В глубине леса стояла неподвижная удушливая хмарь. Волосы под платком намокли от пота, назойливо бунчала мошкара, неистово хотелось ополоснуть чернильнл синие липкие пальцы. Дети измучились. Устали ноги в резиновых сапогах, горели руки, искусанные комарьём, плевавшим на все ухищрения современной химической промышленности.
- Мам, а когда домой? - Наталка высыпала в ведёрко полную кружку отборной черники.
- Ведёрко дособираем и пойдём. Димка! А ну иди сюда!
- Ма, дай попить! - белобрысый конопатый Димка вывернулся из-под ельника. Мать отряхнула с волос рыжие хвоинки, привычно оглядывая, нет ли клеща, достала бутылку с водой.
- У-у, квасу не взяли... А мы когда домой пойдём? Собираем-собираем, я устал давно.
- Надо дособирать ведёрко, немного осталось. - Мать присела возле кочки, скупыми привычными движениями обрывая плотные чернильные ягоды. Дети, досадливо фыркая, склонились над кружками.
- Э-эй! - донеслось из лесу.
- Тут! - откликнулась мать, разгибая усталую спину. Наталка с Димкой торопливо вывалили чернику в ведро и прыснули напролом через валежины, встречать деда. Мать, не торопясь, досыпала ведро пригоршней доверху, плотно обвязала чистой тряпицей, чтоб не сыпалась в ягоду хвоя.
Дед, тяжело ступая, вышел из ельника. Шляпа его с защитной сеткой лихо сбилась на бок, на руке покачивалась большая корзина, полная черники - ручной сбор он считал бабьим занятием, набирал ягоду совком, проходя за утро десяток километров в поисках самых урожайных кустов. За дедом вышагивал Димка, таща громадный ноздреватый трутовик. Вслед поспешала худенькая серьёзная Наталка. Внучке дед вручил букетик спелой лесной земляники.
- Ну что, подкрепимся, шнурки? - Утвердив корзину во мху, грубые короткопалые руки разворачивали пакет с нехитрой домашней. - Кому помидору, налетай!
- А солёная?
- А пирожок с луком есть?
Дети притихли. Дед закурил, разгоняя комаров, глянул на часы. Время подходило к десяти утра, духота становилась нестерпимой.
- Домой бы, - мать обтерла липкие руки. - хватит уж, вчера два вёдра набрали, сегодня...
- Черники много не бывает, детям скормишь, много ли - два ведёрка. - Дед затушил сигарету и поднялся. - Ладно, поехали, жарко стало, сердце давит.
Мать, споро собиравшая пожитки, глянула искоса, но дед поднялся бодро, пружинисто, подхватил ведёрко и корзину и широким шагом двинулся через ельник и бурелом к просёлочной дороге.
- Мама, мам! - возбуждённо крикнула Наталка, - смотри, морюшко!
Старая "Нива", поднимая клубы пыли, выбралась на вершину холма. Волнами накатывал июльский полуденный жар, грохотали в траве джаз-банды коренастых хищных кузнечиков, и сине-фиолетовым пенным накатом переливалось под лёгким ветерком до самого горизонта заросшее люпинными свечами поле.
- Мама, давай сюда вечером приедем! На закате! Я синий сарафанчик надену, Димка. .. Ну, джинсы и футболку белую... Устроим фотосессию! Знаешь, как модно сейчас, фоточка с люпинами! Так у нас в городе где столько найдёшь, а тут, море целое!
- Поглядим... Как дедушка сможет...
- Деда, ну дед, ну свози!
Жаркий летний день тянулся нагретой смолой, полный тысячи мелких хозяйственных забот. Перебрана- перекатана маленькими ладошками корзина черники, пыхает сладкой пенкой эмалированный таз с вареньем, собрана под окном тёмная спелая вишня, залита кипятком, закатана под латунно- блестящие крышки. Болят и чешутся от пырея ладони. Но вот солнце, наконец, стронувшись с оката неба, ускоряет ход. Дела домашние стихают, ложатся рядком. Мать начистила картошки, заправила курицей и ядрёным укропом, истоплена летняя печурка, поставлен томиться старенький заслуженный глиняный горшок. Отдыхают политые гряды, начищены до блеска полы и вьётся из банной трубы аппетитный берёзовый дымок.
Дед сидит на крыльце, в кресле-качалке, курит, смотрит, как, краснея, сползает к лесу остывающая июльскаясолнечная головня. И тут замечает уставшую грустную Наталку.
- Дед, в баню скоро, мы что же... Не поедем?
Неохота вставать, разламывать усталую натруженную спину. Да и баня скоро поспеет... Наталка, предчувствуя отказ, отворачивается, скрывая слезу. Весь долгий жаркий день прошёл в работе, ни погулять, ни искупаться сбегать, ещё и грядки эти. А завтра с утра на покос.
- Ну дак, - говорит дед, шаря по карманам. - Где ключи-то от "Нивы"? Иди наряжайся.
С кухни выходит усталая мать, прислоняется к косяку.
- Куда хоть, баня поспеет скоро, - начинает было она, но машет рукой, жалко Наталку. В деревне детей никого не осталось, поиграть не с кем, на речку некогда ехать до субботы, девка на хозяйстве с утра до ночи. Съездим уж до люпинов этих, недолго, полчаса.
Солнце медленно садится в поля. Димка с Наталкой перекликаются, прячутся между высокими стеблями, лупят друг друга упругими колосьями люпина. Мать перелистывает фото на телефоне, худенькая смуглая девчушка в фиолетовом сарафанчике, в цветах выше пояса, белобрысый Димка в светлой футболке, смастрячил себе венок, как фавн из Нарнии.
- Дедуш, а это поле цветов кто-то тут специально посадил?
Дед стоит, опершись на машину и глядя на закат, бездумно обрывая цветки с синих колосьев букета. Люпин некошен. Колхозное стадо десять лет назад было больше семидесяти коров. К концу июля поля стояли прибраны и пусты, украшены аккуратными стогами, плотная люпинная зелень, богатая белком, убрана в силосные бурты. Время течёт как вода, не держат больше коров, закрыли деревенскую школу. Люпинное море вырвалось из берегов и затопило луг и тропинки и колкую покосную стерню и всё бывшее разом. Фотосессия, мда...
Остывающий вечер полнит окоём глубоким покоем. Дед смотрит на играющих детей в цветах, как на огромном экране городского уличного кинотеатра, будто никогда раньше не видел этого поля, колышущихся фиолетовых трав, медленного текучего закатного солнца.
Мать, подняв глаза, взглядывает на деда, в глубокой задумчивости обрывающего синие цветки, которые сыплются на землю, как льдистые рассеянные капли. За его плечом над дурманным люпинным морем тихо опускается закат.
Она поднимает камеру телефона и делает фотографию.