Раненым бойцам 198-го медико-санитарного
батальона 112-й стрелковой дивизии 22-й
армии погибшим при выходе из окружения
в июле 1941 года посвящается...
Антон Сергеевич Марков уже шестую ночь подряд не мог нормально выспаться. Просыпался среди ночи в горячем поту и курил на кухне одну сигарету за другой. Причиной бессонницы был один и тот же кошмарный сон, в котором он представал в форме эсэсовца, командующего расстрелом советских военнопленных. Вот и сегодня по его команде "ахтунг фойер" очереди немецких шмайсеров разили беззащитных, раненых солдат. Здесь же были дети, женщины и старики, которых он самолично добивал из офицерского "Вальтера". Кругом кровь, грязь, крики проклятий и глаза... глаза солдата с окровавленной повязкой на голове, в лицо которому он сейчас пускает пулю.
Что за напасть такая? Война 70 лет как закончилась, он знает о ней только по книжкам из средней школы. Ну, 9 мая, парад Победы, рассказы и встречи с ветеранами в детстве. И, собственно, всё. Ему 45 лет, он главный инженер свиноводческого комплекса. Работа выматывает его без остатка, только что поспать и остаётся, да и то не всегда получается. На часах 4-30 утра. Что ж, опять контрастный душ, кофе и надо вызывать дежурного водителя. Сегодня в 9 часов селектор с московским начальством, а он выглядит, как хроник после недельного запоя. Под глазами синие круги, лицо опухшее, и голова раскалывается до предела — последствия постоянного приёма снотворного. Организм перенасыщен мелатонином, хочется спать постоянно, а тут такое видится, что не приведи Господи.
В начале шестого утра Марков уже сидел в кабинете и изучал докладные записки за прошедшие сутки. От его решений зависит весь внутренний рабочий ритм предприятия. На столе куча отчётов, проверок, жалоб и заявлений. И всю эту макулатуру ему надо изучить, ознакомиться и принять только одно решение, за правильность которого ему придётся отвечать перед руководством в полной мере.
Одна из докладных записок привлекла его внимание: "Настоящим докладываю, что тракторист Семёнов ... вылил фекалии свиного производства из бочки ассенизатора в придорожную канаву...".
Марков снял трубку телефона и набрал номер мастера шестнадцатой фермы Дениса Васильевича Сосновского.
— Привет, Васильевич, просвети меня подробнее, как это со сливом фекалий получилось? Ведь сказано же было — слить в лагуну на четвёртом участке, на границе поля и лесного массива Песица. Ты хоть понимаешь, чем это опять нам грозит? Задолбают ведь активисты "зелёные", того и гляди опять штраф, да прокуратура достанет проверками.
-— Всё верно, Антон Сергеевич, мы туда Семёнова и направляли.
-— И что?
— Семёнов говорит, что его туда не пустили.
— Да? Ну и кто же?
— Говорит солдаты какие-то раненые.
-— Чего? Какие,к чёрту, солдаты? Откуда там солдаты появились?
— Не могу знать, Антон Сергеевич, наверное, Семёнов лишку принял на грудь, так как ничего путного от него узнать не получается. Пьян, как "фортепьян", но напуган чем-то был конкретно.
— Уволить сегодня же, без расчёта премий и переработок. Задрали эти алкаши. Что у тебя там за эпидемия с работягами? То техника ломается, то в запой уходят. Неделю отработать не могут нормально. Найди мне нормального тракториста, и побыстрее. Всё. Выполняй.
Просмотрев ветеринарный отчёт, Марков налил себе ещё чашку кофе. Памжа какая-то на этом участке. Всё не так. Хм… Это ж надо, солдаты. И тут Марков вспомнил, что года полтора назад у них была долгая и нудная тяжба с отставным военным за спорный участок земли, который они всё-таки отсудили. Ну ещё бы, такие деньги в обороте, весь район можно купить. А вот про какое он там кладбище заикался, чуть ли не до Москвы собирался жалиться. Может, это его проделки с солдатами? Но почему тогда раненые? Вот народ, придумают же такое, что даже не приснится. Стоп! Сон. Кошмар. Так, так... да нет, не может быть, что, коллективная эпидемия, что ли? Хотя кто его знает, работаем ведь с заграничными химикатами, а там всякой твари по паре.
Он снова набрал номер мастера шестнадцатой.
— Василич, давай срочно ко мне.
Денис Сосновский в прошлом был сельским участковым, знал работу с населением на отлично, плюс знание местности, все заимки, леса, озёра, ручьи, поля, пасеки, — в общем целая энциклопедия сельсовета. Поэтому его и ценило руководство,— знал обо всём от и до.
Зайдя в кабинет к начальнику, Сосновский поразился внешнему виду Маркова. Тот как будто постарел лет на десять.
-— Антон Сергеевич, у вас как со здоровьем? Выглядите плоховато что-то. Если что, знаю целительницу местную. Настойки и отвары делает от любой хвори.
— Спасибо, Василич, разберусь как-нибудь сам, давай к делу. Рассказывай, что у тебя на ферме за чудеса творятся, техника ломается уже который раз, теперь солдаты какие-то? Может тебе в помощь дать кого, не справляешься, похоже.
— Да шут его знает, Антон Сергеевич, с тракторами-то разобрались: четыре машины в МТС отправили на ремонт, всё сделали, у всех одна и та же поломка — сгорели генераторы. Может, брак заводской? А что до работяг-водил, то чудеса, действительно. Больше недели никто не выдерживает: кто на больничный уходит, кто в запой. И ведь несут чушь какую-то: призраки, голоса, вот теперь солдаты появились. Мистика, одним словом.
— А помнишь фермера, отставника, с которым судились за участок поля у леса? Он про какие-то могилы говорил. Может, это он своих сослуживцев подключил, да с нами в игрушки играть вздумал? Это ведь где-то рядом с твоей фермой.
— Да, всё так, четвёртый сектор. Это из-за него споры у нас были. Там все эти аномалии и происходят.
— А что там раньше было, в советские времена, тоже чертовщина происходила?
— Да нет, всё также: пахали, сеяли, а что до могил — не знаю, их у нас по всему лесу много. Здесь ведь бои страшные были под Песицей, и в 41-м и в 43-м, народу полегло без счёта — тысячи. Это надо у краеведов наших узнавать, а лучше у старожилов.
— А что, есть ещё люди, что в войну здесь жили?
— Мало, конечно, но есть.
— Ну, давай навестим кого-нибудь, разузнаем что да как, заодно подарки подарим ветеранам, на публику поиграем. А что ты там про знахарку говорил?
— А, ну так вот… К ней и надо было бы заскочить в первую очередь. Василиса Мироновна много чего знает. Вот только не угадаешь, что за настроение у старухи. Ведунья она знатная, но ведь и плюнуть во след может, это у них как проклятье, что ли.
— Ну, поехали, чёрт ладана боится, да и под лежачий камень вода не течёт, надо что-то делать.
Василиса Мироновна встретила гостей неприветливо, можно сказать, холодно. Её взгляд как будто сверлил Маркова насквозь. Главный инженер каким-то шестым чувством ощущал что-то недоброе. Такое с ним происходило крайне редко и бывало, как правило, только на "ковре" у московских "небожителей", перед разносом по всем статьям бюджета.
— Чего пожаловали, "упыри" лощёные?
— Ну, зачем же ты так, Мироновна,— начал было Сосновский, — мы к тебе с подарками, да со всем уважением.
— Осади, милай, твои слова — пустой ветер, говорить будешь, когда спросят, а я спрашиваю сейчас не тебя. Что, Антоша, плохо тебе?
— А откуда Вы меня знаете, Василиса Мироновна?
— Кто ж тебя не знает, кровопийца этакого, "благодетеля" местного? Барином себя считаешь? Может, мою землю купить захотел? Так у тебя денег никаких не хватит. Ишь ты, подарки прихватили, вот вам Бог, а вот —порог, пошли вон.
— Да ты что, Василиса, — вспылил Сосновский, — к тебе такой уважаемый человек приехал, а ты тут концерт устраиваешь. А про себя подумал: "Вот карга старая, одно слово — ведьма. Из ума выжила, как её только земля носит?".
— Помолчи, свинота, прокляну ведь за каргу. Твоё ли, пёс, дело, сколько мне отмерено?
Кровь прихлынула к лицу бывшего участкового.
— Василиса Мироновна, простите его, — вступился Марков, — не со зла он, помощь нам ваша нужна и совет дельный, неприятности у нас.
— Знаю я про твои беды, Антоша, и ратников кровавых в глазах твоих вижу. Страшно тебе, да? Форму палачей примерил? Как она, жжёт душу твою грешную?
Марков чуть было не онемел от ужаса, сказанного ведуньей.
"Ведьма, — прошептал Сосновский, нащупывая крестик у себя на шее".
А Василиса не унималась:
"Святую кровь с дерьмом мешаешь,
Покой убитым не даёшь,
Пока всё это не исправишь,
И года здесь не проживёшь."
Прочь со двора моего! Вот тебе мой сказ!
Служебный "Патриот" свинокомплекса скрипел на ухабах сельской дороги.
— Антон Сергеевич, давайте в храм заедем, — предложил Сосновский, — здесь недалеко, в Шульгах старая церковь иконы Казанской Божией Матери. Это самая сильная одигитрия в православии.
— Заедем, Денис, давай заедем. Свечку поставим. А самая сильная одигитрия — Смоленская, только она утеряна давно.
— Да? Не знал. А вы верующий?
— Все мы под Богом ходим, Денис, все абсолютно. И всем нам по делам нашим воздаётся. Всегда так было и будет. На том вера наша стоит уже больше тысячи лет.
Отец Ипатий встретил мужчин недалеко от храма. В деревне осталось всего три жилых дома, но приход всё равно работал согласно церковному чину. И каждому, кто посещал этот сельский храм, расположенный в лесу, в трёх километрах от большака, батюшка открывал двери, даже если это было в неурочный час.
— Мир вам, люди добрые, — приветствовал путников настоятель.
— Здравствуйте, батюшка, — ответил Марков, — Вы уж простите нас, что тревожим. Разрешите нам свечки поставить, да иконам поклониться.
-—Двери храма всегда открыты страждущим, — сказал отец Ипатий, — досадно только, что Бога мы поминаем в минуты страданий, которых и так хватает в этом мире. А вот радостью поделиться с Отцом Всевышним забываем и поблагодарить Его за успехи наши тоже ведь не спешим.
Зайдя на порог церкви, Марков пошатнулся и еле удержался на ногах. Сосновский успел перехватить начальника руку и удержал его.
— Что случилось, Вы больны? — спросил батюшка.
— Василиса, ведьма проклятая, наговорила гадостей "с три короба", — ответил Василич.
— Не надо так в храме Божьем, да и вообще не надо хулить, аккуратнее со словами. Помните, в начале было — СЛОВО. Слова — не пустой звук в нашем мире, и к ним надо очень внимательно относиться.
— Спасибо за науку, батюшка, — сказал Марков, — вот мы сейчас и попробуем испытать эту силу.
— Сила не в словах, а в делах добрых, в раскаянии и смирении людском. За что повздорили с Василисой? Давно, не припомню даже когда, приходили жаловаться на неё. Она ведь несчастная, горемычная страдалица. К церкви всегда раньше ходила, всю службу стояла у ворот, а внутрь правда не заходила. Я спрашивал её, почему так. Глаза отводила. Грешница я, не достойна любви Божьей, отвечала мне. А сама, того и не знает, что Господь любит её, и очень сильно любит. Потому и всю жизнь ей испытания посылает. Она ведь не местная, хоть и живёт здесь уже больше 70 лет. В июне сорок первого ей было семь лет. Здесь, под Песицей, колонну беженцев из Белоруссии разбомбили немецкие самолёты. Она тогда на дороге потеряла всю свою семью и прибилась в лесу к полевому госпиталю красноармейцев. Немцы наступали тогда очень стремительно, и многие воинские части не успевали отходить в тыл. А уж раненые и подавно не могли успеть. Вот в лесах и прятались месяцами. Потом, кто поздоровее, пытались вырваться из окружения, партизанили. Госпиталь в Песице окружили эсэсовцы, донесли малодушные в комендатуру. Там же всех раненых и медработников с беженцами расстреляли. Горы трупов по всему лесу собирали и хоронили в братских могилах. Василису, раненую и еле живую, нашла бабка Мелания, знахарка из села Шорохова. Выхаживала её целый год, вылечила, слава Богу. Но осенью сорок второго латышские каратели собирали молодёжь и детей по сёлам, сгоняли их на железнодорожную станцию в городе, а потом угоняли в Германию. Так наша Василиса стала малолетней узницей. Прошла концентрационные лагеря нацистов, выжила. А после войны вернулась в Шорохово, в дом к бабке Меланье, где и жила много лет. Бабка удочерила Василису и передала ей все свои знания. Так что, не может Василиса Мироновна зла желать людям, не верю я в это.
— Отец Ипатий, а вы знаете где в лесу эта братская могила?
— Конечно, знаю. На опушке леса, у межи, рядом с полем колхозным, два холма стоят, один за другим. Там ещё ключ из земли бьёт знатный, водица целебная, раненых солдат ею тогда выхаживали.
Марков вопросительно посмотрел на Сосновского: а не там ли они лагуну для нечистот вырыли? Василич даже лицом побелел от удивления.
— Подождите, отец Ипатий, если там было захоронение, значит памятник должен быть.
— Да, был там обелиск со звездой, даже имена какие-то были, но лет восемь назад "чёрные копатели" стянули его в чермет и сдать хотели. А приёмщиком тогда Артюха работал, сын Василисы. Настоящий богатырь! Знатный комбайнёр был когда-то, техника в его руках исправно работала, любой трактор мог за час починить. Но после развала колхозов и кончины СССР оказался не у дел. Вот и пошёл трудиться на пресс и крановый подъёмник в металлоприёмку. Так вот, когда Артюха увидел, что принесли эти ухари, бил их нещадно, но силушку свою не рассчитал. Одному всё кости переломал, отчего тот помер в реанимации, а другого под хохлому расписал, да так, что на всю жизнь одноглазым оставил. Осудили его тогда очень сурово, одноглазый сынком какого-то начальника оказался. До сих пор в колонии срок отбывает, где-то на севере. А памятник так и забыли назад поставить.
Свечи догорали у иконы Казанской Божией Матери. Марков взглянул на лики святых и неожиданно заплакал. Он понял весь ужас своей невольной и чудовищной ошибки. Ведь только он за всё в ответе. Теперь всё встало на свои места. Он знает, что ему надо сделать, и откладывать это не станет даже на сутки.
Воскресное утро. У межи на лесной опушке стоят несколько машин со строительным инвентарём, оградкой и конусовидным обелиском из нержавеющей стали с яркой пятиконечной звездой на вершине. Место погребения очистили от веток и сухой травы. Родник расчистили и обложили кирпичами. Памятник было решено поставить между холмами, и окаймить место металлической оградкой, покрашенной серебрянкой. Когда всё было сделано, отец Ипатий отслужил молебен. Антон Сергеевич был серьёзный, как никогда, но выглядел бодро и свежо. Он впервые за неделю выспался, отдав на сон, как и полагается, все восемь часов без помощи снотворного.
Неожиданно все замолчали и расступились. К оградке шла бабка Василиса. На ресницах старушки блестели бусинки слёз. Она опустилась на колени между холмиками и погладила их руками.
— Ну, здравствуйте, мои родные, теперь всё будет хорошо, не тревожьтесь, спите спокойно.
Положив букет полевых цветов у обелиска, она подошла к Маркову.
— Спасибо тебе, Антон Сергеевич, ты большое дело сделал. И прости меня, старуху сварливую, наговорила в сердцах. Всё у тебя будет хорошо.
— Это Вам спасибо, Василиса Мироновна, всем воздаётся по заслугам. Ну, а мне этот урок только на пользу. И ещё: для вас я просто Антоша, большего не заслужил перед Вами.
Старушка улыбнулась уголками губ и посмотрела на небо.
— День-то какой ясный, видишь? Солнышко так и пляшет, красуется. Легко как-то на сердце. Что-то ещё будет сегодня хорошее.
Она опустила голову и посмотрела на кромку поля. Вдоль межи, широким шагом к ним шёл высокий, крепкий мужчина.
— Артюха, сыночек! Вернулся!