а Беллона не отставала от него и набирала скорость. И вот, когда она догнала его, он бежал полным ходом, а она прыгала, уткнувшись носом ему в колено, раздалась внезапная вспышка, повалил дым, прогремел страшный взрыв, и на месте, где мгновением раньше находились человек и собака, осталась лишь большая дыра в земле.
"Смерть от несчастного случая во время незаконной рыбалки". Таков был вердикт присяжных коронера, и именно поэтому я горжусь тем, как аккуратно и артистично я покончил с Джоном Клаверхаусом. В этом деле не было ни малейшей ошибки, ни жестокости; в нем не было ничего постыдного, и я уверен, что вы согласитесь. Больше его адский смех не разносится эхом по холмам, и его жирное луноликое лицо больше не поднимается, чтобы досаждать мне. Теперь мои дни спокойны, а ночной сон глубок.
Еще больше уникальной литературы в Телеграм интернет-магазине @MyBodhi_bot (комиксы, романы, детективы, фантастика, ужасы.)