Хутор Швечиков станицы Гундоровской был притиснут с одной стороны к Северскому Донцу, а в другой его части возможное расширение сдерживалось идущими параллельно реке увалами. Карабкаться на них со своими домашними постройками не хотелось никому, но и селиться в узкой речной пойме тоже было мало радости. Чуть ли не ежегодные наводнения вершили свои разрушительные дела, унося вниз по течению всё, что могло плыть и порой свою сараюшку швечиковец мог выловить на десятки вёрст вниз по течению. Потом он своё строение бережно разбирал и возвращал на место, а как иначе, ведь каждое бревнышко и доска в степном безлесном краю очень ценились. Свой приречный лесок швечиковцы по общему сговору не трогали и объявили заповедным. При этом попросили настоятеля Свято-Серафимовской церкви отца Евлампия насылать кары церковные на тех, кто ослушается и начнёт порубку деревьев в двух шагах от казачьих куреней. Потому и стук топора, доносившийся из лесной чащи, сразу становился всеобщей тревогой для хуторян. Казака, застигнутого за порубкой деревьев, швечиковцы станичному смотрителю лесного хозяйства не сдавали. Обходились своим наказанием. Волокли до известного всем места под названием дубки и наиболее бойкие казаки вершили самосуд при полном одобрении местных жителей. А хуторской атаман делал вид, что не слышал возмущённого гомона толпы, перебранки быстро собравшихся на дубках казаков, свиста плети и жалобных вскриков попавшего под горячую руку злоумышленника. Таким же способом отучали «трусить» чужие сети и другие снасти, поставленные для ловли рыбы и раков в Северском Донце. Налётчикам на чужие сады грозила подобная кара, но она редко применялась, поскольку все были молодыми и таким же образом грешили в своё время. И не раз.
Вот так и жили казаки. Просто и незатейливо. Не взирая ни на какие беды и горести население хутора росло. Появлялись на свет новорождённые казаки и казачки и всегда при этом присутствовали и помогали роженицам бабки повитухи. Одна из них, Агафья, занимаясь своим богоугодным делом уже в третьем поколении, урождённая казачка с соседнего хутора Степной, только и успевала разносить по хутору известия о том, кто и у кого родился и где только предстоит принимать роды. Но если о появившихся новорождённых она рассказывала громко, бодро и весело, то о тех женщинах казачках, которые были на сносях, только шёпотом. Считалось, что можно привлечь внимание нечистой силы, а та уже столько бед натворить может. Потому и остерегаться нужно было!
Макушка лета самое хлопотное для бабки повитухи время. В предшествующем году, в начале октября на праздник Покрова Пресвятой Богородицы стояла пыль столбом от пролетавших по хуторским улицам свадебных поездов. Отшумело бурное веселье. Семейная жизнь молодожёнов вошла в свою колею и вот ко двору долгожданное известие - в очередной казачьей семье ждут прибавления.
Каждое утро, пока не наступила жара, бабка Агафья обегала своих подопечных. Вот и сегодня она пришла в самый ближний к её жилью казачий курень.
Жена казака Глеба Швечикова Матрёна, молодая казачка, которой
совсем недавно отметили двадцать лет, в просторной исподней рубашке, расслабленно лежала на кровати в прохладной горнице, ещё и ещё раз перебирала в памяти рассказы старших подруг про роды, которые ей только предстояли. К середине дня жара полностью изнурила её.
До неё, как сквозь туман, доносились слова бабки-повитухи Агафьи, зашедшей проведать будущую роженицу. Белый чистейший платок с двумя заломами-складками на висках словно подчеркивал коричневую морщинистую, но на удивление нежную кожу на щеках старушки. Несмотря на то, что рядом никого, кроме будущей роженицы не было, Агафья свой платок не снимала. И даже по жаре наряженная в синюю шерстяную юбку, с белым передником-завеской, она сидела у полуоткрытого окна на маленькой табуреточке, поджав под себя ноги и своими крепкими морщинистыми руками разглаживала большой, расшитый по краям рушник, который она только что получила в знак благодарности за помощь в одном из соседних казачьих дворов.
- Я первого с такими потугами рожала… А седьмой, тот будто пулей вылетал. В живых сейчас только четверо осталось. Зато сколько чужих приняла, - Агафья задумчиво покачала головой, как бы припоминая и пересчитывая принятых ею младенцев, - и не упомнишь. Больше чем полхутора. Говорят, что у меня рука лёгкая. Не зря дарёными рушниками вся стена обвешана. Да к тому же ты молодая, здоровья крепкого. Не то, что некоторые казачки, удумают рожать, когда уже дочери старшие к тому же готовятся.
- С ними ой, как тяжело! И опыт у них есть, а здоровья-то не хватает. Но ничего, и от таких принимали… И казачат бодреньких и девок славненьких.
Матрёна тяжело, боком поднялась с кровати, и, переваливаясь по утиному, подошла к большому, с треснутым углом зеркалу. Агафья со своей табуреточки ей говорит:
- Ты поворотись-ка, я посмотрю всё ж, кто у тебя будет. Если живот выпирает, как вострый конец яйца, то это казачонок. А если живот округлый, то, наверняка, девка.
Матрена, зачесав в тяжелый узел растрепавшиеся пряди волос, как бы прислушалась к своему молодому, крепко сбитому телу, а затем тихо охнув, отмахнулась:
- Да казак, казачонок! Я сама чувствую, как он там скачет. И скачет! И скачет... Мне свекровь говорила, что скоро уже…
- Это как же она определила? - живо поинтересовалась Агафья.
- А вот так, - Матрена, улыбнувшись, повернулась боком к зеркалу и показала Агафье на выпирающий живот, - если живот до вот этой трещины дошел, то значит скоро уже, да и самой, ой, как тяжело стало…
- Ну, это не примета, роженицы разной крупности бывают, а зеркало то одного размера. Трещина энта совсем не причём. Главные другие приметы, - и Агафья начала наставлять Матрёну по этим самым приметам: и как себя вести, и как быстро посылать за ней.
Матрёна внимательно выслушав её, тяжело опустилась рядом с Агафьей на край лавки:
- А ещё тошно мне, ой, как тошно, бабуленька.
- Ничего, голуба, ты не первая и дай то Бог – не последняя, - сочувственно улыбаясь, успокаивала Матрёну Агафья, - сынка назовешь Антошкой. Хоть и не принято имя до родов заранее обговаривать, но со мною можно, я ж к этому делу приставлена, - Агафья ласково погладила Матрёну по руке.
Затем, Агафья, решив, что уже и засиделась более чем нужно, засобиралась.
- Ну, давай милая. Господь с тобой, всё будет хорошо. Готовь рушник, сама готовься. Бог даст, уже скоро всё будет. А я пойду других проведаю, - и перекрестив истомившуюся от ожидания молодайку, Агафья, выйдя за калитку Швечиковых, торопко засеменила по пыльной дороге к дальней, прибрежной части хутора.
Неутомимая Агафья остановилась в тенёчке наполовину усохшего тополя на майдане у церкви, а затем, немного переведя дух и оправив образцово сидящий на голове платок, стала сосредоточенно креститься, глядя на взлетающую ввысь колокольню хуторской церкви поблекшими от старости, но до сих пор зоркими голубенькими глазками.
Она всегда истово верила в Бога. И чем больше проходило времени с того часа, когда она впервые была приобщена к величайшему таинству появления на свет человека, тем больше укреплялась в ней эта вера.
Глянув на тень, добежавшую от церкви до крыльца хуторского правления и прикинув, что везде успеет, повитуха решила заглянуть ещё в один, небогатый курень, стоявший у того места, которое хуторяне уже давно называли дубками.
Именно возле этого памятного места, совсем недавно, Михаил, сын Агафьи, казак весьма солидных лет, отличился так, что на весь Донецкий округ Области войска Донского прогремел. Несмотря на то, что после этого события прошло уже несколько дней, хуторской народ никак не мог успокоиться, перемалывая и перебирая детали произошедшего. И, словно напоминание о случившемся, казаки не выбрасывали старую цибарку, стоявшую под длинным столом, сколоченным прямо перед первым, ближним к улицам хутора, длинным дубовым бревном. Посмотрев на эту обязательную и нехитрую деталь казачьего обихода, Агафья надолго задумалась.
…Очень старой была эта цибарка. Давно побитой ржавчиной и лишённой, оказавшейся некрепкой, износившейся когда-то ручки.
Вместо неё старательные казачьи руки привязали растрепанную, загрязнившуюся веревку. У этой цибарки, был такой же жизненный путь, как и у сотен подобных предметов хуторского быта.
Сначала она была принесена из хуторской лавки. Её обдали крутым кипятком и отправили на пастбище - выполнять благословенную роль вместилища парного молока. Обвязанную сверху марлевым лоскутом, бережно приносили с доярни и ставили на стол в летней кухне – летнице. Цибарка, словно понимала свою ответственность - нести капли жизни, и благодарно принимала на своё дно и боковины цвиркание густого молока. Но шло время и спустя два летних сезона, слегка постаревшая посудина была отправлена, опять же по молочному делу - на отпаивание телят. Они в своих бездумных метаниях её опрокидывали, приминали и так уже помятой цибарке бока и били по ней молодыми копытцами.
Затем, с молочной частью жизни было покончено. Цибарка была отправлена на огород, где сначала в неё собирали краснобокие яблоки и душистые груши. Потом, пришлось ей послужить на птичьем дворе под зерном и водой. Поносили в ней воду на полив из прибрежной копанки, по триста ведёр на пару рабочих рук. Помнила эта цибарка, как молодая казачка прятала её под обрывом, и, убегая к подружкам на вечеринку у дубков, приговаривала при этом:
- Вода, может с небес прольется, а жениха из облака не возьмешь.
А к середине лета, прежде всего от этой самой воды, которую носили по очереди все работоспособные члены казачьей семьи, вызревал урожай пузырчатых огурцов и красно-бурых пузатых помидоров. И вот, наконец, цибарка с почти прохудившимся дном оказалась в дальнем углу казачьей усадьбы и могла бы отправиться в утиль, но сын Агафьи, казак Михаил, насыпал в цибарку земли, привезенной с бугра, на котором ему достался его земледельческий пай и понёс старое жестяное вместилище на хуторской сбор.
Из-за сильной жары хуторяне решили провести общий сбор не на пыльном, раскаленном от солнца майдане, а поближе к воде и зелени, на дубках. Сколотили длинный деревянный стол, чтоб усадить за него приезжих казачьих начальников - станичного и окружного атамана, и покрыли этот стол скатертью из сукна войскового синего цвета.
Бричка окружного атамана полковника Валентина Григорьевича Кутейникова остановилась на бугорке перед дубками и он степенно и солидно вылез из неё, бодро прогудел, поприветствовав всех собравшихся:
- Здорово ночевали!
- Слава Богу! – хором загалдели, заждавшиеся начальство хуторяне.
За спиной атамана негодующе послышалось:
- Разъелся, еле в бричку влезает…
- Мундир не каждый портной возьмется шить: что - вдоль, что поперёк одинаковый.
- Сейчас заведёт песню о справлении общественных обязанностей, как будто это так же просто, как нужду на дворе справить.
Атаман свою речь начал издалека. С приказов войскового наказного атамана и с разбора жалоб, поступивших от хуторян.
- Переходи к главному, подъезжай поближе к хуторскому, - прокричал из толпы вечный бузотёр Захарка Трёкало.
- Хуторское дело, ясно какое. Приговор вашего сбора получили. Вот он передо мной. Вы здесь пишите:
«Юрт наш каменист и сильно размыт дождями, отчего каменистая почва обнаружилась теперь в гораздо большем количестве. Земля не дает насущного хлеба, а не только средств на справную службу. Население томится постоянно земельною алчбою и жаждою…»
Окружной атаман тоже томился после вчерашнего. Ему бы холодного пива из подвала хуторского лавочника Карапыша, а тут такое склочное дело. Но он через силу продолжил:
- Пока нет никакой возможности учинить вам передел паев и сделать прирезку земли. Землемеры войсковые все на три года вперед заняты, а прирезку, как бы не хотелось, брать неоткуда.
Оживленно и по недоброму зашевелились ряды озадаченных хуторян. Усилился недовольный гул голосов:
- Неоткуда брать? А земли войскового запасу? А земли Провальского конного завода под боком? Мы от безысходности скоро Донец на паи делить будем!
Другие, более горячие, уже в полный голос возмущенно кричали:
- Найти можно! Куда нам со своим паем в десять десятин?
- Какие там десять! И пяти плодородных не наберется! Разве это земля?
Станичный атаман, есаул Иван Мигулин стал суетливо успокаивать, разошедшихся не на шутку хуторян. Но те только всё больше и больше распалялись. Жар, который шёл от неба, и дыхание разгорячённой и стервенеющей толпы стали пробивать потом мундиры атаманов.
Мигулин расстегнувшись, попытался было перекричать толпу:
- Земля у вас в хуторском довольствии не хуже, чем у других.
Словно ожидая такого утверждения, из-за спин собравшихся выступил вперед сын Агафьи, Михаил с цибаркой, в которой была набранная с его пая земля и прямиком двинулся к столу, застеленному парадной скатертью. Ещё мгновенье и из цибарки на эту самую скатерть была высыпана серо-песчаная, хрящеватая земля.
Михаил, которому действительно, по случайному совпадению, достался один из самых плохих паёв в хуторе, исступленно закричал:
- Земля, говорите, хорошая? А вы такие хрящи видели? Да из неё, каменноподобной, любой плуг козлом выскакивает.
Односум Михаила казак Веня, запустив руки в высыпанную землю, стал показывать эти самые хрящи - уплотнённые комки почвы и совать их под нос обоим обалдевшим атаманам. Такое наглядное пособие, да притом на парадной скатерти, рядом с документами войскового правления, им сильно не понравилось. Мигулин локтем, обтянутым синим сукном мундира, сгреб землю вниз, да видно от того, что сильно вспылил, не рассчитал движение и серые комочки полетели в хуторян, что их, конечно, совсем уж обозлило.
- Что, землица наша вам не нравится? А мы с неё, кормилицы, живём, с неё пропитание добываем!
И в конец разозлённая толпа валом попёрла к столу. Тут же подскочили пятеро сопровождающих казаков из станичного правления, чтобы оградить взмокшее от жары и напряжения начальство.
Попихали друг друга в груди, покричали вдоволь, и сорвав хуторской сбор, но так и ничего и не решив, совсем не мирно - разошлись.
Окружной атаман сел в свою бричку и быстро укатил по пойменной дороге в станицу Каменскую, так и не проверив, как идёт ремонт паромной переправы через Донец. Сыну Агафьи казаку Михаилу за нерадение к общественному интересу и срыв хуторского сбора было объявлено десять суток ареста с отбыванием в Каменской окружной тюрьме, куда он должен был отправиться после сенокоса.
Член Союза писателей России
Сергей Сполох.
Примечание: Все иллюстрации, использованные в настоящей статье, взяты из архива автора и общедоступных источников.