Хутор Швечиков расположился на высоком правом берегу реки. Две широких улицы повторили изгиб Северского Донца, а пяток проулков словно разрубили поперёк заселённое место и подобрались почти к самой воде. В летнее время по ним прогонялась скотина на водопой и поднимались вверх, оставлявшие за собой виляющие мокрые следы, бочки водовозов. Зимой не было лучше забавы, чем скатиться на тяжёлых самоделковых санках до самого занесённого снегом речного льда. А весной по ним лучше было не ходить, поскольку сбегавшая с окрестных холмов вода вымачивала глинистые склоны и делала их непроходимыми. Хоть и засыпали их битым камнем с окрестных каменоломен хуторяне и трамбовали усердно каждый аршин этих дорожных спусков, всё равно природа оказывалась сильнее и заставляла каждый год начинать такую работу сначала. Неудобство, да ещё какое!
В отличие от других, расположенных в гундоровском станичном юрте хуторов, Швечиков ни разу своё местоположение не менял. Хотя даже сама станица с 1681 года, с момента своего основания, трижды кочевала с места на место, прежде чем оказаться у слияния рек Северский Донец и Большая Каменка.
Имя своё хутору дал есаул Швечиков Константин Степанович. Самый первый гундоровский казак, который был удостоен высокой награды ордена Святого Георгия четвёртой степени за подвиг под немецким городком Ротенберг в мае 1813 года.
Отдалившись от службы, он перевёз всю свою многочисленную родню на правый, не обжитый ещё тогда берег Северского Донца, где и основал новый хутор на пожалованной ему земле. Как оказалось, отличиться в кавалерийском бою было гораздо проще, чем в сельском хозяйстве в донецкой степи. В довольствии хутора состояли казачьи паи на степных буграх над рекой, цепочка низовых заливных лугов и небольшой прибрежный лесок. Всё это пространство было определено для прокорма всего-то трёх сотен ртов и никак не более. Но и они не всегда сытыми оставались. Казаки порою с горечью шутили:
- Какое довольствие, такое и удовольствие…
Что верно, то верно, удовольствия от жизни в степном, не всегда урожайном краю, было не так уж много.
Больше всего радовало то, что место для заселения казаков героем Отечественной войны было выбрано у замечательной, по их всеобщему мнению, реки, у Северского Донца. Вольготно чувствовала себя в хуторе домашняя скотина и птица, особенно водоплавающая. Вода из Донца помогала вырастить знатную огородину. Правда потрудиться нужно было для этого. Ну а как по другому! Круглый год разнообразила стол пойманная рыба. В прибрежных лесах, особенно на левом берегу, было изобилие грибов и ягод. Да тот же камыш и куга зелёная, по местному чакан, отменный строительный материал. Именно им крыты большинство казачьих куреней и стоящих рядом с ними строений. Зимой тоже случалась страдная пора - заготовка льда. Его добывали для каждого подвала и забивали им лари с пересыпанными опилками и мхом. Зато как приятно в летнюю жару было припасть к глечику холодного молока или к стеклянному графину с узваром, фруктовым компотом на местной гутарке. Кто пробовал тот знает!
Донец действительно давно стал для каждого казака прибрежных хуторов и поильцем, и кормильцем. Потому и заслуживал особого почтения и уважения. Старики внушали молодым казачатам:
- Донец это сын Тихого Дона. Дай Бог, увидите главную реку донского казачества когда на службу будете ехать. Сколько воды до того времени утечёт и в Донце, и в Дону! Растите на славу казачеству и на радость родителям!
И они росли. Одни поколения сменяли другие. Хутор год от года разрастался и над крутыми увалами, и раскинувшимися глубокими балками высоко взметнулась заметная издалека колокольня Свято-Серафимовской церкви, построенной швечиковцами на свои кровные копейки. В 1844 году в первый раз обмежовывались земли станицы Гундоровской. С тех пор и народу прибавилось на этих землях, и почва заметно оскудела, а нового передела земли станичники никак не могли добиться, несмотря на все свои общие старания.
Основным занятием всех местных казаков испокон веков было хлеборобство. Потому и приходилось им судьбы свои строить так: «Хлеб растить! Царю служить! Верой православной дорожить!»
Полоски казачьих паёв начинались от придонецких круч и тянулись в степь ровными лентами. Также проходили и полевые дороги, по которым в страду тянулись повозки со снопами и сеном, накошенным на выделенных по жребию улешах - делянках по склонам широких балок. В летнюю пору при закате солнца в хутор вступали коровьи стада. Вслед за ними с разноголосым блеяньем забегали со всех сторон овцы и козы. Вся эта живность загонялась на базы. Там находила свои места и насыщалась приготовленным хозяевами кормом. А на следующее утро солнце, поднимавшееся казалось бы прямо из речной глади Донца, освещало казачьи курени самого разного достатка. Одни - победнее, вросшие в землю, всего в два окна под переворошенными степным ветром, камышовыми и соломенными крышами, и с плетневыми, покосившимися и давно не выполнявшими своей первоначальной роли, оградами. Другие - побогаче, как у представителей хуторской знати, в четыре сдвоенных окна и с железными, крашенными суриком крышами. Были и с ярко-коричневыми, черепичными, радующими гордый глаз своих обитателей красотой и добротностью.
У этих, солидных усадеб, где было что охранять, под стать и ограды. Они были старательно выложены из дикого камня-пластушки серого и желтого цвета, добытого в многочисленных больших и малых каменных ломках на высоком правом берегу Северского Донца.
- Это ж сколько нужно было привезти подвод камня, да сложить, да заплатить, да магарычей поставить за помощь соседям! - порой завистливо размышлял, проходивший мимо казак. И при этом про себя добавлял:
- Мне бы так подняться по жизни!
Но не каждому Бог такое давал. Далеко не каждому!
Почти все семьи в хуторе носили фамилию Швечиковы. Как же различать их между собой и не путаться? Издавна в ход пошли самые разные прозвища. Хорошо если это Чекомас, прозвище данное за то, что больше всего поймал за один раз окуней, или чекомасов по местному. Или Чеботарь… Это тот, который во время, свободное от полевых работ приладился обувь шить, да починку ей делать для своих хуторян. Но были и другие, куда более обидные. К примеру Лежень, получивший такое прозвище за непревзойдённую и удивительным образом передающуюся из поколения в поколение, лень. И не просто лень, а настоящую лень-матушку! Или такое, потешное и обидное прозвище Трёкало, закрепившееся за вечным болтуном и брехуном Захаркой Швечиковым, хоть и шёл ему уже седьмой десяток.
Разными прозвищами никого не удивишь. Они ведь давались на Дону и Северском Донце не только казакам и их семьям, но и хуторам, и даже целым станицам. Станичники гундоровцы долгие годы мирились с прозвищем «гундары». Для швечиковцев же прозвище и так, безо всяких выдумок, напрашивалось само по себе. В дополнение ещё вспоминали старое-престарое предание про помощницу церковного старосты Свято-Серафимовской церкви, которая, чтобы увеличить продажу свечей в церковной лавке, всем входящим предлагала:
- Берите швечки, швечки берите. Прошветление Божье шнизойдет на вас.
Торговля шла бойко и эту шепелявую бабку запомнили очень надолго.
Совсем рядом с хутором Швечиков, за степным увалом, уходящим за горизонт, расположился соседний хутор, поименованный совсем без выдумки просто Степным. Ну так это же не интересно!
Развлекаясь, все последние десятилетия швечиковцы дразнили тех, кто жил в этом хуторе жабчиками. Подсмеиваясь, шутили, что вот эти жабчики произошли оттого, что рядом с хутором Степным было много ставков, в которых развелось немыслимое количество лягушек, и они ежевечерне от души заводили в разнобой свою многоголосую какофонию над широкой степью. Не смолкая ни на минуту, они вызывали на нескончаемые переговоры речных подружек, таких же горластых лягушек.
- Речные-то потоньше голоском… Ишь как выводят, выводят рулады свои, - прислушивались местные ценители к вечернему концерту лупоглазых артистов.
- А эти, эти-то, прудовые, квакают громко, сидят сидьмя в своем болоте.
- Обижены, что простора никакого не видят, - соглашались другие, искренне жалея болотную тварь.
На Рождество на льду Донца по традиции затевались межхуторские зимние игрища, нередко заканчивающиеся настоящим, но без особой жестокости, мордобоем. Вначале толпой будущих соперников дружно, с шутками и прибаутками сооружалась большая крепость из снега, расчищался и вытаптывался по кругу широкий снежный майдан, где и сходились впоследствии в вихревую многокулачную драку «швечки» с «жабчиками».
Свалка начиналась с шуточных, поначалу неторопливых и довольно осторожных подначек:
- Эй, швечки, сверчки запечные! Неужто драться собрались? Мы то вам лапки повыдергиваем!
- Жабчики, а чего ж вы не зеленые? Цвет на зиму сменили? Попугали б народ своим кваканьем!
Потом, ошалелые и отяжелевшие словесными обидами, выбранные обществом кулачные бойцы, наливаясь от наконец-то накопившейся до необходимого предела нешуточной злобой, сбрасывая кто-куда тулупы и папахи, шли в смелую атаку. И пошли хвататься за грудки! Не зря ведь говорят - стенка на стенку! Трещали пропахшие горячим мужским потом рубахи, наливались кровью глаза и пускались в ход кулаки. И, ой, как худо приходилось тому, кто попадал под тяжёлую руку противника! Отвечать нужно было тем же! Иначе засмеют! Два хутора, от мала до велика, выстроились за спинами дерущихся!
К весне, к Пасхе, прежние обиды забывались, и бывшие враги по зимнему мордобою вместе гуляли возле крутого берега Донца, вовсю горланя казачьи песни. Несмотря на неотменяемые зимние драки и налёты, девок в жёны из хутора в хутор брали охотно, при этом злорадно про меж собой судачили:
- Это жабчиковская лягушка-царевна к нам пожаловала, сейчас начнет икру метать, головастиков плодить.
Когда же происходило наоборот и швечиковская девка замуж выходила в соседний хутор, не уступали зубоскалы со Степного:
- Прячьте свечки по куреням, иначе повысобирает их новая хуторянка все до одной.
И времени прошло уже не мало, а предания эти, в которых и не поймешь, где правда, а где выдумка, продолжали упоённо и с удовольствием пересказывать на посиделках. Давно для них было выбрано любимое место. Его так и называли – у дубков. И каждый понимал, о каком месте идёт речь.
У прибрежного края хутора Швечиков, с незапамятных времен стояло два дуба. Во время неожиданно разразившегося и нанёсшего великий ущерб урагана, они оба, как по команде, враз упали и ровнёхонько легли кронами строго на запад, в сторону верховьев Северского Донца и станицы Луганской. Ветки упавших дубов, чтобы не пропадать добру, рачительные хуторяне обрубили на дрова. Корневища пожгли в кострах казачата, постоянно рыбалившие под кручей над Донцом. И остались два длинных бревна, почти по обхвату толщиной, лежать на приметном месте. Кора с них от времени слезла, обнажив древесину, которую стали полировать своими, кто упитанными, а кто и поджарыми, задами обыватели.
Было так, что у дубков в не сильно давние времена ослушных казаков пороли. Причем, здесь наказывали тех, к кому атаман относился с особой симпатией и не хотел, чтобы все швечиковцы видели голозадый позор, оплошавшего по случаю хуторянина.
Со стороны солнцепека как-то неприметно, за несколько лет, подросли маленькие тонкие выгоночки, жердочки дубов и все рядом жившие хозяева, стали их беречь, не подпуская к ним коз и не давая никому привязывать к молодым дубкам скотину.
С раннего утра и до позднего вечера не утихала жизнь на дубках.
На зорьке на этом месте останавливались рыболовы, чтобы посмотреть на реку и только по им, понятным приметам, определить, будет ли сегодня клёв или нет. Потом на поваленные старые стволы привычно усаживались пастухи и щёлкали своими кнутами, оповещая и людей, и подопечную скотину, что они готовы выполнять свою каждодневную нелёгкую работу.
В обеденное время казачки, которые ходили на ближний выгон доить коров, присаживались на дубки отдохнуть в тенёчке, и заодно о делах семейных словцом перекинуться, о хозяйстве, да друг о дружке посудачить.
Когда уставшее от бесконечного дня солнце, садилось за розово-белые горы над Донцом, к дубкам привычно тянулись на гульки принаряженные молодые казаки и казачки. Начинались вечерние посиделки. Карагодничала, водила хороводы молодежь. Визг, вскрики, притворная ругань. Потом, ближе к полуночи, рассевшиеся по разным краям дубков две-три пары, не сильно таясь друг от друга, оставались на досиделки и обнималки. Всем и место, и время находилось!
Ранней весной, выбирались из своих куреней и грелись тут же, на не ярком солнышке, хуторские старики, радуясь, что пережили длинную и особо тягучую для них зиму.
С дубков они наблюдали, как внизу на крутом повороте Донца начинался ледолом, дыбивший ледяные крыги вверх и натаскивающий их на песчаную косу. А потом как сверху по ним по-озорному мчалась заломная вода, размывающая ледовую запруду, раздвигающая и поднимающая ледовое крошево почти до прибрежных деревьев.
И перед каждым весенним ледоходом у заскучавших за зиму швечиковцев была такая забава - примета, развлекавшая их многие годы. В лёд вмораживали принаряженное в старые поблекшие ленты чучело из соломы и камыша. Чучелу даже имя с отчеством придумали - Голодая Зимчуковна. Это в честь уходившей и изрядно надоевшей зимы. Когда после сильного треска начинал своё движение ледоход, внимательно следили: упадет, потонет ли чучело, или же будет стойко держаться в глыбах и крошеве ледяной круговерти. Если чучело заплывало стоймя за пределы земельного хуторского довольствия, то год, значит, будет удачным и урожайным. А если нет, и в воду окунется раньше времени, а не дай Бог пополам переломится, то начавшийся год не сулил тогда ничего хорошего.
Как на грех, такой и оказалась короткая судьба для чучела - Голодаи Зимчуковны в памятном для всех хуторян 1894 году.
Великая засуха, выпавшая на него, грозила оставить память о себе в виде короткой записи в гундоровской станичной летописи из одной всего лишь фразы: «В нынешнем году урожая не было». Чего и боялись все до одного обитатели хутора Швечиков. И не зря боялись!
Член Союза писателей России
Сергей Сполох.
Примечание: Все иллюстрации, использованные в настоящей статье, взяты из архива автора и общедоступных источников.