Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
- Завершив в августе "Крымскiя сезоны", я предуведомил читателей "Недопятницы", что с августа начну нечто, категорически выходящее за рамки вообще всего, что публиковалось во всевозможных окололитературных прибавлениях в каналу. Вот оно и случилось... "ALIA TEMPORA" (или, ежели угодно, "ИНЫЕ ВРЕМЕНА") - вещь сугубо экспериментальная и - по временам нынешним - несколько рискованная, хоть и написана была, кажется, с десяток лет тому назад. Кстати, значительная часть предлагаемой сегодня главы создана в соавторстве с моим бывшим чичероне в мир онлайн-общения (да, был у меня когда-то такой опыт). Кит, если ты каким-то образом набрёл на этот текст, - ave! Хочется надеяться, что мои труды в жанре "альтернативной истории" не создадут по каким-либо причинам проблем для их автора, искренне любящего своё Отечество и - уж точно - не претендующего на несвойственные ему тоги и роли.
Предыдущие заседания клоба "Недопятница" - в КАТАЛОГЕ АВТОРСКОЙ ПРОЗЫ "РУССКАГО РЕЗОНЕРА"
ALIA TEMPORA
ГЛАВА 1
Война шла уже шестой год. Эта война. Потому что были еще и другие. Впрочем, эта война длилась, может быть, и дольше: никто не считал - сколько именно, к тому же из-за разницы в календарях противоборствующих сторон это было бы крайне затруднительно. Славянские ополченцы считались от Рождества Христова, Объединенные силы Ордена татаро-туркестанского Единения полагали, что на дворе – год пятнадцатый, к чему привязывались Меченосцы Джихада - вообще никто не знал. Никто не знал и основополагающих для каждой приличной войны пунктов: с чего всё началось и за что конкретно воюет каждая сторона. Более или менее сносно с мотивацией было у Ордена Единения и у Меченосцев: там главенствовал Аллах, толкователи воли которого вели своих адептов на Правое Дело борьбы с неверными, правда, промежуточные цели и методы достижения цели конечной у Ордена и у Меченосцев были разные. Если первые стремились отвоевать приличный кусище от бывшей Империи и, объединив его с туркестанскими просторами, тем, похоже, и удовлетвориться, то последние, как истинные радикалы, вроде как были абсолютно равнодушны к земельным притязаниям, неся Истинную Веру огнем и мечом куда только возможно и открыто презирая ренегатов-орденоносцев за их жалкие полумеры.
Были и другие, правда, не столь многочисленные: редкие отряды украино-белорусского Союза, упорно не желающего примыкать к славянам, но и, слава Богу, не идущего на откровенное противостояние; неокропоткинцы, проповедующие воинствующую анархию; какие-то Последователи Аарона – про этих вообще никто почти ничего не знал, кроме того, что они – вроде как иудеи, а что, собственно, проповедовал тот Аарон и почему относительно мирная до поры народность вдруг взялась за оружие – это уже мало кого интересовало…
Воевали все. Огромная Империя, еще недавно окруженная дружественными или не очень государствами, более не существовала, как перестали существовать и сами эти государства, раздираемые междоусобицами, экономическими проблемами и религиозными противоречиями. Не было более общего маркера единой нации; теперь уже с рождения каждому надо было определиться во многом: во-первых, в кого он верит, во-вторых, осмотреться – на какой территории он произведен на свет Божий, в-третьих – готов ли он за свою Веру взять в руки оружие и идти умирать. По последнему вопросу, впрочем, альтернативы почти не было, ибо, если ты не выразил готовности воевать, то пользы от тебя не было никакой, а бесполезный человек на войне не нужен никому. Его никто не будет кормить, работать ему тоже негде, потому как работа – привилегия воина или членов его семьи, дорога такому – в Европы или за океан, но туда его тоже никто не пустит, там у самих – кризисы, революции и полная неразбериха. Мировому сообществу вообще нет никакого дела до одной шестой части суши, со своими проблемами не расхлебаться. Если раньше бравые орлы-миротворцы мигом бы слетелись примирять и хапать, то теперь в евро-азиатский кипящий котел никто не хочет лезть: слишком велика территория и слишком запутан клубок непримиримых противоречий, опасно, лучше обождать и посмотреть – чем дело кончится!..
Поручик Рындин с тоскою осмотрел в бинокль окружавшие его курганы, отметил шевеление в окопах татаро-таджиков и облизал пересохшие губы: дождя не было третий день, воды оставалось полведра на всю заставу. Спиртного тоже не было, последнюю баклажку отвратительнейшего, отдающего резиной, технического спирта приговорили сообща этой ночью. Пили неспешно, размеренно, будто в мирное время - балагуря, вспоминая каждый свое, закусывали довоенной еще ароматной хохляцкой тушенкой, пили, пока разливающий корабельный старшина Серега Хобытов не поднял на всех ярко-синие, как покинутые им морские просторы, глаза и жалко, словно обиженный мальчик, не произнес шепотом: ВСЁ! Как "всё"? - вскинулись остальные, немедленно желая проверить этот неприятный факт, - словно никто не знал, что баклажка - не безразмерная, и кончиться должна была еще час назад, просто Хобытов, обманывая себя и всех, разливал строго одинаково и всё меньше и меньше с каждым кругом. "А вот так! Всё!" - разгорячившись от недоверия и от выпитого, тряс не издававшей отныне ни звука баклажкой Серега. Разочарование ополченцев было столь сильно не от того, что не допили (на самом деле, умудрились опьянеть даже и от этого, при обычных обстоятельствах несерьезного количества спирта!), и даже не от того, что так славно посидели и потрындели, а баклажка вдруг возьми и закончись... Более всего угнетало, что она была последней - в этом каждый узревал некоторый символический подспудный смысл, ибо последним на заставе было всё - и спирт, и несколько обойм для пары автоматических пистолетов "Иркут", и четыре гранаты, и даже тушенки оставалось не более ящика. Связи с тылом не было никакой. Что происходило там, за их спинами - тоже было неизвестно. Может, уже и нету никакого фронта, и всё захватили "орденоносцы". Или меченосцы. Или эти... как их, чертей... последователи Аарона. И остались они вшестером тут одни-одинешеньки отстаивать никому ненужную линию понемногу осыпающихся вяленой степной почвой окопов.
Словно в подтверждение неприятных мыслей поручика со стороны траншей исламского воинства громко заголосила очередная песня в исполнении Айдамира Хана. Никто из ополченцев не представлял, как он выглядит, но воображение каждого почему-то рисовало один и тот же образ вертлявого низкорослого недоумка и непременно в широчайшей шелковой струящейся рубахе - обязательно розового или небесно-голубого цвета.
- Б...и! - привычно-равнодушно выругался Рындин, ныряя в душную, провонявшую потом и давно немытым человеческим телом, землянку.
- ... никто уж и не упомнит, кто там первый начал и что не поделили! Отец рассказывал, будто первые американцы всю эту круговерть затеяли. Всё им в своей Америке не сиделось, всё хотелось свои порядки везде насадить! И, что характерно, чем дальше от этой Америки - тем больше у них делов находилось! Ежели, скажем, в какой-нибудь африканской или там азиатской стране люди меж собой договориться не могут - американцы тут как тут. Мы, говорят, демократию спасаем! И ну их порядки менять на свои, хоть из местных того и не просил никто!.. - привычно закатив глаза к низкому бревенчатому потолку и почесываясь в бороде, рассказывал Дед Колпаков. Он прибился к ополченцам уже давно, Рындин пригрел его из жалости: деваться Колпакову было некуда, родни он не имел, к воинскому делу по преклонным годам своим был уже не способен, в общем, пропадал Дед, загибался от голода. Помощь от него отряду была одна: Колпаков часами мог рассказывать, что помнил сам и что рассказывали ему его родители. Иногда было забавно послушать, отвлекало, хоть рассказчик и чудил временами, снабжая свои экскурсы в славное российское прошлое вовсе уж поразительными и откровенно привирательными деталями.
- Вот черти, эти американцы! - горячо откликнулся Шинкин - здоровый рыжий парень, глуповатый, но обладающий исключительной, граничащей с идиотизмом, храбростью: он способен был с голыми руками пойти на пятерых вооруженных до зубов татар и даже обратить их в бегство. Православный Бог, тоже, видно, пораженный таким нахальством, присматривал за ним чутко - за три года у Шинкина не было ни единой царапины!
- Еще бы! - подхватил Дед, радуясь, что его кто-то слушает. - И добаловались эти американцы до того, что кто-то там вроде из азиатов не выдержал, да и бомбочкой по ним шарахнул, вона как! А там - понеслось-завертелось! Американцы - ответили, за тех заступились одни, за американцев - другие ввязались, в самой Америке - тоже мусульмане выступили, в европах - они же бучу подняли...
- Демократия..., - буркнул, не открывая глаз, лежащий недвижно Хобытов. - Что это за хрень такая, что из-за неё весь мир передрался?
- А это, голубь ты мой, закон такой, - охотно отозвался знающий всё на свете Дед. - Дескать, каждый имеет право на всё! Хочешь ты, к примеру, с голым задом по улицам ходить - никто, стало быть, не смеет тебе этого дела запретить, если другим законом это не запрещено. Желаешь на верблюде в дом к поручику нашему припереться - имеешь право, а ежели господин Рындин тебе запрещать станет - посылай его смело по матушке и вместе с верблюдом прямо в гостиной у него размешайся!
- А ничего вещица - эта самая демократия! - восхитился Шинкин, осторожно поглядывая на криво усмехнувшегося Рындина. - Может, и стоило ей африканцев научить?
- Может, конечно, и стоило, - не возражал Дед, - да только я так полагаю: в своем дому ты что хочешь, то и вороти, а к другим со своими правилами не лезь. А то - что ж получится? Я тут лежу, отдыхаю, портянки развесил, а ко мне вдруг ввалится целая рота басурман и начнет Аллаху своему молиться, да еще и меня поучать… Нет уж, пусть как есть: я – в своей землянке, а они – у себя, так-то оно спокойнее всем. А то еще, отец опять же сказывал, слово такое было… как же это… неужто забыл?
- Что за слово, что за слово-то, Дед? – нетерпеливо заерзал Шинкин.
- Да мудреное такое… означает - вроде как все должны терпеть…, - Дед напряженно заскреб седую бороду, силясь припомнить мудреное слово.
- Ну и хрень ты, дед, несёшь! – раздраженно перебил его Хобытов, демонстративно поворачиваясь на бок. – На кой, спрашивается, ляд я терпеть должен? Пойду и навалю кучу, и спрашивать никого не стану!
- Вспомнил! – обрадовался Колпаков, так и не приладив взъерошенную растительность на место. – Толиратность называется. То есть сижу это я в землянке, портянки сушу…
- Замучил ты их уже сушить! – не выдержал уже и Рындин.
- Погоди, поручик, ну не портянки, так исподнее… И вот приходит ко мне бабай, музыку свою включает, да еще и на всю катушку… Так вот, толиратность эта означает, что я его прогонять не могу, а должен либо уши заткнуть, да еще так, чтобы бабай не заметил, а то обидится, либо вежливо так попросить: дескать, послушайте, бабай, а вы не могли бы музычку свою потише сделать, а то я навоевался что-то сегодня, подремать чуток хотелось бы…
- Не, ну полная фигня! – возопил Шинкин. – Это вместо того, чтобы его прибить, я должен еще и ухи затыкать?
- Во-от! – довольно потер грязные руки Дед. – А тогда эта толиратность во всем мире была вроде как правилом. Вот этим некоторые и воспользовались, а когда хозяева-то спохватились – поздно уже было, их, почитай, прямо с дивана бабаи-то и выгнали!
- Отцы ели виноград, а оскомина у детей! – отозвался из темноты землянки вольноопределяющийся Эртель – долговязый, худой и в перемотанных изолентой на переносице очках. – Читал когда-то… не помню – у кого!
- Толиратность… Слово-то какое поганое! – с отвращением сплюнул сухой слюной отмалчивавшийся до сих пор один из братьев Черных, кажется, Митька, впрочем, может, и Петька – в отряде никто не мог их отличить. – Вот ты мне, поручик, скажи: отчего это люди «дерьмо» стыдятся назвать «дерьмом»? Оно ведь от этого сахаром не станет? Нет, придумают какие-то мерзотные словечки...
- Известно, политика! - еще больше обрадовался Дед. Он всегда радовался, когда к его бесконечным воспоминаниям и философствованиям присоединялись остальные. - А политика, голуби вы мои, для того и придумана, чтобы дерьмо сахаром называть! Вот, к примеру, я - президент...
Последняя фраза вызвала приступ гомерического, хоть и несколько натужного, хохота в землянке.
- Дожили, мать твою..., - утирая слезы, пробормотал Хобытов. - Вот нам как раз такой и нужен... самое то!
- Да я ж образно! - возмутился Колпаков, даже несколько обидевшись. - Ладно, не хотите президента, пусть будет как есть... Вот ты, Хобытов, куришь своё "Вече", а у меня, например, все кончились. Я тебя культурно прошу: Хобытов, одолжи свои, мне послезавтра из Самары сестра двоюродная пришлет, отдам. Ты мне что говоришь?
- Известно, что! - усмехнулся Серега. - Откуда у тебя, старый, сестра из Самары? Да и потом - перебьешся!
- Ага! - не смутился Дед. - А мне курить-то охота! Что я делаю? Пошел ты, стало быть, до ветру, а я в это время у тебя пяток и свистнул. Потому как нужда мне великая! И как это называется?
- Как?! - Хобытов даже побагровел от негодования. - По шеям тебе накидать - вот так и называется! Ишь чего удумал!!
- Правильно! - Дед торжествующе воздел грязный палец к низкому потолку землянки. - А у политиков это называется "защита сратегических интересов", она как! И так у них - во всем! Приперло какому-нибудь министру лишний миллион прикарманить - он это мигом через помощников обтяпает, для народу назовет как-нибудь вроде "жизненное необходимое для страны" либо «сратегия развития», а сам втихаря и того...
- Чего - того? - хлопнул короткими рыжими ресницами Шинкин.
- "Чего того...", - туманно передразнил его Дед. - Известно! С миллиончиком - фьюить за граничку. Для того он в министры и лез, чтобы момент улучить. Чем больше политик распинается о благе народа, чем сильнее копытом в грудь себя колошматит, тем больше хапнуть хочет. Это уж, голуби мои, я вам говорю! - и Колпаков с видом бывалого политического престидижитатора погладил растрепавшуюся бороденку. Последние его слова опять развеселили обитателей землянки, даже сумрачный Рындин затаил улыбку в уголках глаз, как вдруг совсем рядом, аршинах в десяти, шарахнуло так, что вскочил даже увалень Хобытов!
- Вашу кашу, никак полезли? - вскричал поручик, накидал из ящика в карманы все гранаты сразу и рванулся наружу.
За пылевой завесой мелькали огромные темные фигуры, проклятый Хан уже не пел, зато отчетливо доносились поощрительные возгласы хидинов - погонщиков верблюдов: целый эскадрон их пёр прямо на жидкий пунктир траншей и стрелковых ячеек отряда Рындина.
- Обдолбались они, что ли?! - горячо дыша поручику в ухо, спросил Хобытов. - Две недели ни слуху, ни духу, а тут - на тебе! Дай хоть одну гранатку, на хрена тебе все?
Рындин, не оборачиваясь, отдал ему две, пытаясь посчитать надвигающиеся прямо на них пылевые облака: получалось то ли двадцать, то ли больше. Не иначе, какой-то мусульманский праздник близится, решили достойно отметить, иначе на кой ляд Единению эта мясорубка сдалась? Последний год войны на этом участке фронта вообще выдался на редкость спокойным: умирать не хотели ни ополченцы, ни татаро-туркестанцы, обычно с безразличием относящиеся к собственной смерти. "Что-то случилось... что-то случилось..." - механически отсчитывая верблюдов, думал Рындин, потея ладонями.
- Эх, не полечь бы сегодня! - рявкнул решительно Шинкин, передергивая затвор "Иркута".
Уже видны были трясущиеся рыжие горбы опаиваемых чем-то для резвости животных и возбужденные оскалы седоков, позади неудержимо несущихся вперед верблюдов мелькали фигурки вооруженных компакт-огнеметами пехотинцев.
- Хобытов, у тебя мама есть? - тоскливо спросил зачем-то один из братьев Черных. Едва ли он и в самом деле хотел знать, есть ли у Хобытова мама, просто ляпнул первое, что пришло в голову, или подумал о собственной маме, но озвучить эту мысль вслух не решился.
Хобытов лениво шевельнул небритой челюстью, но ответить не успел: откуда-то сзади донеслись автоматные очереди, перед передними верблюдами вздыбились фонтанчики земли, а самый огромный, резво до того мчавшийся во главе остальных, повел себя и вовсе странно - споткнулся, отчаянно захрипел, замотал губастой башкой, разбрызгивая вокруг себя пену, и рухнул, подмяв под себя испуганно всплеснувшего руками хидина. Словно по волшебству прямо перед остальными животными, поднимая уже целые пласты сухой почвы, разорвались несколько гранат.
- Наши? Наши! - обернувшись, радостно заорал самый молодой из всех Эртель со вспотевшими то ли от страха, то ли от радости очками.
Верблюды торопливо поворачивали назад, управляемые гортанно что-то кричащими друг другу и возбужденно размахивающими руками хидинами.
- Ну что - обделались поди, воинство? - ухмыляясь, поинтересовался с края траншеи подъехавший на стареньком "чероки" капитан Шрёдель.
- Да уж, чуть не накидали в кальсоны, - бойко ответил за всех Дед Колпаков, незаметно левой рукой проводя ниже поясницы - будто и в самом деле проверяя себя на всякий случай.
- И откуда вы, такие красивые, нарисовались тут? - щерясь во все имеющиеся зубы, спросил Шинкин.
- Не оскудела еще земля русская бойцами и бабами, которые их родят! - туманно ответствовал русский капитан с нерусской фамилией. - Смотрю, и стрелять вам нечем, и рожи пообтрепались, одним словом, еще бы пару минут - и пришлось бы мне с ребятами за вас с таджиками биться! Водку будете? - и, не дожидаясь ответа, Шрёдель махнул рукой ухмыляющимся в пыльных джипах ополченцам, демонстративно потрясающим издали огромными бутылями с белесой мутной жидкостью. - Тащите, хлопцы, обоср..шимся русским витязям горилки, а мы пока с поручиком о том, о сём потолкуем. Да, поручик?
Шрёдель, не дожидаясь согласия Рындина, как опытный кавалер на рауте, увлек его под локоток – правда, не на тур вальса, а подальше в степь, где стрекотали безразличные к бесконечным человечьим разборкам кузнецы и свистели пугливо-любопытные, давно привыкшие к звукам войны суслики.
- Никак, капитан, порадовать чем хочешь? – кривовато усмехнулся Рындин, с завистью прислушиваясь к громогласным выкрикам со стороны разгружающихся джипов. – Ой, неспроста ты здесь с орлами своими появился! Вот чувствую – неспроста…
- Да уж, никто к тебе за двадцать верст просто так посылать бы не стал, - спиной отозвался задумчиво шагающий впереди Шрёдель. – И самогончику тебе, и патронов, и гранат, и огнеметов… Мины даже привез! Не думал – с чего бы это?
- Наступление, что ли, в штабе задумали? – безразлично предположил поручик.
- Угадал. Наступление, - обернувшись, Шрёдель нехорошо осклабился. – Да только не наше. Хрень у нас, Рындин, случилась, да еще какая! Туркестанцы каким-то манером с Меченосцами снюхались, по этому поводу по всем фронтам наступление началось, в тылу – крупномасштабные диверсии, есть основания предполагать, что и в штабах у нас засланцы их засели – уж больно дерьмовое положеньице везде вырисовывается! Оренбург – сдали. Астрахань – тоже, в Самаре наши с юга и с востока к Волге прижаты, в Уфе – мятеж полковника Иркенова…
- Та-ак…, - мрачнея, недобро протянул Рындин.
- Это еще не всё, - продолжал Шрёдель, с каким-то садистским удовольствием следя за выражением его лица. – Петроградская губерния заявила о своем выходе из состава Конфедерации, видать, давно с финнами переговаривались. Москва рыпнулась было, да что толку – сил все равно не хватит, так что север у нас – на честном слове держится, да на полутора инвалидах. Хорошо еще, финны заявили, мол, по отношению к бывшей Конфедерации соблюдаем в дальнейшем нейтралитет. Ага, а Петроград-то откусили и не подавились, черти! Ну, склады и военные заводы мы, конечно, там потеряли.
- Теперь – всё? – уже едва не жалобно спросил поручик.
- Теперь – всё! – жестко подтвердил Шрёдель. – Мало?
- Да уж, порадовал, - Рындин сплюнул воздухом, сорвал зачем-то сухой цветочек, понюхал его и, в досаде отшвырнув, подошел вплотную к капитану. – Только чего-то ты не договариваешь, Осип Витальевич. Наша-то задача теперь какая?
Шрёдель ответил не сразу, поглядел мечтательно на безмятежно-голубое небо и расстегнув ворот, вздохнул:
- Эх, шишки-елочки, жара-то какая! Сейчас бы искупаться, да с дамочкой какой-нибудь востроглазой на песочке поваландаться, а, поручик? Я ж тебе, кстати, медсестричку привез, ты, поди, и не заметил? Мне ее в Особом Отделе подсунули, вези, говорят, к Рындину, для поднятия боевого духу!
- Надувную? – мрачно пошутил Рындин, всё еще терпеливо ожидая прямого ответа на прямой вопрос.
- Зачем надувную, всамделишную. Звать – Анжела, хотя по виду – чистая Гюльнара. Наверное, мамаша с узбеком каким согрешила в мирное время! –
Шрёдель, похоже, готов был говорить о чем угодно, лишь бы не касаться главного. – Ты, думаешь, чего там твои ходоки горланят как тетерева на току? За ней ухлестывают! Маленькая, стриженая, глазки – черненькие, так ими и стреляет туда-сюда, зубки – беленькие: пряник вяземский, а не девка. Ничего для тебя начальство не жалеет! – и капитан глумливо и неискренне захохотал, однако, видя бешеные глаза Рындина, остановился, посерьезнев. Вытащил плоскую фляжку, протянул поручику.
- Хлебни, Леха!
Рындин перестал раздувать ноздри, уселся на холмик и сделал несколько жадных глотков. Первач был первостатейный, даже с каким-то сладковатым привкусом. Хорошо там, в тылу! Девки на выбор, самогон во фляжках, наверное, и сигареты даже закордонные имеются, не наши – самарские, с трухой вместо табаку.
Капитан как-то тепло, даже слишком, посмотрел сверху вниз на Рындина, присел рядом, тоже отхлебнул, крякнул довольно.
- Бойцы мои и три джипа с гранатометами – тебе тоже остаются. Окапывайся глубже и шире, еще землянок нарой, располагайся, в общем, с комфортом. В штабе принято решение о выравнивании линии фронта и передислокации. Но – нужно время. Твоя задача – держаться сколько сможешь, после – уходи. По нашей информации новоявленные союзнички что-то затевают именно на твоем участке. Сейчас их тут немного – человек двести, да верблюдов с три десятка. Но будет больше. Вроде как они Меченосцам обещали тотальное показательное наступление по всем фронтам. Теперь – точно всё.
- Так бы и сказал сразу, - пробурчал поручик, снова перехватил у Шрёделя фляжку и глотнул как воду, не морщась. – А то развел тут… как радио: тут – задница, там – она же!
- У меня на Высших курсах старичок один преподавал, подполковник, - Осип Шрёдель с сожалением допил остатки и, совсем как давеча Хобытов, разочарованно потряс ею, убеждаясь в девственной её пустоте. – Ну и глотки у тебя, Леха! Да, так вот, старичок тот говорил: никогда спецзадачу подчиненным не ставьте в полном объеме и всю сразу, как знаете ее только вы. Во-первых, говорит, вы – тоже не знаете всей ситуации, а знаете только то, что, в свою очередь, доверено именно вам. А во-вторых, если спецзадача – ответственная и должна выполняться в особо тяжелых боевых условиях, нагромождение негативных факторов может отрицательно повлиять на результат. Видать, плохо меня учил тот старичок… Всё тебе выложил! – закончил капитан и резко поднимаясь, хрустнул суставом где-то в коленке.
- Пойдем-ка, поручик, еще накатим, у меня что-то в охотку пошло сегодня, - отойдя шагов на десять, предложил Шрёдель. – Не поверишь, уже недели три как капли в рот не брал, а у тебя вот – торкнуло что-то! А пока идем – еще кое-что тебе расскажу.
Рындин неохотно, после свалившихся на него новостей, встал и вразвалочку приблизился к дожидающемуся его капитану. Понятно, что ничего хорошего добавить ему Осип Витальевич не мог, разве что еще пакости какой-нибудь подсуропить.
- В «чероки» моем – рация есть, в бардачке замаскирована, - вполголоса, чтобы ни один суслик не мог его расслышать, произнес Шрёдель. – Толку от нее – чуть, все наши переговоры прослушиваются, пробовали шифровать – да какая-то гадина, видно, в штабе засела, только хуже становится! Короче, делать будешь только так: если все в порядке, каждый день в семнадцать нуль-нуль сообщаешь «Артист вызывает Дирижера. Нюша танцует». И всё! Это будет означать, что пока у вас всё в порядке и вы держитесь как можете. Если дела у тебя – полное дерьмо, позывные те же, а сообщаешь так: «Девочки устали». Но только соображать должен: коли так, то прошу не обижаться, шандарахнем по тебе из главных калибров так, что в этом квадрате ни былинки не останется, и будет у тебя от силы десять минут, чтобы ноги унести куда подальше. Усвоил?
- Да куда уж понятнее, - вздохнул поручик. – Спасибо, что боеприпасами выручил и людьми. Мог бы, правда, и побольше…
- Не мог! – резко оборвал его Шрёдель, но, смягчившись, тут же снизил тон: - Правда, не мог. У самих склады – полупустые, за каждый лишний патрон Особый Отдел кучу бумаги исписывать заставляет, мать их… Уже человека отдельного себе завел: докладные пачками маракать! Так что – прости, поручик, что мог – то сделал, и то потому, что тебя знаю.
Не договорив, капитан махнул рукой, стиснув челюсти, поиграл желваками и направился к землянке, откуда доносились взрывы хохота, заглушающие даже очередной зауныв несравненного Айдамира Хана, вновь льющийся с неприятельской стороны. Внутри было полным-полно, даже непонятно – как вместились туда двенадцать вновь прибывших, не припорошенных еще степной пылью, не пропахших потом, тел плюс дамочка Анжела, да шестеро старых обитателей? А вот – как-то влезли, если не считать парочки капитанских вдрызг упившихся новобранцев, бестолково шатавшихся по траншеям будто детишки по зоопарку. Расположились кто где смог, усадили в центре хрупкую как тростиночка девицу ярко выраженной восточной внешности: она пугливо обнажала в улыбке белоснежные зубки и слушала скабрезные речи Хобытова, расписывавшего свои титанические военные подвиги. При скупом свете коптилки, сделанной из тридцатимиллиметровой гильзы, глаза у бойцов горели по-вурдалачьи, так что было даже удивительно, как Анжела еще жива.
Рындин сунулся было за капитаном, но передумал, ощутив приступ жесточайшей необъяснимой тоски, поднялся из траншеи за пригорок, к джипам, уселся в один из них и закурил. Как откровение, вероятно, являющееся только святым и блаженным, а сегодня вот – непонятно, какого чёрта свалившееся на поручика Алексея Рындина, в мозг раскачавшимся маятником стучала одна и та же мысль: это не кончится никогда! это не кончится никогда! это не кончится!..
- Сам знаю! – отшвырнув окурок, зло выкрикнул в степь поручик и зажал ладонями уши, чтобы не слышать отчетливого «Алла-а, Алла-а, э-э-э!» из громкоговорителей Ордена татаро-туркестанского Единения.
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ИЗБРАННОЕ. Сокращённый гид по каналу