Как-то промозглым ноябрьским вечером забросила меня работа в областной городок N. Добираться пришлось на поезде. Сел вечером, в N поезд приходил утром. На командировочные взял купе. В вагоне кроме меня и сонной проводницы ехало еще человека три-четыре. Все тихо сидели по своим местам. Было прохладно, видимо, решили сильно не топить, раз уж пассажиров практически нет, так что, скинув куртку, шерстяной свитер с высоким горлом я решил оставить. Состав дернулся и, набирая скорость, оставил позади освещенный шумный остров города. Поезд со всех сторон обступила безмолвная ночь.
Изредка в монотонный стук колес по стыкам да шум движения прокрадывались шуршание открывающейся двери и хлопок замка двери тамбура. Тусклая лампочка в купе лишь очерчивала полки и столик, на большее сил у нее явно не хватало. Читать было невозможно. В черноту окна с изредка мелькавшими огоньками далеких, редких в этой стороне домиков, смотреть было скучно. Спать тоже вроде бы не хотелось. Откинувшись на спинку, я прикрыл глаза и прислушался к стуку, постепенно сливающемуся и трансформирующемуся в некую мелодию. Мелодию железной дороги. И, по всей видимости, задремал. Очнулся я от резкого свистка поезда и вклинившегося в музыку колес шума встречного состава. Словно кадры диафильма, пролетели за окном яркие пятна окон встречного пассажирского поезда. Лишь когда вновь вернулись тьма ночи и монотонный стук колес, я увидел Его. Он сидел напротив, потонув во мраке тени от верхней полки. Руки его покоились раскрытыми ладонями на коленях. Лица было не рассмотреть, но внимательный взгляд ощущался буквально физически. Где-то с полминуты мы сидели молча, глядя друг другу в глаза.
— Извините, вы, кажется, дремали, не хотел вас будить, — прервал молчание ночной пассажир.
— Ничего страшного, — я взглянул на часы, пытаясь определить, сколько спал, но не мог определиться, когда заснул. После некоторых усилий и расчетов получилось что-то около часа, — вы давно здесь?
— Нет, четверть часа, не больше.
— Олег.
— Виктор Петрович. Можно просто Виктор.
Я собрался было пожать руку попутчику, но тот продолжал сидеть, сложа руки на коленях, лишь слегка кивнул головой. Чтобы как-то скрыть неловкость, я спросил:
— В N едете?
— Нет, в Мясницкий бор. Это гораздо ближе.
— Не слышал.
— Маленькая деревенька. Несколько домов.
— Вы там живете?
Мне показалось, что улыбка промелькнула по лицу Виктора.
— Нет, скорее, в командировке.
— И что же можно делать в маленькой деревеньке в командировке?
— Общаться с людьми.
Вот, снова улыбнулся, прежде чем ответить. Обычно так улыбаются, когда одаривают не всей правдой.
— Вы этнограф?
— Что-то вроде.
Клещами тянуть ответы из попутчика я не собирался, видимо, ему не хотелось общения, и я не стал расспрашивать его далее.
Несколько минут прошло в молчании. Я смотрел в окно и размышлял: ложиться ли спать или продолжать сидеть дальше.
— Я собираю и исследую загадочные и паранормальные явления.
Надо же, Виктор Петрович решил посвятить меня в свои дела.
— Интересное занятие. Это хобби или профессия?
— Modus vivendi.
— Образ жизни.
— Знаете латынь?
— Да так, несколько крылатых выражений. В школе выучил, чтобы на девчонок впечатление производить.
— И как, удачно?
— Вы первый, кто оценил.
На этот раз улыбка вышла доброжелательной. Странно, тень не позволяла разглядеть черты лица попутчика, лишь отдельно появлялись то внимательный взгляд, то улыбка.
— Так что загадочного произошло в… Мясном, кажется… бору?
— Мясницком.
— Прошу прощения, Мясницком бору. Вероятно, кого-то порубили?
— Да, во время войны. Не одна тысяча солдат сгинула в болотах в районе бора. Бои были столь ожесточенные, что убитых было некогда, да и не кому убирать, так и лежали по окрестностям. Позже, когда бои сместились на запад, местные жители, вернувшиеся в село, похоронили павших. Но с тех пор то в лесу слышатся голоса мужские, и махоркой пахнет, то в избу солдатик постучит, попросит воды напиться или хлеба краюху. А то и вообще кто-нибудь целую сцену боя в каком-нибудь овраге увидит. Мало кто в таком месте жить хочет, вот народ и поразбежался, лишь несколько старух да стариков доживают.
Мороз по коже прям пробежал. Нет, меня историями не запугаешь, но в полумраке купе, где от кромешной тьмы ночи отделяет стекло, и спасает лишь одна тусклая лампочка, образы неупокоенных солдат слишком четко и реально промелькнули в моем сознании.
— А вы не боитесь призраков?
И вновь из тени всплыла улыбка.
— Как в анекдоте — «а чего нас бояться?». Нет, это не страшно. Подчас живые страшнее и опасней бывают.
— Согласен.
Минуту мы сидели молча. Попутчик продолжал меня рассматривать, а я, глядя в окно, переваривал услышанное.
— А вы во многих аномальных зонах были?
— Всю Свердловскую область объездил. Она богата на аномальные места. Вот, например, в районе птицефабрики, на окраине Екатеринбурга, есть недостроенная четырёхэтажная больница, имеющая славу нехорошего, проклятого места. Там, на головы любопытствующих, ни с того, ни с сего, падают кирпичи, проваливается под ногами пол, а бетонные лестницы грозят обрушиться в любой момент. Кругом всё сыпется, стены разрушаются, в полу зияют дыры... Здание овеяно современными легендами. Стройке не более 15 лет. Её забросили в связи с загадочной смертью директора. Но ещё в процессе строительства там постоянно гибли люди... По слухам, возведение больницы начали на месте старого кладбища. И за прошедшие годы внутри мрачного помещения распрощались с жизнью несколько детей и подростков. Помимо всего прочего в ней видели материализовавшихся привидений, непонятные голубоватые вспышки света в оконных проёмах, а также новые кирпичные кладки и свежие подмазки цементом, хотя возобновлять строительство никто даже не думает. Чертовщина, одним словом.
— И что, там действительно что-то есть?
— Да, место мрачное. Сначала накатывает тоска, а после часа нахождения в здании депрессия накрывает. Постоянно кажется, что кто-то наблюдает за тобой, какие-то шорохи, вздохи. И это днем. Ночью никто не рискует туда соваться.
— А еще где были?
— На телевышке был. Все в том же Екатеринбурге. Здание недостроенной телевышки. Оно возвышается над городом около цирка. Нехорошее место. Пока вход в нее не заварили, служила местом сборищ сатанистов. Всякие экстремалы, любители посмотреть на город с высоты птичьего полета, часто срывались с высоты и разбивались насмерть. Ощущения там схожи с таковыми в недостроенной больнице.
— А вот всякие нехорошие дома, я слышал, попы освящают, и приведения или что там нехорошее есть, исчезает.
— Бывало и такое. Только нехорошее место — это не грязная комната, где полы помыл, пыль вытер, и ничего нет, все чисто. Здесь святой водой да молитвами мало что сделаешь. Вот вы сами верующий? Смотрю, креста не носите.
— Сложно сказать. В Бога верю, правда в церковь не хожу. А крест — это атрибутика, наличие его или отсутствие не увеличивает и не умаляет веру человека.
В подкрепление слов я похлопал себя по груди… Минуточку, а как он узнал?
— А с чего вы взяли, что я крестик не ношу?
— По тому, как вы спросили про освящение. Легкое пренебрежение в слове «поп» навело меня на это, в противном случае использовали бы слово «священник» или «батюшка».
— А вы сами верите в Бога?
Теперь я попытался теперь подловить его на ответе.
— Как сказал Юнг: «Мне не надо верить — я знаю, что он есть».
— А в чем разница?
— Вера, так или иначе, подразумевает наличие в дальнейшем доказательств, а знание — это аксиома.
— А какое самое жуткое место вы посещали? — попытался я перевести наш разговор с зыбкой почвы теософского диспута.
Попутчик молчал, мой вопрос явно пробудил в нем какие-то неприятные воспоминания. Ладони нервно прошлись по коленям вверх-вниз. На мгновение тело соседа подалось вперед, и лицо скользнуло навстречу из тени. Мне показалось, что страх промелькнул в его глазах. Но лицо тут же скрылось в тени. Улыбки не было, лишь один внимательный взгляд немигающих глаз.
